Одна из санскритских сказок, из собрания «Панчатантра», представляет собой такой замечательный пример индийских представлений о метемпсихозе, что я позволю себе привести ее здесь в кратком изложении.
Некий царь шел по рыночной площади своего города и обратил внимание на горбатого шута, ужимками и прибаутками вызывавшего у зрителей взрывы смеха. Царю горбун понравился, и он пригласил его во дворец. Вскоре после этого в присутствии шута колдун-некромант обучал монарха искусству переселения души в чужое тело.
Монарх тут же пожелал применить новые знания на практике и отправился в лес в сопровождении шута, который, как полагал царь, ничего не слышал или, во всяком случае, не понял из объяснений колдуна. В глубине джунглей они наткнулись на тело брамина, который умер там от жажды. Царь спешился, оставил коня и выполнил необходимый обряд — его душа мгновенно переселилась в брамина, а его собственное мертвое тело распростерлось на земле. В тот же миг горбун покинул свое тело, вселился в царское и, распрощавшись с потрясенным монархом, умчался на его коне во дворец, где и был встречен с царскими почестями. Вскоре царица и один из слуг заподозрили, что дело нечисто. Тут во дворце появился бывший царь, а ныне брамин, рассказал о случившемся, и они задумали вернуть его в царское тело. Царица спросила у поддельного мужа, нельзя ли научить ее попугая говорить, и муж, от полноты супружеской любви проявивший слабость, пообещал, что обучит попугая сам. Он покинул свое тело и вселился в попугая. Настоящий царь не мешкая оставил тело брамина и вернулся в то, что законно принадлежало ему, а царица тем временем свернула попугаю шею.
Помимо веры в переселение душ, породившей бесконечное число легенд, в народной мифологии существовал и другой мотив, отраженный в историях об оборотнях. Среди обилия суеверных представлений, связанных с оборотничеством, особенно популярны три образа: лебедя, волка и змея. Во многих рассказах отражается суеверное почитание оборотней, ибо тому, кто способен менять обличье, приписывалась высшая природа. В христианских странах у священников все связанное с языческими верованиями вызывало подозрение, и сверхъестественные силы, не одобренные официальной Церковью, приписывались дьяволу. Языческие боги превратились в бесов, а чудеса, связанные с ними, рассматривались как бесовское наваждение. Оборотничество, в котором проявлялось влияние античного божества, с распространением христианства стало приравниваться к колдовству. Таким образом, рассказы об оборотнях оказались в опале, а сами оборотни считались уже не священными существами, достойными почитания, а презренными ведьмаками, заслуживающими сожжения заживо.
На ранней стадии развития общества, когда природные явления были мало изучены, многие выражения, которые нам представляются поэтическими метафорами, понимались буквально. Говоря, что гром грохочет, мы употребляем выражение, в котором отражается всего лишь представление о том, что раскаты грома напоминают грохот колес экипажа, но для необразованного ума в этом заключался иной смысл. Первобытный дикарь не знал, чем вызван гром, и, отмечая сходство между ним и грохотом колес, приходил к заключению, что это едет божественная колесница или небесные духи развлекаются игрой в кегли.
Мы говорим о пушистых облаках, потому что они кажутся нам мягкими и легкими, словно шерсть, а древний человек, отмечая то же самое сходство, верил, что эти скопления пара являются стадами небесных овец. Мы говорим, что облака летят: дикарь употреблял то же самое выражение, глядя на покрытое белыми барашками небо, но видел в них при этом стаю небесных лебедей над священным озером. Мы придвигаемся поближе к камину, дрожа от ветра, который, как мы говорим, завывает за окнами, но вовсе не представляем себе ветер в виде существа, способного выть. Дикий, первобытный человек именно так и представлял ветер, который выл, как воют волки и собаки. А поскольку волков и собак дикарь видел воочию, он, естественно, приходил к выводу, что ветер — это сверхъестественная собака или чудовищный волк из тех, что рыщут во мраке зимней ночи в поисках жертвы.
Наряду с подобным принципом объяснения явлений природы по аналогии с животным миром, первобытный ум делал и другие умозаключения. По небу бродили не обычные стада овец, а стада, принадлежавшие небожителям, да и сами овцы тоже, возможно, имели сверхъестественную природу. Лебеди, парившие в небе выше самых высоких горных пиков, были не обычные, а божественные, небесные лебеди. Волк, завывающий во мраке темной зимней ночью, собаки, от чьего зловещего лая содрогается дремучий лес, не простые земные создания — это волки и собаки из владений божественного охотника, да и сами по себе они принадлежат к чудесам сверхъестественного мира.
