Тот смотрел во все глаза.
Нет, это было не море и не океан, а гигантский стеклянный купол. Как крыша ГУМа, подумал Саша, только во много раз больше. По всей поверхности ползали фигурки, которые он сверху принял за рябь. В небо никто не смотрел, все вглядывались в то, что происходило под куполом. Крики ужаса и стоны сливались в общий скорбный вой, от которого у Губкина на глазах выступили слезы.
Высвободив руку, сжимаемую князем, он спустился еще ниже. Прямо под ним, распластавшись по стеклу, корчилась и плакала голая женщина. Судя по фигуре и разметавшимся пышным волосам, она была молода и красива, но никакому сластолюбцу ее нагота не показалась бы соблазнительной. Кожа несчастной вся висела клочьями, открывая сырое кровоточащее мясо. Саша хотел дотронуться до страдалицы, но мощная сила подбросила его кверху.
"А вот этого нельзя, – печально молвил князь. – Сострадать можешь и даже обязан. Но ложных утешений расточать не смей. Грешная душа смотрит на уготованные ей муки и устрашается. Так положено".
Теперь, когда глаза Губкина привыкли к кровавому отраженному свету, он заметил, что все люди здесь лишены кожи. Это их на мытарствах ободрали, догадался он.
– Что за мука ей назначена?
"Не знаю. Всякий грешник наказан тем. чего он больше всего боится. Со стороны это, может, и не страшно вовсе, но для самой души нет ничего ужасней".
– К лицу ли Господу такая жестокость? – возопил тогда Губкин, и при жизни-то никогда не позволявший себе подобных дерзостей.
"Не жестокость это. Душе очиститься нужно от налипшей грязи. Огнем, острым скребком, едким мылом – это уж кому как, по грехам. Будет душе казаться, что ее черти терзают, на самом же деле она сама язвы и чирей свои вырезать станет. Летим дальше, это лишь первый из Адских Чертогов".
Они молча двинулись дальше, к следующему стеклянному куполу. Грешных душ было неисчислимое множество, и у каждой Губкину хотелось задержаться, но князь неумолимо влек его дальше.
Слезы сначала лились, потом высохли. Обвыкший к полумраку взгляд уже мог различать буквы, вырезанные на затылке у падших. Там было обозначено имя земной возраст и цифры, проставленные мытарями от единицы до двадцати – где была взята пошлина. Чаще всего встречались первые десять, выше удавалось подняться немногим, и этих было жальче всего.
За все время нескончаемо долгого полета князь нарушил молчание всего один раз.
"Вот и убедился ты. – Он тронул Губкина за прядь, свесившуюся со лба. Она была совсем седая. – Так тому и должно быть. У райского обитателя волос сострадательно бел, ибо какой же рай без сострадания? Кто при жизни побелеть не успел, здесь догоняет…"
Он снял свой островерхий шлем и показал серебристые волосы, расчесанные на две стороны.
– Дальше, дальше, – вместо ответа попросил Губкин.
Он считал чертоги. Их оказалось тридцать.
Тогда святой объявил: "Ты видел все, что положено. Теперь пора к Престолу. Тебе уж и ступенька назначена. В самом низу, ибо ты не великомученик, не угодник, не просветитель народов, а все одно в обиде не будешь. Опять же ты у нас невинно убиенный, вам особая милость… Ну, будет стенать-то, будет. Успеешь еще за грешников намолиться".
Удивительно, что к Преисподней они спускались долго и трудно, а вверх воспарили в одно мгновение.
Губкин только и успел, что зажмуриться от обрушившегося на него света, а когда приоткрыл глаза, уже сидел на широкой, нагретой солнцем ступенька. Была она вроде как каменная, но нисколько не жесткая, а, напротив, такая удобная, что Сашу сразу заклонило в сон. На него накатила невероятная усталость, но не свинцовая, а приятная, как после долгого, многотрудного, но удачно сложившегося дня.
Уже задремывая, он вспомнил: нечто похожее когда-то было. И даже зацепил воспоминание, из не столь далекого прошлого.
Приехал он в отпуск, на Черное море. Ночь провел в душном плацкартном вагоне, где соседи пили водку и матерились. Комнату снял за недорого, как-то очень легко и быстро. Закинул чемодан, а сам вышел на мол. Вокруг, понятно, море, небо, солнышко. И охватило его такое ощущение счастья! Впереди весь отпуск, столько всего радостного. Опустился на теплый камень. Улыбнулся горизонту, откинулся спиной на парапет и задремал.
Вот и теперь все было так же. Губкин улыбнулся, откинулся назад и задремал.
Картина третья
Шин Вада
Развоплотившийся Вада не утратил ни одного из пяти обычных человеческих чувств. Мог видеть, слышать, осязать, нюхать и даже ощущать ртом суховатый, полынный вкус потустороннего ветра, но самым острым все же сделалось обоняние, чувство, которое живым людям дает наименьший объем информации об окружающем мире. Однако невесомому духу, который обретается в эфире и перемещается свободно, не ведая материальных преград, нюх указывает путь вернее, чем самому чуткому из охотничьих псов.
