Ознакомительная версия.
Более простая и определенно более древняя религия полагала Бога единым Творцом всех вещей. «Я творю Свет, – говорит Иегова, – и Я творю Тьму; Я творю благо и Я же творю Зло; Я, Господь, творю все это». «Все человечество, – пишет Максим Тирский, – согласно с тем, что существует только один Царь и Отец Вселенной и что все многочисленные боги суть Его дети». Нет ничего невероятного в мысли о том, что в начале времен человечество было убеждено в существовании Единого Бога. Смутное ощущение единства Природы вместе с не менее смутным представлением о всепроникающей Духовной Сущности было одним из первых известных проявлений человеческой мысли. Повсеместно она была смутным воспоминанием, неопределенным и неявным, об изначальной Истине, преподанной Богом первым людям.
Бог Ветхого Завета повсюду представлен как непосредственный автор и источник всякого Зла, направляющий к людям злых и лживых духов, ожесточающий сердце фараона, навещающий правителя, приносящего зло целым народам. Только жесткое положение учения о превалировании суровости Господа над Его милостью может оправдать несомненно человеческие жертвоприношения, которые, предположительно, если не явно, совершались Авраамом и Иеффаем. Вполне допустимо и широко распространено среди многих и многих народов мира, особенно древнего, признание существования Бога без создания для себя хоть сколь-нибудь достойного Его нравственного облика. Добро и Зло полагались исходящими из единого мистического центра, которому коллективный разум каждого народа приписывал те свойства и качества, которые соответствовали его уму и уровню цивилизации и развития. Отсюда и раздражение богов целительным искусством Эскулапа и похищением Прометеем огня в гуманных целях спасения и процветания человечества. Сам дух природы, воплощенный в Орфее, Тантале или Финии, подвергался убийству, заключению или ослеплению за чересчур вольное, по мнению богов, распространение божественных таинств среди людей. Понятие Божественной ревности существует и до сих пор, принимая в различных обстоятельствах разнообразные формы. У Гесиода она предстает в низшей форме простой человеческой злобы. В случае с Богом Моисея это ревность и гнев как следствие протеста против Его власти и своего рода, иначе говоря, измены в ее политическом и законодательном толковании; и даже кары, которые Он сулит людям за почитание иных богов, часто кажутся вызванными скорее Его ревностью и ощущением унижения Собственной Божественности, нежели беспристрастностью и твердостью в осознании Своей высшей власти. У Геродота и других позднейших авторов это качество приобретает несколько более философский вид: теперь это стремление Бога к сохранению всеобщего вселенского Равновесия в мироздании, которое подразумевает наказание гордыни, чрезмерных амбиций и заносчивости.
Бог промыслительно воздействует на Природу посредством всеобщих неизменных законов и постоянного образа действия; Он заботится о вещах материального мира, не нарушая их устройство, потому что воздействует на вещи, которые сотворил, исключительно исходя из их природы. Очевидным фактом является то, что в материальном и неодушевленном мире Он действует в соответствии с его материальностью и бездушностью, а не вопреки им, в то время как в одушевленном мире – в соответствии с его одушевленностью, а опять же не вопреки ей. Следовательно, промыслительно управляя миром, Он действует в соответствии с неизменными и точно сформулированными законами и постоянным образом действия, а посему Он заботится о людях, не нарушая и не меняя при этом их изначальное устройство, постоянно действуя сообразно человеческой природе, а не вопреки ей, воздействуя на весь живой мир через человеческие совесть и частичную свободу, но отнюдь не вопреки им.
Бог действует в соответствии со всеобщими законами во имя всеобщей цели. Безусловно, благом является сила планетарного притяжения, ибо за счет нее Вселенная является единым целым и не распадается на отдельные элементы; и когда наземь падает столп Силоамский, убивая восемьдесят жителей Иерусалима, это количество кажется нам неизмеримо малым, по сравнению с мириадами миллионов людей, которые живут и здравствуют, благодаря действию этого закона. Именно ради них нельзя было отменить этот закон и оставить столп стоять, ибо нельзя было сохранить столп, не отменяя действие закона.