Так облака становились лебедями, лебеди-облака обретали божественную природу, превращались в валькирий, апсар, которые глазам смертных представали в птичьем оперении, а на самом деле были богинями-небожительницами. Завывающий ветер вначале представлялся волком, а затем становился божеством бури, который в волчьем обличье развлекался земной охотой.
В качестве одной из излюбленных в мифологии форм перевоплощения я упомянул змея. Древние видели извилистую раздвоенную молнию и воображали ее в обличье небесного огненного змея, божественного змея, который был богом, а в змеином облике являлся глазам смертных. Среди североамериканских индейцев до сих пор бытуют представления о молнии как о гигантском змее, шипение которого звучит раскатами грома.
«О! — воскликнул крестьянин из Магдебурга, обращаясь к немецкому профессору, когда во время грозы сверкнула раздвоенная молния. — Вот это змея!»
Греки тоже подмечали сходство грома и молний с животным миром.
έλικες δ’ έκλάμπουσι στεροπης ξάπυροι.
Не то ваш рассудок навек потрясет
Свирепого грома рычанье.
(Эсхил{103}. Прометей прикованный. 1060–1061)
δράκοντα πυρσόνωτον, ός απλατον άμφελικτός
έλικ’ έφρούρει, κτανών.
И, ствол обвивая, багровый
To древо бессменно дракон сторожил.
(Еврипид{104}. Геракл. 396–397)
Аристотель называет молнии (έλικίαι) «извивающимися змеями» (γραμμοειδως φερόμενοι).
Нам трудно вернуться к незнанию всего того, что мы теперь знаем о природных явлениях, трудно воспринимать атмосферные события так, словно нам ничего не известно о законах природы, и поэтому мы склонны считать доводы народной мифологии вроде тех, что я приводил выше, фантастическими и невероятными.
Но для человека Древнего мира познание всех природных феноменов было внове, и только после очередной неудачной попытки объяснить их сверхъестественными причинами мы приходили к открытию истинных причин. Однако среди простонародья сохранилось огромное количество преданий, истолковывающих таинственные атмосферные явления. Недавно девушка из Йоркшира в ответ на вопрос, почему она не боится грозы, сказала, что ей не страшно, потому что это голос ее Отца. Что она знает о том, как атмосферный воздух стремится заполнить вакуум, созданный прохождением электрического тока? Для нее гром — это голос Господа. В Северной Германии крестьяне до сих пор объясняют грозу тем, что ангелы играют в кегли на небесах, а снег — тем, что на небе трясут перины.
Миф о драконе в связи с метеорологическими явлениями, пожалуй, в большей степени, нежели другие, иллюстрирует фазу перехода от териоморфоза (превращение в животных) к антропоморфозу (превращение в человека).
Дракон в народной мифологии — это не что иное, как гроза, появляющаяся вдали, стремительно несущаяся по небу на распростертых черных крыльях, высунув огненный раздвоенный язык и извергая пламя. В словацкой легенде дракон всю зиму спит в горной пещере, но в весеннее равноденствие стремительно вылетает оттуда.
«Через миг небо покрыла тьма, и сверкали только драконьи глаза и пасть. Земля тряслась, камни с грохотом скатывались по горным склонам в долины. Дракон бил хвостом слева направо и справа налево, обрушивая сосны и березы, ломая стволы, как тростинки. Он извергал такие потоки воды, что переполнились горные реки. Но постепенно мощь его истощалась, он больше не бил хвостом, не извергал воду и не изрыгал пламя».
По-моему, в этом описании трудно не распознать весеннюю грозу. Но невежественный разум наглядно представлял эту грозу в виде дракона, что со всей очевидностью, даже для самых больших скептиков, подтверждается следующей цитатой из летописи Джона Бромптона{105}:
«Другое знаменательное событие регулярно происходило в Сатальском заливе (на побережье Памфилии). Там, окутанный тучей, появлялся огромный черный дракон и погружал голову в воду, а хвост вздымал до небес; и поглощал тот дракон воду так неистово, что, окажись в ту пору поблизости какой-нибудь корабль, полный людей и товаров, он был бы втянут в драконью пасть и извергнут в небо. Дабы избежать этой опасности, людям следовало, едва завидев дракона, тут же поднимать громкий шум, кричать и стучать по дереву, чтобы дракон, устрашась криков и шума, убрался подальше. Некоторые, однако, полагают, что это не дракон, а солнце втягивает воду из моря, и это весьма вероятно»[49]. Джон Бромптон описывает так водяной смерч.
