В это мгновение мне показалось, будто мы провалились в ад. Это были глухие, бессвязные, раскатывающиеся звуки раковин, похожие на мычание яков в долинах. Завывающие звуки дрожали в воздухе, то тише, то громче. Мне никогда не удавалось различить какую-либо музыку в звучании раковин, и поэтому все говорили, что у меня нет слуха. Вслед за раковинами из храма зазвучали фанфары, зазвонили колокола и загремели деревянные барабаны. Мой Наставник повернулся ко мне и сказал:
— Ну что, Лобсанг, нам пора отправляться на богослужение. Сам Высочайший будет там. В наш последний вечер в Потале нам следует вести себя достойно. Мне нужно поторопиться, ты же отправляйся своим шагом.
Сказав это, он поднялся на ноги, погладил меня по плечу и вышел.
Я аккуратно завернул кристалл и очень осторожно положил его в восьмигранную коробку. Водрузив ее на стол неподалеку от того места, где сидел Наставник, я вышел в коридор. Со всех сторон сходились послушники, монахи и ламы. Это напоминало мне растревоженный муравейник. Все словно бы стремились занять самые лучшие места из тех, которые полагались им по их рангу. Я не спешил, я мог сесть где угодно и так, чтобы меня никто не заметил. Это было все, что мне нужно.
Звучание раковин прекратилось. Умолк гул фанфар. Поток входящих в храм уменьшился до маленького ручейка, и я обнаружил, что плетусь в хвосте. Это был великий храм, который посещал сам Высочайший, когда ему удавалось освободиться от своих обязанностей и прийти сюда вместе с другими ламами.
Огромные колонны поддерживали крышу, которая, казалось, парила в темноте ночи. Над нами, как всегда, облаками висел дым благовоний. Серые, белые и голубые клубы кружились и перемешивались. И хотя им никогда не удавалось сохранить какую-то определенную форму, каждое из этих облаков обладало своей индивидуальностью.
Маленькие мальчики с горящими факелами бегали вокруг и зажигали масляные лампы. Лампы шипели, а затем вспыхивали ярким пламенем. То тут, то там были такие, которые разгорались не сразу. В одних масло очень затвердело, а в других были обугленные фитили. Эти лампы коптили, заставляя нас чихать от дыма.
Наконец большинство ламп было зажжено. Монахи принесли длинные палочки благовоний. Их подожгли и сразу погасили. Они засветились красным светом, выпуская огромные клубы дыма. Я посмотрел вокруг и увидел, что все ламы, собравшись в одну группу, сидели, образуя стройные ряды — лицом к лицу, спиной к спине и опять лицом к лицу. В некотором отдалении от них так же сидели монахи. Еще дальше — послушники. Перед каждым из лам стоял стол высотой с фут, на которых были разложены различные маленькие предметы, включая неизменные серебряные колокольчики. Иногда попадались деревянные барабаны.
Наконец началось богослужение. Лектор подошел к кафедре и стал читать отрывки из священных книг. Ламы и монахи вторили ему. В завершение каждого отрывка одни ламы звонили в свои колокольчики, а другие слегка ударяли пальцами по барабанам. Снова и снова в ознаменование окончания определенной части ритуала откуда-то издалека, из глухих углов храма доносился рокот раковин.
Я наблюдал за всем этим, но для меня это было не больше чем зрелище, не больше чем обычное ритуальное действо. Я решил, что когда-нибудь надо будет спросить Наставника, для чего нужны такие церемонии. Я сомневался в том, что они могут помочь людям стать лучше. Я знал многих монахов, которые были очень набожны во время богослужения, но за стенами храма были далеки от идеала. Другие же, никогда не бывавшие в храме, были настолько добры и внимательны, что всегда могли прийти на помощь бедному, сбитому с толку малышу, который не знал, что ему делать. Ведь дети всегда боятся попасть в неприятности из-за того, что многие взрослые не любят отвечать на их вопросы.
Я посмотрел в центр храма на группу лам и увидел, что там сидит наш уважаемый и любимый Высочайший. Он сидел тихо и спокойно окруженный аурой духовности. Я решил, что всегда буду стараться быть похожим на него и на моего Наставника, ламу Мингьяра Дондупа. Служба продолжалась и продолжалась. И мне показалось, что я даже уснул возле одной из колонн, потому что забылся, пока меня не разбудил звон колокольчиков и раскатистый гул раковин. Я услышал шум, производимый людьми, подымающимися на ноги, и неопределенные звуки, которые они издавали, пробираясь к выходу. Я протер глаза кулаками, стараясь выглядеть бодрствующим и внимательным.
