— Ведь это ты здесь, правда? — повторила Поля.
Я посмотрел на снимок полувековой давности. Там, на крыльце деревянного барака, стоял симпатичный черноглазый мальчуган лет шести, в кепке-шестиклинке и распахнутом осеннем пальто, с одной оторванной на нем пуговицей. А рядом — прислонившаяся к нему девочка, года на два младше него, в плюшевом пальтецо с капюшоном, натянутым на голову.
— Да, это я, — подтвердил я, — а рядом моя двоюродная сестра Таня.
— Ну вот! Вруша, вруша! — заверещала Поля, с торжеством глядя на подружку.
Дина молитвенно сложила руки на груди.
— Нет, правда не вру, — посмотрела она на меня кроличьим взглядом. — У этого мальчика внутри в штанах ключ привязан на резинке, а я жила вон там, — Дина показала на ближайшие окна в бараке, — и стряпала для него пирожки…
— Ну как тебе не стыдно так врать, Дина?! Да тебя тогда в помине еще не было! Дед, ты не обращай на нее внимания, она у нас часто так заговаривается! Чокнутая, чокнутая!
Поля стала хохотать и щипать Дину, но той было вовсе не весело, она вяло отбивалась и с мольбой оглядывалась на меня. С ее глаз были готовы сорваться наворачивающиеся слезы. Я же остолбенело смотрел на девочку — она сказала то, чего не знал ныне уже никто, да и я сам уже давно об этом забыл. Действительно, в те времена внутри штанов у меня болтался на веревке ключ от квартиры, оставлявший на моем теле синяки, и который таким образом приспособила мне моя мама, поскольку ключей я потерял уже немерено.
Тут до меня, наконец, дошло, что девочке эта фотография навеяла какие-то воспоминания из ее прошлой жизни, где она, несомненно, была старше меня. В этот же день я провел с ней сеанс регрессивного гипноза, который подтвердил мои догадки.
В прошлой жизни Дина, оказывается, была не кем иным, как тетей Дашей — хозяйкой одной из комнат той самой квартиры, окна которой примыкали к крыльцу. Образ тети Даши я помнил смутно — просто как полную женщину без возраста, лицо которой, впрочем, как и имя, стерлось из моей памяти более чем за пятьдесят лет. И это имя назвала сейчас Дина, и это было верно, в этот момент я его вспомнил. У тети Даши тогда у самой была свора детей мал мала меньше, муж — колченогий инвалид войны. В коридоре их квартиры стоял нехитрый станок для завивки проволоки в пружинные длинные спирали, из которой калека плел панцирные сетки для кроватей, и там же были свалены в кучу мотки этой проволоки. В этом коридоре всегда пахло машинным маслом и железом, потом этот запах повторился для меня на заводе, куда я пришел работать после института…
Сама же тетя Даша нигде не работала по причине наличия множества детишек, потому моя мать, которая с отцом пропадала на фабрике допоздна, попросила ее приглядывать и за мной, а заодно и кормить в обед. Помню, как она стряпала на всю детскую ораву, включая меня, — ее полные красивые руки в муке и тесте, обсыпанное же мукой лицо, но само оно из памяти выветрилось…
В данном случае с Диной случилась глубинная регрессия за пределы собственной жизни, что в обыденности с людьми происходит весьма редко. Гораздо чаще регрессия вызывает из глубин нашей памяти нынешнюю Жизнь, и обычно катализатором ее являются старые забытые вещи или встреча с человеком из своего далекого прошлого, которого не видел уже сто лет.
Тем не менее, явление глубинной регрессии присутствует, и в разных странах мира засвидетельствовано немало подобных фактов. Например, при назначении нового Далай-ламы в Тибете ищут мальчика, район поиска коего, как и его самого, еще при жизни описывает прежний Далай-лама, который собирается в него реинкарнировать. То есть в того, кого пока еще нет самого на свете! И по прошествии нескольких лет после смерти Далай-ламы, в указанное им время и место, действительно такого мальчика находят. Ему устраивают испытание — например, среди множества предъявленных кандидату святых предметов тому следует выбрать только те, которые принадлежали ему лично в прошлой жизни. Мальчик их действительно отбирает точно и даже называет по именам тех людей, которые раньше служили ему до нового перевоплощения.
Однако нас здесь интересует не случайное проявление регрессии, а процесс его вызова под гипнозом или самогипнозом, не только из простого любопытства, но и потому, что в реинкарнации люди ищут надежду на вечность души. Кроме того, это дает нам уверенность в обоснованности наших опытов по вызову духов, в том, что тело лишь оболочка того, кто безвременен.