Открылось и шестое чувство, при жизни доступное лишь горстке избранных, – Ясное Видение. Оно не было связано со зрением. Шар духовной энергии, которым обратился Вада, улавливал некий важный запах, устремлялся в указанном направлении и, даже не успев приблизиться к цели, вмиг осознавал предмет или картину во всей полноте и всем многообразии.
Иначе осмотр Миров, из которых состоит вселенная возможных перерождений, занял бы тысячелетия.
Как известно, существует всего шесть лок, измерений, куда может угодить дух, недостойный раствориться в нирване. Высшее из них – лока дэвов, то есть богов. Потом лока асуров, полубогов. Лока людей. Лока животных. Лока претов, голодных духов. Наконец, низшая из лок – мир нараков, обитателей ада.
В священных книгах написано, что путь, которым отправится умерший, предопределен кармой, но всеведущему и ясновидящему Шару открыто больше, чем любому из просветленных книжников. Не рассудком, а всей своей неделимой сутью Дух ощутил, что его ни к чему принуждать не будут. Нет такой силы, которая способна повернуть его в ту или иную сторону против собственной воли. А если такая сила и есть, то находится она внутри самого Шара. Здесь все решаешь сам. Радоваться этому или страшиться, было непонятно.
Через какое-то время силе, которая заставляла Дух нестись через пространство, подобралось точное определение.
Голод.
Такого лютого, ненасытного голода Вада не испытывал даже в тяжкую послевоенную пору, когда, бывало, несколько дней кряду наполнял желудок одной лишь водой. Поиск своего мира сразу обрел вполне очевидный смысл. Нужно как можно скорее найти пищу, которая усмирила бы эту мучительную тягу и наполнила бы эту сосущую пустоту.
Сначала, когда голод еще не полностью возобладал над волей, Дух, конечно же, пожелал отправиться Мир Богов. Достаточно было мысленно произнести слово "Дэвалока", как нюх сразу выделил из всего многообразия пропитывающих воздух ароматов самый сладостный, оседлал его и моментально перенес соискателя в нужное место.
Над царством, где обитают блаженные и гордые дэвы, Шар проплыл неторопливо, нерешительно, то и дело замирая в неподвижности.
Внизу простирался бескрайний город, где среди парков и озер сверкали узорчатые крыши дворцов и переливались на солнце златомощеные улицы, с которых доносились звуки чудесной музыки. У христиан, которым не дано подняться до понимания богорастворенности и Нирваны, Дэвалока почитается наивысшим из посмертных миров и называется Раем. Умершие пребывают там в праздности, окруженные всевозможными красотами, ни в чем не нуждающиеся, но так и не освободившиеся от желаний и бремени своего "я".
Ни один из ароматов, источаемых этим прекрасным ландшафтом, не мог утолить голода, мучившего Шар. Сначала медленно, затем все быстрей и быстрей сгусток духовной энергии полетел прочь. Позади спустилось за горизонт алое солнце и сразу же вынырнуло спереди.
Следующий по иерархии мир, лока асуров, располагался в огромной крепости, чьи многоярусные башни вздымались до самых облаков.
Про асуров, иначе именуемых полубогами или "борющимися демонами", известно, что их число обыкновенно пополняется за счет тех, кто был наделен при жизни кипучей энергией и жаждой переустройства мира. Духом такого человека владели благие намерения, но он слишком полагался на свой рассудок и поступками причинял вред иным живым существам. Особенно много в этой локе бывших политиков, государственных деятелей и крупных предпринимателей. Когда Вада был моложе, он иногда воображал себе, как при осмотре Шести Миров обязательно заглянет сюда, чтобы посмотреть на великих и, может быть, даже задать им кое-какие вопросы. Поэтому, проплыв над зубчатой стеной, Шар задвигался очень медленно, а над первым же перекрестком вообще замер, ибо увидел в открытой золоченой колеснице двух асуров, в которых сразу признал Мао Цзэдуна и Чан Кайши. Заклятые враги о чем-то жарко спорили, не обращая внимания на светящуюся сферу, что зависла у них над головами. Очевидно, привыкли, что на них пялятся. Оба были точь-в-точь такими же, как на прижизненных портретах. Председатель в сером френче, генералиссимус в мундире. Лишь некоторая размытость мелких деталей и едва заметная расплывчатость контуров давали понять, что это не живые люди, а их бестелесные образы. Оказывается, и коммунистический лидер, и принявший христианство генералиссимус умерли буддистами? Интересно было бы подслушать, о чем все доругиваются между собой эти неугомонные духи, но неумолимый голод погнал дальше. Жадно втягивая воздух в поисках запахов, способных заполнить ненасытную пустоту, Шар двинулся дальше, и некоторое время спустя, на исходе второго дня, асурская крепость утонула в лучах заходящего солнца.
