Итак, «все твари – суть личины и маски Господа»[431]! Или из Ницше: «Резкий и мягкий, грубый и нежный, доверчивый и странный, грязный и чистый, соединение глупца и мудреца – я все это и хочу всем этим быть – и голубкой, и в то же время змеей и свиньей»[432]. Ведь согласно алхимикам, субстанция, «которая содержит в себе божественную тайну, находится везде… даже в самой отталкивающей грязи.
Аналогичным образом, для тантрических буддистов всякое событие и всякая ситуация, хорошая или плохая, может стать носителем духовного преобразования»[433]. Или чуть иначе: «Ты так красив, что вызываешь отвращение, так мудр, что выглядишь безумцем, так свободен, что существуешь в форме миллиардов рабов. <…> Ты – в пении птиц, в журчании ручья. Ты в аромате сказочных цветов, в сиянии звезд ночных. Ты в блеске глаз садиста-маньяка и в тусклом разуме злодея-негодяя. Ты – в боли, отчаянии и одиночестве. Ты – в вероломстве гнусного предательства и во всех адских оргиях. <…> Ты в телах навозных червей, слепней и мух, в глистах, сороконожках и тараканах. <…> Ты – великий убийца, не несущий на себе бремени вины и кармы за содеянное. Ты даешь жизнь неисчислимому множеству, и ты же убиваешь то, что рождаешь! Тебя постичь – значит себя постичь. Стать тобой – значит стать собой. Расслабься и пронзи осознанием все сущее, обрети драгоценность сердца реальности»[434].
И словами мастера дзен Ясутани: «Теперь смотри: облака, горы и цветы; звук пуканья и запах мочи; землетрясения, гром и огонь – это все Изначальная Самость. Чтение сутр и богослужение, бессовестное вранье, клевета и пустая болтовня, привлекательность и уродство – все это в целом суть высшее просветление. Все сущее – это твоя Изначальная Самость, в которой совершенно нет ничего недостающего. Не удивляйся»[435].
Одним словом: «Оправдано всякое зло, видом коего наслаждается некий бог»[436], – это и есть познать суть актерского мастерства, которое в развитии своем испытывает настойчивую дерзость пренебречь глазами смертных, стремится вырвать, выжечь или растоптать их. Как юродивый-шут-трикстер, Мастер не играет перед тварным взглядом, он играет перед Sensorium Dei – визуальным органом Бога, возвышая тем самым внешнюю тварность до внутренней божественности.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб – я червь – я бог![437]
Не пытаясь никому навязывать этот крайне экстравагантный, балансирующий на грани сумасшествия взгляд, я тем не менее, выходя на сцену, знаю: все, что касается меня как персоны, не имеет отношения ко мне подлинному. И то, что доступно чьему-либо взору, – это болтающаяся на ниточках кукла. Нити уходят высоко вверх, там прячется то, что я называю творческой потенцией Театра Реальности, а мое подлинное лицо вибрирует в каждой частичке окружающего меня и смотрящего на меня и из меня визуального органа Бога. Итак, на сцене присутствует только тварная, видимая часть меня, но подлинный масштаб меня не знает и не может знать себя, свои невообразимые возможности, свою невообразимую мощь. Это неописуемое богатство Образа! «Настойчиво и неуклонно ищи непостижимое и бесконечное, и оно будет искать тебя. Не придавай ему имени и формы, и оно никогда тебя не свяжет. Узнай его как себя, и оно узнает тебя как себя в тебе».[438] «Попробуй тысячу раз – и увидишь, как это трудно; попробуй тысячу тысяч раз – и увидишь, как это легко; попробуй тысячу раз по тысяче тысяч раз – и поймешь, что ты больше не ты, делающий это, а оно, делающее это через тебя. Лишь тогда то, что ты делаешь, будет сделано хорошо».[439]
Так в очень сухом, поверхностном и крайне наивном изложении выглядит артистический идеализм, наполняющий нашу жизнь глубочайшим смыслом и позволяющий нам выйти за пределы самих себя.
