С каждым днем жара все в больший плен захватывала город. Теперь его жители даже и в вечернее время старались не покидать свои дома, ибо не стало больше разницы между днем и вечером.
Микар, не принявший сначала во внимание столь необычного хода природных событий, с усилением жары стал понимать, что сие, видимо, происходит неспроста. Неужели, уже наступает время, подумалось ему.
Он вновь и вновь обращался своим мысленным взором к картинам, как он теперь понимал, ощущал всеми фибрами души, недалекого уже будущего. И всякий раз он неизменно видел непроницаемую пелену пепла и едкого дыма. Мгла же становилась все гуще: нигде ни огонька, ни блика солнечного света. И опять слышался шум дождя, непрекращающегося, неотступного. Он ясно видел, как мутные, грязные потоки с невиданной силой обрушивались на землю. Вода все пребывала, так что земля уже была не в силах ее впитать в себя, и она свободно текла по улицам и площадям, подступала к домам, храмам и дворцам. Повсюду стоял мрак, то и дело раздавались крики доведенных до отчаяния людей.
Микар, остававшийся спокойным и уравновешенным всегда, какие бы события не приходили на его землю, в эти дни вдруг стал ощущать легкое волнение. Велика и незыблема была мудрость Верховного жреца, чтобы ее могли поколебать суетные земные дела, и потому он удивлялся своим новым ощущениям, свойственным, по его разумению, лишь незрелой юности. Но как человек, ясно зрящий в будущее, он понимал, что сие неспроста, — уж коль его душа в волнении, значит, неотступно приближаются свершения.
Вскоре в один из дней, таких же неистово жарких, как и многие предшествовавшие ему, в дом Верховного жреца прибыл посланец жреца Феркана. По серому, землистому лицу его и глазам с застывших в них ужасом Микар понял, что тот принес грозную весть, и, вправду, видимо, сроки все на исходе. С вытаращенными от страха глазами, гонец, усиленно жестикулируя, громко повествовал Микару о том, что вулкан Асбурдж просыпается. На днях был замечен дым, поднимавшейся из его вершины, причем, дым день ото дня становился все чернее, а столб его все выше. Верховный жрец молча внимал сбивчивому его повествованию. Наконец, человек замолчал, испуганно взирая на Микара, по всей видимости, ожидая его указаний. Микар знал, что отстраниться от происходящего он не может, тем более, что царь Хронос по злой воле ближнего своего был навсегда потерян для Атлантиды, он уже не мог никем править, не мог он быть опорой народу своему в великом горе. А посему именно он, Верховный жрец должен был возложить на свом плечи сию тяжелую, непомерно тяжелую ношу. Но разве он мог спасти народ свой? Нет, спасти его он не мог, но помочь пройти страшную черту было в его силах.
Наконец, Микар нарушил тягостное молчание. Он велел гонцу, взирающего на него со страхом и подобострастием, вернуться к жрецу Феркану и передать ему послание Верховного жреца, которое скоро ему принесут. Тяжело ступая по яркому мрамору приемного зала, уходил Микар писать скорбные слова.
В своем послании Верховный жрец делился с Ферканом своими опасениями насчет ближайшего будущего их народа, он не приказывал, а просил жреца начать среди людей беседы, способные подготовить их к бедствию. «До сего времени, — писал он, — когда срок был еще нам неведом, речи сии были излишни, и даже опасны, но теперь, когда наступившие события ясно указывают на воплощение пророчеств, народ наш должно подготовить, дабы каждый мог с чистыми помыслами и душой, устремленной к небесам, пройти сквозь суровые испытания. Разрешаю, если будет в том нужда, отдать наиболее страждущим, порабощенным пленом плоти, напиток забвения, пусть хотя бы он облегчит их переход».
Послание свое, тщательно свернутое в тугой свиток, он велел передать в руки гонца, а сам вновь приступил к новому письму. Такие же слова ему надо было сказать и другим жрецам, а кроме того, и архонтам всех островов великой Атлантиды, вплотную приблизившейся к самому концу своей жизни.
Покончив с писанием, Микар обессилено замер. Он вслушивался не то в звуки окружающего его реального мира, не то в дыхание сопряженных с ним миров. Его душа, почти отрешенная от земных забот, наконец-то, успокоилась, она уже стремилась прочь, она ликовала от ощущения скорой беспредельной свободы. Но Микар усилием воли преграждал этот порыв, готовый сбыться и стать единственной реальностью. Скоро, очень скоро, но не сей миг, еще не теперь! Не может он уже в сей миг отпустить свою душу, ибо без нее не будет его тела, не будет земного воплощения Микара, Верховного жреца Атлантиды, бывшего многие лета для своего народа источником мудрости и света. Нет, он будет на этой грешной и бренной земле до самого конца, пока последний отблеск жизни не скроют яростные воды.
Как и прежде расстилалась бескрайняя гладь вод, солнце проливало на землю свой благодатный свет, но не было больше на ней Атлантиды. Там, где еще недавно были дворцы и дома, сады и зеленеющие всходами поля, прекрасные площади и буйствующие прохладной водой фонтаны, там, где слышался смех влюбленных, степенный, неторопливый разговор пожилых, веселые звуки пьянящей музыки на площадях во время празднеств, теперь царило лишь безмолвие беспредельной пучины вод, поглотившей все, что создавалось многими веками, все, что дышало, смеялось и пело. Повсюду, куда мог бы проникнуть человеческий взгляд, под ослепительным и сияющим светом Солнца была одна лишь вода, снова после могущественного и безжалостного неистовства ставшая вдруг спокойной, ласковой и безмятежной. За неторопливым и кротким бегом волн нельзя было угадать, что здесь, на этом самом месте, разыгралась страшная трагедия, захлестнувшая вселенскими мощными потоками воды улицы и города могущественного государства, и за один лишь день и одну ночь, для еще живых бедственно слившихся воедино, опустившая на дно морской пучины все то, что было привычным земным миром людей.
И лишь одна единственная метка, как вечная память, осталась на века от великой и процветающей Атлантиды — над морской гладью волн все еще возвышался трезубец горы центрального пояса Аталлы, который был главным ориентиром для плывущих из дальних стран в Атлантиду и страждущих пристать к ее берегам, только лишь он оставил призрачную память о великой земле.
И настолько призрачна была эта так и не канувшая в лету память, что будущие поколения людей вряд ли смогут поверить в ее истинность.
декабрь 2005 года
