Я попробую нарисовать картину того, что происходило в Майами, как умирал мой отец и что я делал, чтобы помочь ему. Это составит часть моего повествования, потому что связано с моим прошлым, и со смертью, и с жизнью в смерти, и это было последнее, что я сделал, завершая странную одиссею, которую начал в тот день, когда отправился в Перу на поиски Антонио.
Мой отец был юристом и бизнесменом с роскошной практикой и внушительным счетом в банке. Эффектный аристократ, потомок испанских дворян, сын не очень последовательного католика, но искреннего капиталиста и врача, который в 20-х годах построил собственную больницу в центре Гаваны, мой отец был истинным продуктом своего времени и своего привилегированного класса: упрямый, упорный, поглощенный собой предприниматель 40-х годов, совершенно подавляющая внешность, волнистые волосы, лицо киноэкранного идола.
Благодаря своему высокомерию и решительности он добился от Ватикана разрешения на развод с первой женой и через несколько лет женился на моей матери. Подобно многим своим единомышленникам, он недооценил штормовые тучи коммунизма, сгустившиеся в горах Кубы. Вторую половину своей жизни он провел в борьбе, пытаясь восстановить состояние и положение, потерянные в декабре 1959 года, когда Кастро захватил Кубу вместе с ее банками и выгнал с острова всех богачей и большую часть среднего класса. Хотя отец и сумел восстановить экономическое равновесие семьи, он так и не оправился от потери родины и веры.
Вероятно, мои натянутые отношения с отцом можно было пробовать улучшить, но что это могло дать? Популярная терапия последних десятилетий успешно проследила большинство неврозов, калечащих нашу культуру, вплоть до ненормальных родителей и травмирующих эпизодов детства. Я прошел сотни таких тропинок за годы клинической практики. Однако когда я стал использовать примитивные понятия о Земле и Солнце как наших творцах, акцентируя на том, что ребенок является продуктом Природы, а не своих ненормальных родителей, то увидел, что подобные патологии быстро излечиваются.
Пациенты и клиенты, ранее беспомощные перед столь глубоко коренящейся неполноценностью, получили возможность любить своих родителей вопреки их недостаткам. И теперь, практикуя то, что проповедовал, я стремился устранить последствия моих унылых, лишенных любви отношений с отцом; я покорился реальности к стал искать возможность уважать его и все то, что он отстаивал. Три года тому назад, когда он начал сдавать, мы с сестрой организовали праздник-сюрприз в день его рождения, и я поднял тост за него. Я не забуду, как внимательно он выслушивал мои слова, признание той смелости, удали и богатства, которыми он наполнил свою жизнь.
В течение этих трех лет здоровье его постепенно ухудшалось; в соответствии с давней традицией, мать скрывала его состояние, даже от него самого. Она не могла допустить, что он умирает, но зато стала внимательнее к его потребностям, любила его от всей души и отрицала предстоящую потерю.
Незачем останавливаться на клинических аспектах смерти отца. Достаточно сказать, что его легкие не поглощали необходимого количества кислорода. Он дышал как обычно и поэтому не подозревал о патологии, но значительная часть каждого вдоха была бесполезной. Его мозг страдал он недостатка кислорода; он делал промахи, терял ход мысли, иногда просто замолкал посреди фразы. Он устал. Когда я приехал, он спал в гостиной, откинувшись на спинку любимого кресла.
Тонкие черты лица были искажены морщинами, он представлял изможденную, хотя все еще поразительно красивую, карикатуру на самого себя. Слегка вьющиеся волосы, теперь уже совершенно белые, были зачесаны от висков назад. Несмотря на усталость, которая не покидала меня после приключений в Перу, я почувствовал себя неприлично здоровым в его присутствии. В каждой комнате дома наготове стоял кислород, небольшие тяжелые зеленые цилиндры с прозрачными пластиковыми трубками и матовыми масками на нос и губы.
Я сидел рядом с ним, пока он спал, и прислушивался к его дыханию. Наконец он открыл глаза, посмотрел на меня и улыбнулся.
— Почему ты здесь? — произнес он глубоким медовым голосом по-испански.
— Я приехал, чтобы побыть с тобой, рарi, — сказал я просто.
— А где ты был?
— В Перу.
— О! — Он откинул голову на подушку, прикрепленную к спинке кресла. — А мать здесь?
— Нет, она ушла по делам.
— Мы здесь одни?
— Да.
Прошло около получаса, и он спросил:
— А не время ли обедать?
— Нет. Но уже скоро.
Еще через какое-то время он сказал:
— Спасибо, что ты приехал. Думаешь, я боюсь?
