Ознакомительная версия.
В.: Пытаясь определить, показываете ли Вы нам путь, и правильный этот путь или неправильный… У.Г.: Нет, когда нет пути, какой смысл в вопросе о правильном или неправильном пути?
В.: Возможно, Вы не можете указать мне путь. У.Г.: Нет. Если он делает путь из того, что я говорю, это его трагедия. Если он выбирает другой путь, это его беда.
В.: Давайте поговорим о теории Большого взрыва Вселенной. У.Г.: Я ставлю под вопрос теорию Большого взрыва.
В.: Но Вы знаете, что сначала все мы были атомами. У.Г.: Я ставлю под вопрос даже элементарные частицы.
В.: В Вашей первой книге Вы говорите об ионизации мысли и взрыве. У.Г.: С тех пор понимание происходит не посредством инструмента, который мы постоянно используем, чтобы понимать, – не посредством интеллекта. Мы веками развивали и оттачивали интеллект. Так вот, он [интеллекту. Г.] понял по-своему, что он не инструмент, что нет другого инструмента и что понимать нечего. Мой вопрос состоял в том, как использовать этот интеллект, чтобы понять то, чего я искал. Но он не помог мне понять что бы то ни было. Поэтому я искал какой-то другой инструмент понимания, то есть интуицию, то, се, пятое, десятое. Но я осознал, что это единственный инструмент, который у меня есть; и надежда, что я пойму нечто посредством другого инструмента, на каком-то другом уровне, каким-то другим образом, исчезла. Меня осенило: «Нечего понимать». Когда это случилось, оно поразило меня, как удар молнии. С того самого момента с самой потребностью что-то понимать было покончено. Это понимание как раз и выражается сейчас. И его нельзя использовать как инструмент, который бы направлял, подсказывал или помогал мне, тебе или кому-то еще.
В.: Разве Вы не думали, что это случилось только потому…
У.Г.: Этот взрыв, который случился, происходит постоянно. Оно постоянно взрывается. Любая попытка с моей стороны понять что-нибудь в любой конкретный момент взрывается, потому что это [мысль] – единственный инструмент, который у меня есть, и другого инструмента нет. Этот инструмент больше не может изобрести то, что называется надеждой. Нет надежды понять. Как только это [мысль] формирует что-то там, оно взрывается, не силой воли, не усилием, но именно так это происходит. Это нескончаемо происходит все время. Так идет жизнь, у нее нет направления.
Телу не нужно ничего понимать. Телу не нужно ничему учиться, потому что все, чему бы ты ни учился, что бы ни делал, все это – попытки поменять, изменить, сформировать себя или вылепить из себя нечто лучшее. Это [тело] – совершенное творение, созданное природой. В этом семействе рода человеческого на планете один наделен интеллектом Эйнштейна, другой мускулами Тайсона, а кто-то еще – красотой Мэрилин Монро. Но два или три или все [эти качества] в одном человеке были бы большой трагедией. Не представляю себе, как бы все три аспекта: мозги, мускулы и красота – могли бы проявиться в полную силу в одном человеке.
В.: Вы боитесь смерти? У.Г.: Здесь [в У. Г.] нечему умирать. Тело не может бояться смерти. Не хочет прекращаться движение, создаваемое обществом или культурой. Как оно прекратилось [в У. Г.], я действительно не знаю. То, чего вы боитесь, – это не смерть. На самом деле вы не хотите быть свободными от страха.
В.: Почему?
У.Г.: Потому что, когда прекратится страх, ты падешь замертво.
В.: Почему?
У.Г.: Такова природа этого. Это страх заставляет тебя верить, что ты живешь и что ты будешь мертв. Чего мы не хотим, так это того, чтобы прекратился страх.
Вот почему мы изобрели все эти новые умы, новую науку, новую болтовню, терапии, неизбирательное осознание и всякие другие ухищрения. Вы не хотите освободиться от страха, ведь то, что вы называете собой, и
есть страх. Это «я» рождается из страха; оно живет в страхе, функционирует в страхе и умирает в страхе.
В.: Тело не заинтересовано в умирании… У.Г.: Когда тело натыкается на кобру, оно отступает назад, и ты уходишь. Кобра – изумительное творение. Если ты ранишь ее – ты ранишь себя самого. Я имею в виду, что это [причинение ей вреда] физически нанесет тебе [обратный] удар, а не психологически или романтически – потому что это все единое движение жизни. Я это к тому говорю, что ты никогда не станешь наносить ей вред. Взаимодействие здесь возникает из абсолютного эгоизма взаимного выживания. Это как клетка в твоем теле, которая тоже может выжить, только взаимодействуя с соседней клеткой. Иначе у нее нет никакого шанса на выживание. Только таким образом мы можем жить вместе. Но это должно распространиться на уровень, если хотите использовать это слово, вашего «сознания». Только тогда вы будете жить мирно в этом мире.
