Ознакомительная версия.
Данный факт интуитивно понимал Кант, который считал время отсутствующим вне субъекта в вещах, но признавал его условием представления о предметах: «Время есть лишь субъективное условие нашего (человеческого) созерцания, (которое всегда имеет чувственный характер, т. е. поскольку мы подвергаемся воздействию предметов) и само по себе, вне субъекта, есть ничто. Тем не менее, в отношении всех явлений, стало быть, и в отношении всех вещей, которые могут встретиться нам в опыте, оно необходимым образом объективно. Мы не можем сказать, что все вещи находятся во времени, потому что в понятии вещи вообще мы отвлекаемся от всех видов созерцания вещи, между тем как созерцание есть то именно условие, при котором время входит в представление о предметах. Но если это условие присоединено к понятию вещи и если мы скажем, что все вещи как явления (как предметы чувственного созерцания) находятся во времени, то это основоположение обладает объективной истинностью и априорной всеобщностью» [24, с. 139-142].
Надо полагать, живому существу применяться непосредственно к частотной, обновляющейся проекции Единого, жить в этих условиях невозможно, да и неинтересно – поэтому живым существам (сознанию) ничего не остается, как формировать посредством единого сознания подходящие условия в виде производных от голографической проекции миров.
Например, для каждого индивидуального сознания в известном нам мире пауза между моментами копирования или обновления выпадает в силу физиологических особенностей живых существ, разрывы между позициями обновления исчезают для сознания живых существ, мир приобретает движение и плавность в развитии, что непосредственно отражается в человеческом сознании и эта «приходящая» от ощущений данность приобретает характер истинного человеческого бытия.
Мир представляется человеку прекрасным в своих закатах и рассветах, пении птиц и шорохе волн, но только блаженствовать в нем он не может – в основании этого мира заложены глубочайшие противоречия, идущие еще от Единого, которое есть всё и ничто.
Наш мир построен на контрастах и борьбе всего со всем: рождение соседствует со смертью, чудесное цветение природы – с ужасным разложением трупов, тихая, теплая ночь сменяется катастрофической бурей. Среди людей господствует не только любовь, уважение и милосердие, но и на равных с ними правят ненависть и страх, злоба, зависть и отчаяние.
Однако только в условиях смертельной борьбы друг с другом, в страданиях и горестях сознание может развиваться, находя дорогу к милосердию и любви. Как бы то ни было, но сознание само формирует такой мир, который в других измерениях может быть более благостным, но всё равно построенным на контрастах и борьбе.
Так что сознание знает, что делает и как это дело вести, благо весь этот процесс не имеет начала и в нем не будет конца, хотя каждый «момент» основа нашего мира «возникает», а в следующий момент «исчезает», точнее, обновляется и т. д.
Бытие, представляющееся нам таким надежным, вещным, необозримым, сообразным определенным законам, содержащее макро– и микромир, элементарные частицы и излучения, галактики и живые существа, в своем основании имеет не более чем информацию, точнее, – высокочастотные голографические образования, несущие информацию. Они интегрально равны нулю каждую позицию обновления вследствие проявления каждого волнообразного образования совместно с таким же образованием в противофазе. Такого рода баланс голографической проекции Единого соответствует самому безвременному Единому, которое есть ничто, становясь всем только через собственную проекцию во времени.
В этом процессе не может быть начала и конца потому, что дуальная система мироздания устойчива в своем функционировании и проявлении, что исключает небытие вследствие взаимодействия бесконечного и конечного.
Эта система не только не имеет движителя, но и формально является ничем, составляя в любой позиции интегрально ноль. Поэтому ей не на что разваливаться, незачем начинаться и кончаться.
С другой стороны, система мироздания разделиться на независимое Единое и отдельную голографическую проекцию не способна – она составляет единое целое, в котором формообразующее активное подпитывается теряющим свою форму в конечных образованиях пассивным.
Пассивное, теряя форму в конечном (бытии), восстанавливает тем самым форму активного при их взаимодействии. Активное, таким образом, не теряет свою основную форму и формообразующие способности за счет разрушающегося пассивного в бытии, но оно же, «вызывая» пассивное из Единого в виде информационных копий на время существования данного конечного, восстанавливает форму пассивного и изменяет ее. Так, с помощью обращения к конечному в виде теряющего форму пассивного активное становится вечным по форме, свойствам и может удерживать всю систему мироздания в актуальном существовании.
