БЕЗ СЛОВ
Даг Яльмар Хаммаршельд, бывший генеральный секретарь Организации Объединенных Наций, однажды сказал: «Бог не умрет, если мы перестанем верить в него; но в тот день, когда из нашей жизни исчезнет немеркнущее сияние вечного удивления, истоки которого не поддаются объяснению, — в этот день умрем мы сами». Нет никакой необходимости ломать копья из-за различий в определениях, поскольку Бог — это не более чем слово, понятие. Действительность никогда не становится предметом наших споров; мы оспариваем лишь имеющиеся у нас взгляды, оценки и понятия. Перестаньте держаться за свои представления, взгляды и суждения — и вы увидите это собственными глазами.
«Quia de deo scire non possumus quid sit, sed quid поп sit, non possumus considerare de deo, quomodo sid sed quomodo non sit». Это цитата из предисловия к Sunima Theologica Св. Фомы Аквинского. В переводе с латыни она звучит так: «Поскольку мы не в силах постичь, что есть Бог, — мы знаем лишь, чем Он не является, мы не можем говорить о том, какой Он, а лишь о том, каким Он не является». В упоминавшемся ранее комментарии Фомы Аквинского к De Sancta Trinitate Аниция Северина Боэция наивысшей степенью познания Бога признается осознание непознаваемости божественной сущности. Предел человеческого познания Бога — это осознание того, что о Боге мы ничего не знаем, — утверждает св. Фома в книге Queslio Disputata de Potentia Dei. А ведь этот господин пользовался среди теологов прошлых веков огромным авторитетом. Он был мистиком, и уже в наше время католическая церковь его канонизировала. Мы с вами пришли на давно подготовленную почву.
В Индии подобные определения от противного передаются посредством санскритского выражения net! neti (не то, не это). Метод св. Фомы тоже сводится к via negativa, принципу отрицания.
Когда жена Клайва С. Льюиса была при смерти, он писал дневник, названный им впоследствии «Наблюдая горе». Льюис очень любил свою супругу-американку. «В шестьдесят лет я получил от Бога то, чего был лишен в двадцать», — говорил он друзьям. Он овдовел почти сразу после свадьбы: в страшных мучениях его жена скончалась от рака. И вся его вера, по словам самого Льюиса, рухнула как карточный домик. Если раньше он был страстным апологетом христианства, то после того, как в его дом пришло несчастье, он все чаще стал задаваться вопросом: кто же Бог — любящий Отец или непревзойденный вивисектор? У людей накопилось достаточно аргументов в пользу как первого, так и второго предположения! Когда у моей матери обнаружили злокачественную опухоль, моя сестра обратилась ко мне с вопросом: «Тони, почему Господь допустил, чтобы это случилось с нашей мамой?» «Дорогая, в прошлом году из-за засухи сотни тысяч китайцев умерли голодной смертью, — сказал я. — И ты не спрашивала, почему это произошло». Обретение чувства реальности иногда оказывается наилучшим из того, что может случиться: благодаря сильному потрясению человек обретает веру. Так случилось с Клайвом Льюисом. Он был уверен, что загробная жизнь действительно существует, однако смерть жены заставила его усомниться в этом. Почему? Потому что он очень хотел, чтобы его супруга не умирала. Вообразите, что кто-то спрашивает вас, показывая на веревку: «Выдержит она шестьдесят килограммов или нет?» «Выдержит», — отвечаете вы. «Дело в том, что по ней должен спускаться ваш лучший друг». «Проверю-ка я эту веревку еще разок», — говорите вы. Вашей уверенности как не бывало. В своем дневнике Льюис записал, что о Боге люди не могут знать ничего — абсурдны даже вопросы о Боге. Почему? Потому что по своей сущности они ничем не отличаются от такого, например, вопроса слепого от рождения человека: «Зеленый цвет теплый или холодный?» Neti, neti — не теплый и не холодный. Он длинный или короткий? — Ни то, ни другое. Кислый или сладкий? — Не кислый и не сладкий. Круглый, овальный или квадратный? — Не первое, не второе и не третье. У слепого нет слов, чтобы описать цвет, который он никогда не видел и который ни с чем в его мозгу не ассоциируется. Вам остается лишь подыскивать аналогии. Что бы он ни сказал, все будет не то. Подобные примеры К. Льюис сравнивает с вопросом о том, сколько минут в желтом цвете. К этому вопросу можно подойти очень серьезно — можно развязать целую дискуссию, устроить потасовку. Стоит одному сказать, что в желтом цвете двадцать пять морковок, а другому возразить: «Не двадцать пять, а семнадцать, — и не морковок, а картофелин», — и повод для драки найден. Ни то, ни другое!
Это и есть венец всех человеческих попыток узнать Бога: понимание того, что мы ничего не знаем. Мы слишком много знаем — и в этом наша трагедия: мы думаем, что много знаем. Поэтому мы ничего не находим. Вот почему Фома Аквинский (он ведь был не только богословом, но и выдающимся философом) так часто повторял: «Все потуги человеческого разума постичь сущность одной-единственной мухи тщетны и напрасны».