В.: Ну абсолютно ли это [все живое] взаимозависимо? У.Г.: Именно эта абсолютная взаимозависимость ради выживания на физическом уровне способна привести к единству. Только на этом уровне.
В.: Тело и интеллект отдельны друг от друга. У.Г.: Интеллект создан культурой, он приобретаем. Разум, необходимый для выживания, есть уже в физическом организме. Вы не должны ничему учиться. Вам нужно, чтобы вас учили, нужно учиться только для того, чтобы выжить в этом мире, созданном нами, в мире идей. Вам нужно знать, чтобы выжить. Вам приходится драться за свой кусок пирога. И вот приходит кто-то и говорит, что ты должен драться без ожидания результатов. О чем, черт возьми, вы говорите? Как ты можешь действовать, не ожидая результата? Пока ты живешь в этом мире, тебе приходится бороться за свою долю. Вот почему тебя учат, посылают в школу, дают тебе какие-то инструменты. Это то, что с тобой сделало общество. Но приходит религия и говорит тебе, что ты должен бороться за свою долю, ничего не ожидая взамен. Вот отчего ты становишься неврастеником. Иначе ты бы боролся только за свою долю. Ты не захватывал бы все вокруг. Ты захватываешь все только потому, что тебя так научила религия, культура или что-то еще. Животные убивают только ради своего выживания и оставляют остатки своей добычи. Можете назвать это отбросами или как угодно. Кто-то еще выживает, питаясь этим. Если я беру только то, что мне необходимо, остальное достается другим. Тогда ни в чем не будет недостатка.
В.: Вы были с Теософским обществом и Дж. Кришнамурти?
У.Г.: Я оставил Общество в 1953 г., а моя связь с Теософским обществом и Кришнамурти прекратилась в 1956 г. Я там практически вырос. Я жил в Мадрасе 21 год, с тех пор как мне исполнилось четырнадцать.
Я был очень активно задействован в Теософском обществе, в качестве совместного секретаря Индийского сектора; сначала я читал лекции по стране, а потом и в других странах. Это давняя история.
В.: Вас сложно отнести к какой-то определенной категории. У.Г.: У всех, кто приходит ко мне, возникает проблема, куда меня отнести. Они легко называют меня святым, просветленным, гуру и наклеивают на меня все эти надуманные ярлыки. «В этом наша проблема», – говорят они. «Мы, правда, не знаем, куда вас вписать. Это бросает тень на наши умственные способности», – говорят они. Даже философы говорят о невозможности поместить меня в какие-то рамки. Не то чтобы я испытывал гордость от этого или чувствовал себя исключительным.
В.: Но куда бы Вы сами себя отнесли? У.Г.: Я не знаю. Не сказал бы, что я никуда не подхожу. Я часть общего повсеместного потока жизни. В то же время у меня нигде нет корней. Если можно так выразиться, я безродный человек. Я пожил везде в этом мире, и нигде я не ощущаю себя как дома. Это очень странно. Я переезжаю с места на место чуть ли не больше всех в этом мире. Я путешествовал с тех пор, как мне исполнилось 14, и с того времени я нигде не жил дольше полугода подряд. Мои перемещения вызваны совсем не моей непреодолимой тягой к перемене мест. Когда меня спрашивают: «Почему ты путешествуешь?», я им отвечаю: «А почему птицы из Сибири летят в маленький птичий заповедник в штате Майсор, а потом возвращаются назад, снова преодолевая весь этот путь?» Я как эти перелетные птицы. Это очень странно. Я побывал везде, кроме Китая. Я побывал во всех коммунистических странах. Я провел в Америке несколько лет. Сейчас я делю свое время между Бангалором, Швейцарией и США.
В.: Если мир не может подобрать к Вам ярлыка, какой ярлык Вы нашли для него? У.Г.: Этот мир меня вполне устраивает! [Смех] Вполне устраивает. Этот мир не может быть другим. Путешествия разрушают многие наши иллюзии и создают нам новые. Я обнаружил, к моему ужасу, если можно так выразиться, что природа человека совершенно одинакова, будь это русский, американец или житель еще какой-нибудь страны. Как будто все мы говорим на одном языке, только акцент разный. Я, возможно, буду говорить [на английском] с андхрским акцентом, ты с канадским, а кто-то еще с французским. Но в основе своей люди совершенно одинаковы. Нет совершенно никакой разницы. Я совсем ее не вижу. Очевидно, культура несет ответственность за различия. С нами, такими, какие мы есть, мир не может быть другим. Пока в тебе есть потребность изменить себя, ты хочешь вызвать перемены в мире. Оттого что ты не можешь приспособиться к рамкам культуры и ее системы ценностей, ты хочешь изменить мир, чтобы у тебя в нем было удобное местечко.
Ознакомительная версия.