Ковыляя вслед за толпой, я направился в спальню, думая о том, как прекрасно, что скоро мне уже не нужно будет спать с целой толпой мальчишек, которые целую ночь кричат и храпят. Следующую ночь я проведу в собственной комнате.
В спальне я приготовился ко сну, завернувшись в свое одеяло. Мальчишки старались заговорить со мной. Они завидовали, что с завтрашнего дня у меня будет личная комната. Но не успев договорить до конца предложения, они начинали зевать и мгновенно засыпали, повалившись на пол. Завернутый в одеяло, я подошел к окну и посмотрел на звездное небо, на далекие горные вершины, посеребренные лучами восходящей луны. Потом я тоже лег и заснул, не думая ни о чем. Мой сон был спокойным, без сновидений.
Глава 11
Возвращение в Чакпори
Мы с Наставником уезжаем из Поталы — Встреча с торговцем в деревне Шо — Слухи опережают меня — На кухне — фармакологическая фабрика монастыря — Целебные свойства трав — Меня обещают посвятить в искусство приготовления лекарств
Мы вместе шли по коридору, пока в конце концов не добрались до внутреннего дворика, где монах-конюх уже держал наготове двух лошадей. Одна предназначалась для Наставника, другая — к моему ужасу — для меня! Наставник приказал конюху помочь мне взобраться на лошадь, и я был очень рад этому. Принимая во внимание больные ноги, нетрудно понять, что лошадь и я редко оказывались одновременно в одном и том же месте. Когда я собирался вскарабкаться на нее, она обычно отходила, и я падал на землю. Когда же я ожидал, что она вот-вот двинется, и прыгал на нее, учитывая предполагаемое изменение ее положения, она, как правило, оставалась на месте, и я снова оказывался отнюдь не в седле.
Наконец, несмотря на свои покалеченные ноги, я с помощью конюха взобрался на лошадь. Но и тут я, видимо, сделал что-то не так, и она бросилась вперед. Наставник громко смеялся, глядя на меня и понимая, что я не в состоянии управлять этом ужасным животным. Лошадь промчалась через дворик и поскакала дальше по тропинке. Я молился за свою жизнь, боясь упасть и покатиться по склону горы.
Мы неслись вдоль стены. Из окна надо мной выглянуло толстое приветливое лицо:
— До свидания, Лобсанг. Возвращайся скорее. На следующей неделе у нас будет свежий ячмень, и я приготовлю из него новое блюдо, какого ты еще никогда не пробовал. Как только вернешься, заходи.
Затем повар увидел, что подъезжает другой всадник, и, обратив глаза к нему, взмолился:
— О! Аи! Аи! Уважаемый Медицинский Лама, простите меня!
Приближался мой Наставник, и бедный монах решил, что вел себя слишком дерзко. Однако приветливая улыбка Наставника позволила ему снова обрести покой.
Я спускался с горы, а мой Наставник, громко смеясь, ехал следом.
— Нам нужно будет приклеить тебя к лошади, Лобсанг, — сдерживая смех, произнес он.
Я хмуро оглянулся назад. С ним было все в порядке. Это был большой человек шести футов ростом и более двухсот фунтов весом. Он был не только умен, но и мускулист. Я не сомневался, что стоило ему только захотеть, он вполне мог бы поднять эту лошадь и снести ее с горы вместо того, чтобы нестись не ней. Я же, наоборот, ощущал себя мухой, севшей на слона. Я практически не мог управлять лошадью. Она часто проявляла упрямство, зная, что я буквально окаменел от страха. Она двигалась по самому краю тропы и ржала, — очевидно, ее веселила моя бестолковость.
Мы достигли подножия горы и направились по Допдальской дороге, так как, прежде чем отправиться в Чакпори, нам следовало заглянуть в одно правительственное учреждение в деревне Шо. Когда мы прибыли туда, Наставник довольно основательно привязал мою лошадь к столбу и, помогая мне спуститься на землю, сказал:
— Теперь ты должен постоять здесь, Лобсанг. Я вернусь через десять минут.
Он поднял сумку и зашагал в направлении одного из домов, оставив меня сидящим на груде камней.
— Сюда! Сюда! — раздался позади меня голос, принадлежавший, видимо, сельскому жителю. — К нам пожаловал Лама в шафранной мантии. Он оставил неподалеку двух лошадей. А вон его мальчик, который присматривает за ними. Как поживаешь, маленький Мастер?
Я огляделся и увидел небольшую группу паломников. Они стали раскланиваться предо мной в традиционных тибетских приветствиях, которыми обычно низшие по рангу приветствуют высших. Мою грудь распирало от гордости. Я бессовестно наслаждался, греясь в лучах славы, свалившейся на меня из-за того, что оказался «мальчиком Ламы в шафранной мантии».