Еще немного о словах. Я говорил, что их возможности весьма ограничены. Следует добавить, что некоторые слова не обозначают вообще ничего. Например, я индиец. Предположим, идет война и пакистанские солдаты взяли меня в плен. Однажды они мне говорят: «Мы сейчас отправляемся на индийскую границу; ты сможешь посмотреть на свою страну». Мы подъезжаем к границе, я смотрю вдаль и думаю: «Ах, моя страна, моя милая родина. Я вижу селения, вижу деревья и горы. Все это моя земля, моя родная земля!» Через какое-то время один из солдат говорит: «Простите, мы ошиблись. Надо проехать на десять миль дальше». Что меня так растрогало? Ничто. Я был сконцентрирован на одном слове — Индия. Но деревья — это не Индия; деревья — они и есть деревья. В действительности никаких границ и кордонов нет. Их придумали люди, а именно — глупые и алчные политиканы. Когда-то моя страна была единым государством; теперь она разделена на четыре части. Если пустить дело на самотек, таких частей станет шесть. Шесть флагов, шесть армий. Вот почему я никогда не салютую флагу. Национальные флаги — это идолы, я их терпеть не могу. Чему мы салютуем? Лично я салютую человечеству, а не флагу, вокруг которого столпились солдаты.
Флаги существуют только в наших головах. Во всяком случае, тысячи слов в нашем языке не имеют к действительности ровно никакого отношения. Зато в наших душах они вызывают целую бурю эмоций! И мы начинаем видеть то, чего на самом деле нет. Мы видим несуществующие индийские горы, видим индийцев — а ведь их тоже нет. Есть искусственное американское воспитание. Есть мое индийское воспитание. Но все это не очень хорошие вещи. В странах третьего мира много говорят о необходимости прививать людям культуру. Но что такое культура? Мне это слово не особенно нравится. Культура — это то, к чему вас приучили? Это те чувства, к которым вы наиболее склонны благодаря полученному воспитанию? Но ведь тогда получается, что вы не человек, а машина? Предположим, русская супружеская чета усыновила малыша-американца и увезла его в Россию. Ребенок даже не подозревает о том, что он родился в Соединенных Штатах. Его научили говорить по-русски, он живет и умирает во славу матушки-России; он ненавидит американцев. Ребенок заклеймен культурой, все его естество пропитано духом национальной литературы. Окружающий мир он воспринимает не иначе как сквозь призму традиций своего народа. Хорошо, если к национальной культуре вы относитесь так же, как к одежде. Индианки носят сари, японки — кимоно, американки — еще что-то. Но никто не отождествляет себя со своей одеждой. А вот традиционная культура вызывает у вас куда больший пиетет. Вы ею гордитесь. Вас научили ею гордиться.
Надеюсь, читатель простит мне некоторую гиперболизацию. Один мой приятель, иезуит, однажды сказал: «Когда я вижу нищего или бедняка, я не могу не подать ему милостыню. Это у меня от матери». Его мать кормила всех неимущих, что проходили мимо их дома. «Джо, это не добродетель, а навязчивая идея. Весьма полезная, с точки зрения нищего, но все равно навязчивая», — ответил я.
Другой иезуит на закрытом собрании духовенства Бомбейского архиепископства заявил: «Мне восемьдесят лет; шестьдесят пять из них я состою в ордене иезуитов. За эти годы я ни разу не пропустил ни одной медитации. Ни разу!» Возможно, это и в самом деле удивительное достижение, однако оно вполне может оказаться еще одной навязчивой идеей. Если иезуит действовал машинально, то грош цена всем его стараниям. Красота поступка заключается не в привычном повторении того или иного действия, а в определенном отношении человека к тому, что он делает, в осознанности каждого конкретного поступка, в ясности восприятия и соответствии ответной реакции реальному положению вещей. Одному нищему я подам милостыню, а другому в помощи откажу. Я ничем не связан: ни воспитанием, ни прошлым опытом, ни традиционной культурой моего народа. На мне нет клейма — а если и есть, оно больше не имеет надо мной никакой власти. Если когда-то какой-то американец плохо с вами обошелся, если вас покусала собака или какая-то пища не пришлась вам по вкусу — вы запомните это на всю оставшуюся жизнь. Вот ведь что плохо! Необходимо освободиться от власти неприятных воспоминаний. Не следует переносить опыт прошлого на настоящее и будущее. В равной степени это касается и приятных воспоминаний. Осознайте, что значит ощутить что-то сполна, затем выбросите это что-то и, не попадая под влияние прошлого опыта, шагайте дальше. С таким маленьким грузом вы легко пройдете в игольное ушко. Вы поймете, что вечная жизнь действительно существует: вечная жизнь происходит с нами сейчас — ведь сейчас неподвластно времени. И только тогда вы обретете жизнь вечную. Но наш груз слишком тяжел. Человек никогда не задается целью освободиться от него, не пытается выбросить все ненужное и стать самим собой. Не сердитесь, но я постоянно встречаю мусульман, которым их религия и Коран нужны лишь для того, чтобы от этой цели отвлечься. То же самое могу сказать об индусах и христианах.