Несмотря на то, что мироздание по балансу есть ноль, оно же есть всё и поэтому не может не проявляться, демонстрируя себе же в лице активного это всё последовательно и бесконечно.
Мироздание, являясь всем и ничем, содержит в себе противоположности и отрицает себя же, поскольку в лице активного постоянно стремится к новизне, разрушая прежнее в себе и проявляя в этом свободу сознания (активного). Но всё прошедшее не исчезает бесследно, а удерживается в памяти сознания (активного).
Поэтому дуальная система мироздания активна и пассивна; конечна и бесконечна; изменчива и постоянна; целое и часть; едина и разбросана; неподвижна и в движении; разумна и темна; жива и мертва; желает и отказывается; возникает и угасает; одно и другое; оживает и умирает; равна себе и противоположна; держит форму и расплывается; ее не может быть, но она есть; она хочет узнать о себе всё, но не может из-за собственной бесконечности; бесконечное в ней отрицает конечное, но не способно существовать без него.
.2. Смерть и сознание.
Экзистенциалисты, рассуждая о смерти, подразумевают жизнь, поскольку смерть, как они полагают, есть отсутствие существования, которое их не интересует. Значит, о смерти можно говорить только в контексте приближения к несуществованию.
В частности, Хайдеггер пишет о смерти так: «Смерть мы эксзистенциально осмыслили как характеризованную возможность невозможности экзистенции, то есть как прямую ничтожность присутствия. Смерть не присовокупляется к присутствию при его «конце», но как забота присутствие есть брошенное (т.е. ничтожное) основание своей смерти. Пронизывающая бытие присутствия ничтожность обнажается ему самому в собственном бытии к смерти. Заступание делает виновное-бытие впервые очевидным из основы целого бытия присутствия. Забота равноисходно таит в себе смерть и вину. Лишь заступающая решимость впервые понимает способность-быть-виновным собственно и цело, т.е. исходно» [4, с. 306]; «… В своей смерти присутствию предстоит себя просто «изъять» [4, с. 308].
Тем самым экзистенциалисты фактически снимают проблему смерти и совершенно адекватно переносят акценты на жизнь человека, которая протекает всегда в преддверии смерти, поскольку грядущая смерть «мобилизует» каждого и он ведет себя соответственно, зная о смерти.
Однако такой взгляд на смерть и жизнь слишком поверхностен, так как жизнь непродолжительна, в ней человеку мало что удается совершить даже при очень ответственном поведении. Поэтому такая «разовая» жизнь не может дать удовлетворения: люди в ней слишком много печалятся и невообразимо торопятся, стремясь насладиться ее «животными» удовольствиями, которые так же быстро проходят.
Такой подход к смерти и жизни не очень-то интересует обычного человека. Ему требуется раскрытие тайны смерти и утешение.
Эту тайну вместе с утешением пытаются предоставить материалисты и религия, которые предлагают два ее различных толкования.
Одно, материалистическое, гласит: смерть означает переход человека в небытие – всё для него кончается. И это, как кажется некоторым, замечательно, потому что для любого человека после смерти нет ничего и ему не о чем беспокоиться. Как говорится: отмучился и успокойся навсегда. Правда, особой тайны и качественного утешения здесь нет. Но всё же многим этот взгляд при жизни подходит. Тем не менее с приближением конца и к ним приходит беспокойство и начинают одолевать мысли о душе и возможности иной жизни, потому что небытие не интересно.
Другое, например, христианское толкование, полагает, что смерть есть возвращение души к Богу с различными вариантами (ад, рай, чистилище, но не более того). Эта толкование смерти и ее последствий для человека кажется более привлекательным, так как что-то обещает, правда, неизвестно что конкретно и мало, поскольку душа попадает туда, откуда нет возврата, а хотелось бы вернуться и снова неплохо пожить; но всё же, в отличие от «материалистического конца», такой вариант посмертного исхода утешает некоторой определенностью в плане сохранения сознания (души) в вечности, правда, непонятно зачем.
Ознакомительная версия.