Невозможно представить себе Совершенную Волю, не приписывая ей в определенной степени свойств механизма, ибо в человеческом языке просто не хватает средств для описания этого идеального сочетания нерушимых законов и высшей Нравственности, которое поэты древности разделяли на образы Ананке, или Эймармене, и Зевса. Так как же человеческому сознанию совместить понятие Совершенной Свободы Верховной и Всемогущей Воли Бога с нерушимым законом необходимости, который является неотъемлемой частью Его природы и просто необходим для того, чтобы Он Сам продолжал существовать в единстве всех Своих Божественных свойств, например справедливости и милости, и оставаться таким же, каким Он был и вечно пребудет, поскольку Он не способен изменить Свою природу, чтобы стать несправедливым, немилостивым, жестоким, переменчивым, или же напротив – отменить великие нравственные законы природы, чтобы зло в миг единый стало добром, а добродетель – пороком?
Ибо все, что нам известно о свободе воли, – это опыт своевольного пользования ею, наш собственный и окружающих нас людей; а посему понятие Верховной Воли, управляемой, тем не менее, Нерушимым Законом, даже при условии, что Закон этот не навязан сверху, а принят добровольно, всегда уязвимо для неверных толкований, в том ли смысле, что его лишают в принципе неотделимого от него свойства Свободы, в том ли смысле, что его под названием «Необходимости» низводят до гораздо более низменного нравственного и интеллектуального состояния, чем состояние неизменно изменчивых деяний человеческих.
Только когда мы окажемся в состоянии возвысить в собственном разуме понятие Закона над понятиями тирании и пристрастности, сумеем мы осознать, что ограничения, самостоятельно наложенные на Себя самое Верховной Первопричиной, представляют собой набор определенных альтернатив, управляющих нравственным выбором и являющихся истоками и хранителями человеческой свободы; но тогда перед нами снова возникает противоречие, состоящее в невозможности представить себе некий закон, который был бы превыше Самого Бога, закон, который был некогда принят Богом для Себя Самого, но не может таким же простым Его волеизъявлением быть отменен; нам непонятна в таком случае сила, коией он действует.
Зевс предстает у Гомера и Гесиода клубком противоречий, объединяя в себе силу и слабость, мудрость и безумие, статус вселенского Отца и узкую семейственность, всеобщий контроль за происходящим в мире и подчинение высшей необходимости, – то есть Судьбе, присвоением какового имени древнейшая проблема снова была отброшена назад, в состояние полной неясности и неразрешенности, непостижимости средствами человеческого разума; так биение мухи в сети паука не только не способствует ее освобождению, но напротив, лишь еще плотнее запутывает ее там.
Древнейшие представления людей о Боге были скорее неопределенными, чем негативными. Постепенное снижение Его образа произошло значительно позднее. Бог природы воплотил в себе смену времен года, равно как и смену дня и ночи. Он был переменчив: то злобен, то добр. Природа кажется нам капризной в силу того, что она то наделяет нас всеми плодами своими, то снова бессердечно забирает их у нас; и поскольку она видится нам склонной к самоуправству и поверхностности, несмотря на то что все же отвечает высшим требованиям нравственного чувства, способного постигнуть сокрытые истины ее таинств, – для человека становится возможным низвести ее образ до образа Шивы, Сатурна, или Мекситли, покровителя жестоких оргий на залитых кровью алтарях. Все древние воплощения Божественной силы несут в себе следы этого противоречия. Они никогда не бывают совершенно порочны или совершенно благи.
Никогда и никакой народ не делал своих богов абсолютно злыми и порочными. Простая и искренняя набожность заставляла людей во все времена воспринимать Бога как праотца всех вещей этого мира, верить в Него и надеяться на Него. Изначально на Верховного Правителя мира взирали с высшим, безраздельным благоговением. Пока еще в сознании людей не возникало противоречий, сомнений в Его милосердии, несогласия с Его способами управления миром. Страх мог вызвать тревогу, но не мог отбить надежду, а тем более – вызвать неприязнь. Только гораздо позже, когда абстрактные понятия в сознании людей стали приобретать черты реалий, когда новые понятия или уточнение и разделение на составные части старых понятий породили новые слова человеческого языка, для того чтобы обрести выражение, возникла необходимость установить четкий барьер между Добром и Злом.
Ознакомительная версия.
