Эля пошарила, не глядя, в сумке, вытащила мобильник.
«У нас 03 звонили…»
Набрала 03 – код Тель-Авива, затем цифры 345, гостиничный номер, в котором остановилась странная незнакомка, четыре цифры – год своего рождения. Помедлила, резко выдохнула и нажала зеленую кнопку. Время остановилась.
Автоответчик включился после первого же гудка.
«Уважаемая Эля Владимировна! Мы необычайно рады вашему звонку. К сожалению, сейчас в офисе никого нет. Но мы ждем вас с доктором Михой завтра с утра, как только вам удастся отпроситься с работы, – а вам непременно удастся, не переживайте! – по адресу…»
Приятный мелодичный девичий голос назвал адрес в центре Тель-Авива.
«Ждем вас непременно!» – повторил с легким нажимом голосок, и автоответчик отключился. Эля положила телефон назад в сумку и впервые за полгода с пронзительной остротой пожалела, что бросила курить.
Всего этого рассказать она Мишке не могла – в лучшем случае недоверчиво бы скривился, в худшем – озаботился бы всерьез ее психическим здоровьем. Поэтому щелкнула зеркальцем, тщательно, с холодным прищуром оглядев чуть тронутые влагой ресницы, и повторила:
– Как – как… Одна баба сказала…
– Что за…
– Господи, ты ее не знаешь, а вот я знаю хорошо! Толкнула шутливо в плечо:
– Пошли, опоздаем! Пошли, я сказала!
Как и рассчитывала, отвлекла обманным маневром, правда, ощутимо получила от Михи по заднице – ничего не попишешь, у каждого метода есть побочные явления!
– Идем! – Мишка перехватил инициативу и потянул ее к светящейся впереди надписи «Лифт» – опоздание к волшебникам чревато неприятными последствиями!
Они подошли к лифту. Миха нажал кнопку вызова. Она зажглась багровым тусклым светом, где-то наверху тяжело завыл мотор, жалуясь протяжно на свою долгую жизнь.
Лифт тренькнул и зазывно распахнул двери. Они втиснулись в крохотную кабинку. Все старые тель-авивские лифты рассчитаны на людей, страдающих от анорексии.
Уныло поползли по зеленоватому табло электронные цифры: «2», «3».
– Секретарша что – дала адрес и отключилась? Бросила трубку, так и не представилась?
– Нет, Мишка!
Элька смешалась, и готова была от стыда провалиться под землю. Это было настолько на нее не похоже! Господи, старая, выжившая из ума баба! Не запомнить ни имени секретарши, ни названия фирмы, – броского, кстати, крутится в уме, но никак не всплывет в памяти! – ни имени самого Мага, кстати, банального, никакой экзотики!
Не могла себя заставить поднять глаза на Мишку – ой, сты-ыдно!
– Ладно, ерунда! – тактично не стал бередить ее раны Миха. В конце концов, какая разница? Лифт грузно качнулся и с тяжелым выдохом сжатого воздуха раскрыл двери. Второй этаж. Прибыли.
На секунду они замерли. Миха первым вышел на площадку. Эля шла чуть сзади и с веселым испугом таращилась из-за его плеча на типичный офисный коридор. Ничего в нем особенного, магического не было. За исключением, разве, какой-то звенящей пустоты.
Обычная безликая кишка небрежно сформированного архитектурного пространства, освещенная лампами дневного света. С обеих сторон в нее выходят одинаковые, разводами раскрашенные под дерево двери. Пахнет старой, лежалой пылью. Плитка на полу, рябая от выбоин, дробит коридор квадратиками.
На мгновение вдруг воцарилась полная тишина, подчеркнутая слабым журчанием воды в клозете в конце коридора. И сразу же вернулись звуки улицы: жужжанье мотороллеров, писклявые голоса разносчиков мороженого, соло выхлопной трубы мощного мотоцикла…
Он кашлянул и слегка приглушенным голосом – нежилая пустота вокруг действовала на нервы – спросил:
– Эль, пора?
– Пора, Мишка. Полторы минуты осталось.
Сами того не замечая, Эля и Миха относились ко времени с удивительным уважением.
Наверное, с таким же пиететом относятся ко времени люди, чья жизнь зависит от его секунд: киллеры, саперы, шпионы и люди других удивительных профессий, а также приговоренные к смертной казни.
Большую часть своей жизни Эля и Мишка провели в операционной. Виртуозы, «звезды» своего дела, они порой сталкивались с обратным отсчетом секунд, когда в голове включался чужой механический голос и отстраненно сообщал:
«Остановка сердца. До необратимой смерти мозга осталось… Время пошло…»
И время шло. Оно бывало таким разным!