Самовнушение, как и внушение, используют все маги, колдуны и экстрасенсы, поскольку этот элемент входит в обязательную атрибутику их состояний для совершения своих магических, целительных и иных неординарных дел. А в первобытные времена почти каждый член туземного рода владел этим искусством в большей или меньшей степени, что до сих пор можно проследить на примере аборигенов Австралии.
В повседневной жизни организм человека несет определенные физические и психоэмоциональные нагрузки, он подвергается стрессам, ведущим к телесным недугам и способствующим инфекционным заболеваниям. Но поскольку все происходящее в теле определяется духом, то возможен и обратный процесс, который можно делать путем самовнушения, разновидностью которого является самогипноз.
Мы нередко удивляемся предсказаниям некоторых людей, которые знают день и час своей смерти, и они исполняются точь в точь, как это, например, случилось с изобретателем карданного вала Джованни Кардано, как случалось и со многими другими людьми. Может быть, они были великими провидцами? Вовсе не обязательно. Так в чем же тут дело? А все дело в том же самовнушении, самогипнозе, подчинившие тело духу.
У меня есть приятель Владимир В., которому в детстве цыганка, на почве ссоры с его матерью, нагадала смерть в день его пятидесятилетия. Одновременно с этим предсказанием та же цыганка нагадала и смерть его младшему брату Мишке, правда, точную дату не назвала, просто сообщила, что тот утонет летом следующего года. Володя запомнил это, но близко к сердцу не принял — до следующего лета было еще далеко, а до пятидесятилетия — вообще целая вечность. Но предсказание насчет его младшего брата сбылось в точности. Вот как я описал эту историю в своем романе «Избранник Ада»:
…С тех пор за Мишкой по поводу разных озер и речек был строгий надзор, одного нигде не оставляли. И ему было лет пять, как однажды отправили его с детсадом на дачу. И тетя Пана, мать Мишки и Вовки, воспитателям наказала строго-настрого: Мишке не то что купаться с группой или, тем более, одному запрещается — вообще его к воде нельзя подпускать, якобы у него болезнь особая — «водобоязнь». Это когда не только в речку, в бочку с водой окунешься и — пиши пропало, пена изо рта пойдет, и тут же крякнешь.
И все было хорошо на этой даче, Мишка в купальню не допускался, был жив-здоров, пока однажды на родительский день к нему не пожаловали из города отец с матерью и старший брат Вовка с подарками. Как водится, забрали Мишку с собой за территорию дачи, расположились в лесу на берегу Оби, достали подарки, расстелили скатерть-самобранку. Детвора поела пирожков-конфет и, пока взрослые закусывали водкой-селедкой, пошла прогуляться по берегу реки, получив строгий наказ — близко к воде не подходить.
Наказ выполнили, и пошел в свой последний путь Мишка в сопровождении старшего брательника Вовки. Шли они вдоль Оби по крутому обрывистому берегу. В какой-то момент обвалился берег под Мишкой, он скатился вниз, свалился в воду, и его сверху присыпало толстым слоем земли. Вовка заметался, запаниковал, побежал за разомлевшими на солнышке родителями… В общем, пока то да се — погиб Мишка.
После смерти младшего брата девятилетний Вова задумался, но не пал духом — посчитал, что впереди времени для жизни еще навалом. Но шли годы, и к пятидесяти годам он становился все мрачнее и мрачнее. Он всегда приглашал меня на свои дни рождения, впрочем, как и я его, но на свое пятидесятилетие Володя меня не пригласил, а за пару дней до своего юбилея пришел ко мне сам — попрощаться.
Я не видел его до этого месяц и поразился изменениям в его внешности: он выглядел очень утомленным, был чрезвычайно худ и как-то весь почернел. Движения его были замедленными, даже говорил он с трудом, словно был тяжело болен, хотя на самом деле ничего такого, что бы угрожало его здоровью, медики у него не обнаруживали. Отговаривать его продолжать жить дальше как ни в чем ни бывало было бесполезно: он находил сотни причин предстоящей смерти: и пища не идет — в горле комом стоит, потому и худой, как скелет; и голова кружится; и кожу тянет, и еще черт знает что, и, вообще, все бесполезно — просто он знал, что послезавтра умрет, хочет этого или нет. И в тот день я понял, что он внутренне готов к смерти, и теперь она была неизбежна.