Кода, или Самоосвобождение
Итак, «Игра обнаруживает себя всюду, где авторитет субъективности выше авторитета объективности, где истинность заменяется потенциальностью; когда творчество моделирует мир, не очень заботясь об адекватности, признавая непознаваемость „вещей в себе“, вероятность всякого знания»[440]. Она (Игра) обнаруживает себя всюду, где мысль, сотканная из сомнений и недоверия к себе и миру, внезапно озаряется пронзительными вспышками интуитивного знания, «вспышками… такими яркими, что в эти мгновения окружающий мир исчезал, а… дух прекрасного, подобно мантии, окутывает его и он, хотя в мечтах, приобщается к возвышенному»[441].
И здесь внезапно «с невыразимой достоверностью и тонкостью нечто становится видимым и слышимым, нечто такое, что глубоко потрясает и опрокидывает… Не слушаешь, не ищешь; берешь – и не спрашиваешь, кто дает; будто молния сверкнет мысль, с необходимостью уже облеченная в форму. <…> Восторг, неимоверное напряжение которого иногда разрешается потоком слез, полный экстаз, пребывание вне самого себя; глубина счастья, в которой самое болезненное и мрачное действует не как противоположность, а как необходимая краска среди такого избытка света. Все происходит в высшей степени непроизвольно, но как бы в урагане ощущения свободы, безусловности, божественности, мощи…»[442]
И все это означает, что обычный театр – это всего лишь маленькая модель гигантских возможностей Вселенского Театра Реальности, которая отражает нашу глубинную способность видеть весь мир как сцену вдохновенного творческого процесса, выходящего далеко за пределы не только нашей профессии, но и самих жизней.
Это означает самоосвобождающийся опыт недвойственности в процессе взаимослияния даже с такими обычными явлениями и событиями, как сигнализация, воющая за окном, луч солнца, пробивающийся к нашим глазам через темные очки, ветер, который только что задул пламя нашей зажигалки, и т. д. и т. п.
Одним словом, всем своим существом мы должны знать, что все это богатство явлений изнывает от желания играть с нами! Все это многообразие мира упрямо пробивается к нашей творческой потенции, проявляя не что иное, как страстную потребность в игре! И здесь, точно так же как в детстве, нет ничего, что мы могли бы знать или не знать, понимать или не понимать, отрицать или не отрицать! Потому что мы и есть мир! «Наши кости – это горные массивы, наша кожа – пшеничные поля, кровь – реки, волосы на теле – леса…»[443] Здесь нет ничего, что можно познать или не познать, понять или не понять, принять или отвергнуть! Здесь можно только играть в тотально недвойственном потоке бесконечно самоосвобождающегося и самовозрождающегося бытия! Итак, мы в Игре, которой нет, никогда не было и никогда не будет, если мы не сотворим самоосвобождающийся опыт недвойственности – из самих себя! Еще раз: если мы не сотворим опыт недвойственности из самих себя!
Как изумительно! Все вокруг разделено на я и внешний мир, но демон игры не имеет над нами власти! Он сжирает нас, разрывает на части, искушает агрессией, властью, славой, сексом, деньгами, гениальностью, любовью, а мы смеемся и играем. Мы играем, хитроумно используя энергию демона, и, не будучи схваченными его липкой и надменной дискретностью, танцуем и поем самоосвобождающиеся танцы и гимны.
Что-то в нас знает, что не существует того, кому можно причинить вред, как нет и того, кто может это сделать.
Кто-то в нас, кто отбросил «все ложные взгляды о мирском и о поисках истины, об обрядах и поклонениях, о философии реального и нереального, о пустоте и не-пустоте, о богах и богинях»[444], знает, что «все это исчезает, когда сияет Всепронизывающее Единое»[445].
Кто-то знает, «что нет ничего во Вселенной, чего следовало бы бояться! Что нет границ! Нет смерти, как нет и жизни…»[446]
Нет демонов, как нет и богов! Нет Художников, как нет и никаких Золотых Сечений, Драконов и Небесных Танцовщиц, никакой Алхимии и никакого Театра Реальности! Что нет ни греха, ни святости; ни красоты, ни уродства; нет самой способности творить и быть творимым! «Нет страданий, нет начала, нет конца, нет пути, нет познания, как нет и освобождения от всего этого».[447] Что нет ничего! И в этом открытом, ясном и безграничном пространстве – возможно все!