То стремительным, когда кровь черно-красным потоком неслась из операционной раны в пластиковые вакуумные банки, и ты превращался в десятирукого Будду, успевая одномоментно:
– вонзать канюли в вены, ставить пакеты с кровью, плазмой, тромбоцитарной массой;
– отшвыривать в угол пустые пластиковые мешки из-под физраствора, Хартмана и прочих жидкостей, которых можно влить в человека, спасая ему жизнь;
– подгонять нерасторопных помощниц и неуклюжих, как щенки, младших врачей;
– заказывать новую кровь в Банке Крови, подсчитывать в уме кровопотерю и адекватность ее возмещения;
– выхватывать с монитора одним взглядом все показатели жизнедеятельности, анализировать их и сохранять в памяти, чтобы потом, когда сможешь вздохнуть, занести в компьютерную карту больного;
– следить, чтобы температура тела не упала ниже критической отметки, около которой ждет старуха с косой. А это непросто, когда живот распахан от грудины до лобка и весь ливер наружу, и кровь льется туда и обратно рекой;
– и, конечно, материть вполголоса, а иногда и в полный голос! – хирургов, которые довели и больного, и тебя до жизни такой.
То оно, время, становилось тягучим, резиновым, как часы на картинах Сальвадора Дали, когда тебя диким криком по телефону вызывают в операционную. Ты влетаешь и видишь чернеющее на глазах от тяжелого ларингоспазма тельце младенца, а бестолковый твой подчиненный стоит застывшим от растерянности истуканом, а вены нет, и не будет. Не будет, если ты ее не отыщешь и не «откроешь».
И ты знаешь, что, начиная с этого момента до остановки сердца, у тебя есть 90 секунд, если не сможешь «раздышать» ребенка.
Вся операционная застыла и смотрит только на тебя.
Во рту твоем сухо и горько от выброса адреналина. Стараешься унять дрожь в руках, стук собственного сердца в ушах мешает слышать уходящий в пике монитор. А внешне ведь – само спокойствие! И успеваешь «запихать» трубу, останавливая обратный отсчет на последних секундах, так в кино красные, быстро бегущие назад цифры на таймере бомбы замирают на цифре «1».
И пока это им – Мишке и Эльке – удавалось всегда: остановить обратный отсчет.
Двери всех офисов радовали бы армейскую душу унылым единообразием: белая рама, дверная плата под темно-коричневое дерево. Единственное различие – порядковые номера: 201, 202, 203…
Дверь Колдуна выходила седьмой по счету слева, номер офиса 209, как записала Элька. Дверь эта была действительно седьмой по счету слева. И на ней сталью отблескивали большие цифры «29»2.
– Странно, – пробормотал Миха.
– Что – странно? – Эля стояла чуть за ним, привычно уткнувшись носом в его плечо.
– Номер кабинета… Он должен быть «209», и у тебя так и записано… а тут – «29». Ничего не перепутала?
– Ну, ты прямо! – задохнулась от возмущения Элька. – Если я имен не запомнила, это еще не значит…
– Все, все, все! – Мишка поднял руки жестом «сдаюсь».
– Может, «ноль» в номере просто упал? – предположила Эля.
– Может, и упал. – Мишка с сомнением покачал головой. – Только цифры стоят слитно, без пропуска.
Вздохнул и протянул руку к кнопке звонка – обычной, ностальгической, с виду советской пуговке, без выкрутас, понтов и прибамбасов.
– Миш-ша! – тихонько прошептала Элька. И что-то в ее голосе шевельнуло волосы на затылке Михи и, легким морозцем пробежав по коже, заставило рвануться глазами за ее взглядом.
На правом косяке двери пылала желтым огнем массивная мезуза, на вид чистого золота, впрочем, Миха был не бог весть какой спец в ювелирке, мог и ошибиться.
Она не светилась отраженным светом люминесцентных ламп или живого солнца. Нет, нет, она именно горела! От нее исходило желтое пламя, но без жара, хотя казалось – коснись, и сожжет руку в момент!
Мезуза разгоралась прямо на их глазах. И чем больше она разгоралась, тем ярче на ней проступало прозрачное голубое сияние буквы «Шин» на ней, отражаясь в их распахнутых глазах. Мишина рука застыла, так и не коснувшись звонка. Но дверь, тем не менее, широко и быстро распахнулась.
– Пожалуйста, проходите… – пророкотал мощный, оперный баритон.
– Нет-нет! Простите! Повремените чуть! – человек, открывший им дверь, бросил озабоченный взгляд на мезузу:
– Мезуза чуть ли не плавится! Да и алмаз вот-вот вспыхнет! Сколько же на вас черного!… задержитесь немного над порогом… просто постойте, прошу вас, я скажу, когда можно будет зайти! Вот так… Превосходно! Порог, скажу вам, сделан из гейландита. Не слышали никогда, я полагаю?