— Нет, я не думаю, что ты боишься. Но если и боишься, то мы здесь. Мы разговаривали минут двадцать. Он вполне осознавал, что с ним происходит. Он говорил больше о себе и неохотно вспоминал о том времени, когда он много работал, чтобы не упустить свою возможность.
— Я не плохой человек, — сказал он. — Но не все, что я сделал, удавалось. Я не смог сделать все то, что хотел. А ты позаботься хорошенько о матери.
Конечно, я позабочусь. Я понимал, что он прощается со мной, с первых же слов, которые он произнес.
— Я люблю тебя, рарi, — сказал я.
Перед тем как закрыть глаза и вернуться к своим сновидениям, он сказал:
— Я знаю, что ты можешь помочь мне.
Так он сказал, что любит меня. В минуту признания он дал мне то, чего я ожидал всю жизнь. Он всегда знал, чем я занимаюсь, и неизменно, с безупречным видом рассудительной вежливости выслушивал описания моих опытов и теорий. Но я не помню, чтобы он когда-либо читал хоть одну из моих книг. Я и сейчас не уверен на этот счет. Но он попросил у меня помощи; он прошептал мне слова уважения и отдал себя в мои руки, открылся мне. И если мы с ним никогда не имели возможности разделить жизнь, то сейчас пришло время разделить его уход из жизни.
Мы начали в тот же вечер. В полночь я поднялся и вошел в его спальню. Занавески преграждали путь лунному свету; их призрачный отблеск и оранжевый ночник еле освещали комнату. Я взялся рукой за хромированную стойку больничной койки (ее взяли напрокат), наклонился над постелью и поцеловал его в лоб. Затем я расслабил фокус, посмотрел на спирали тусклого холодного света, обозначавшие его чакры, и начал одну за другой освобождать их. Индусы одни из первых письменно засвидетельствовали существование семи энергетических центров в человеческом теле, которые составляют дыхательную систему энергетического тела. Первый находится у основания позвоночника, в гениталиях; второй расположен немного ниже пупка; третий — под ложечкой, в солнечном сплетении; четвертый — в центре грудной клетки, в сердце; пятый — у основания горла; шестой над и между бровями; и седьмой — на маковке головы.
Физиологически чакры соответствуют нервным пучкам или узлам вдоль позвоночника, а также семи главным эндокринным железам. Впервые я научился «видеть» их в начале 70-х годов, когда жил в доме городского целителя и его жены на окраине Куско. Они первыми научили меня «видеть с закрытыми глазами», и я поддерживал эту способность на протяжении многих лет; я видел энергетические тела, так называемые ауры, а также чакры — едва видимые небольшие вихри света, правосторонние спирали энергии, закручивающиеся по часовой стрелке; их можно видеть, если не напрягать зрение и слегка сфокусировать его в дюйме от поверхности тела.
Итак, я освобождал их, сложив вместе указательный и средний пальцы и раскручивая спирали против часовой стрелки, одну за другой; я видел, как отец погружался в глубокий и безмятежный сон. Проснулся он рывком, испуганно; его дыхание ускорилось, и это изменение ритма разбудило меня, уже задремавшего в своем кресле.
Я стал наблюдать, как он всплывает на поверхность из своего сновидения. Он произнес мое имя и сказал, что они приходили за ним. «Мне нельзя было возвращаться», — прошептал он мне на ухо; он не был в панике, скорее изумлен тем, что кто-то пришел за ним, и, конечно, его испугало ощущение, что он идет куда-то, откуда нельзя возвратиться.
— Мне страшно, — сказал он мне уже перед рассветом. В течение следующих двух недель мы ежедневно работали с ним около часа, прежде чем он засыпал. Он сидел выпрямившись в своем кресле в гостиной, закрыв глаза, и я вел нашу совместную медитацию. Совместную, потому что я привык выбирать места в своем сознании, я чувствовал себя там свободно, зная в то же время, что могу по желанию легко выйти из этого состояния; и я поставил цель повести его с собой. Я садился рядом с ним, закрывал глаза и начинал тихо говорить; я вел опыт до тех пор, пока он не обретал собственную жизнь.
Мы «шли» к реке. Я говорил:
— Подойди со мной к берегу. Посмотри на эту песчаную ступеньку вдоль самой воды, как она подается под нашими ботинками, и влажный песок сваливается в воду, образует там облачко и расползается по дну. Теперь держи мою руку. Слушай, как плещут волны, перекатываясь через гладкие и блестящие камни; кристально чистый поток огибает выступ берега, вон там, где листья ясеня и тополя то светятся на солнце, то прячутся в тень. Какие сильные, зеленые листья, они полны жизни; они кажутся отполированными, лучи солнца отражаются от их глянца. Сейчас лето, и воздух такой прозрачный и чистый, он наполняет пазухи твоего носа, очищает всю голову с каждым вдохом. Вдохни его.
