— А теперь ты веришь, в него? — спросила я.
— Я верю, что, я грешна. Я не знаю, родилась ли я такой. Но теперь это так.
— Тебе нужна психотерапия.
— Всей церкви нужна психотерапия. Старая доктор Безумие лишь раз взглянула на меня и Тима и поняла, что мы спим друг с другом. Это знают все новостные компании, а когда выйдет книга Тима, ему придется уйти. Это не имеет ничего общего с его верой или отсутствием веры во Христа: это связано со мной. Это я заставляю его оставить карьеру, а не отсутствие веры. Я делаю это. Эта чокнутая старуха лишь повторила мне, что я и так знала, что нельзя делать то, что делаем мы. Делать-то можно, но приходится расплачиваться. Вот только я скоро умру, действительно умру. Это не жизнь. Каждый раз, когда мы едем куда-нибудь, летим куда-нибудь, нам приходится снимать в отеле два номера, каждому по номеру, а затем я крадусь через коридор к нему… Доктору Безумию не надо было уметь читать мысли, чтобы вынюхать это. Это было написано на наших лицах. Пошли. За покупками.
— Тебе придется одолжить мне. У меня не хватит на магазины.
— Это деньги епископальной церкви. — Она открыла сумочку. — Милости прошу.
— Ты ненавидишь саму себя, — я намеревалась добавить незаслуженное словцо, но Кирстен перебила меня:
— Я ненавижу положение, в котором нахожусь. Я ненавижу то, что Тим сделал со мной, что из-за него я стыжусь самой себя, своего тела и того, что я женщина. Разве для этого мы создавали ФЭД? Я и думать не думала, что когда-либо окажусь в подобном положении, как шлюха за сорок баксов. Нам с тобой иногда нужно общаться, как мы делали это раньше, до того, как я стала тратить все свое время на написание его речей и организацию встреч — стала секретарем епископа, которая делает все, чтобы он не показал себя на публике таким дураком, какой он есть на самом деле, не показал себя ребенком, какой он есть. Вся ответственность лежит на мне, а со мной обращаются как с мусором.
Она протянула мне несколько банкнот из своей сумочки, вытащив их наугад. Я взяла, хоть и не без чувства вины. Но все равно взяла. Как сказала Кирстен, они принадлежали епископальной церкви.
— Чему я научилась, — сказала она, когда мы вышли из бара на дневной свет, — так это читать особые условия договоров, которые печатаются мелким шрифтом.
— Скажу хоть что-то за ту старуху. Она определенно развязала тебе язык.
— Не, это потому, что я не в Сан-Франциско. Прежде ты не видела меня за пределами района Залива и собора Божественной Благодати. Мне не нравишься ты, мне не нравится быть дешевой шлюхой, и особенно мне не нравится вся моя жизнь. Я даже не уверена, что мне нравится Тим. Я не уверена, что хочу это продолжать, хоть что-то из этого. Та квартира… До встречи с Тимом у меня была квартира много лучше, хотя, наверное, это не имеет значения или не должно иметь значения. Но моя жизнь была стоящей. Однако я была запрограммирована своей ДНК спутаться с Тимом, и теперь какая-то старуха-грязнуля выдает мне, что я умру. Знаешь, как я отношусь к этому, по-настоящему отношусь? Это уже не имеет для меня значения. Я это и так знала. Она всего лишь прочитала мне мои мысли, и ты знаешь это. От этого сеанса — или как там мы должны его называть — у меня в мозгу засело лишь одно: я услышала, как кто-то высказывает то, что я сама поняла о себе, о своей жизни и о том, что со мной произойдет. Это придает мне мужества встать лицом к тому, к чему я должна встать лицом, и сделать то, что должна сделать.
— И что же это?
— В свое время ты узнаешь. Я пришла к важному решению. Сегодняшний день помог мне прояснить мои мысли. Думаю, теперь я понимаю. — Больше она ничего не сказала. Для Кирстен было обычным напускать туман на свои потворства. Таким образом, по ее мнению, она вносила элемент очарования. Но в действительности это было не так. Она лишь делала ситуацию неопределеннее, и для себя больше всего.
Я оставила эту тему. После мы вдвоем гуляли, высматривая, как бы нам спустить церковное состояние.
Мы вернулись в Сан-Франциско в конце недели, нагруженные покупками и уставшие. Епископ договорился — тайно, без обнародования — о своей работе в исследовательском центре Санта-Барбары. Через некоторое время должно было быть объявлено, что он намеревается оставить должность епископа Калифорнийской епархии. Объявление было неминуемо, он принял решение, договорился о новой работе: обратного пути не было. Кирстен тем временем проходила обследование в больнице Маунт-Сион.
Из-за своих предчувствий она стала молчаливой и мрачной. Я навещала ее в больнице, но она мало что говорила. Когда я садилась у ее кровати, испытывая крайнее неудобство и желая оказаться где-нибудь в другом месте, она лишь возилась со своими волосами да жаловалась. Я была раздосадована, большей частью собой. Я как будто утратила свою способность общаться с ней — действительно своей лучшей подругой, — а наши отношения ухудшались, как и ее настроение.
В это же время епископ получил гранки своей книги о возвращении Джеффа с того света. Тим решил назвать ее «Здесь, деспот Смерть», как предложила ему я. Это из «Валтасара» Генделя, полностью строка звучит так: «Здесь, деспот Смерть, твой ужас меркнет». Где-то в самой книге он процитировал ее.
Как всегда занятый, загруженный тысяча и одним важным делом, он решил принести гранки Кирстен в больницу. Он оставил их ей для прочтения и тут же ушел. Я застала ее полусидящей в кровати, с сигаретой в одной руке и ручкой в другой, с грудой страниц на коленях. Она, несомненно, пребывала в ярости.
— Ты можешь в это поверить? — спросила она вместо приветствия.
— Я могу заняться ими, — предложила я, усаживаясь на краешек постели.
— Если только меня на них не вырвет.
— Когда умрешь, будешь работать еще больше.
— Нет. Я не буду работать совсем. Так-то. Когда я читаю, то не перестаю спрашивать себя, а кто поверит в это дерьмо? Я хочу сказать, это дерьмо. Давай посмотрим правде в глаза. Вот читай. — Она показала мне отрывок на странице, и я прочла его. Моя реакция совпала с ее: стиль изложения был многословным, бесформенным и ужасающе напыщенным. Несомненно, Тим диктовал это со своей обычной лихорадочной, нарастающей и давайте-покончим-с-этим скоростью. Также было несомненным, что он даже не перечитывал написанное. Я подумала про себя, что название следовало бы поменять на «Оглянись, идиот».
— Начни с последней страницы, — посоветовала я, — и работай дальше. Так тебе не придется читать этого.
— Я брошу их. Ой! — Она сделала вид, будто бросает гранки на пол, но вовремя подхватила их. — Порядок имеет какое-нибудь значение? Давай перемешаем их.
— Впиши какую-нибудь фигню. Типа «Это полный отстой» или «Твоей маме приходится работать».
Кирстен сделала вид, что пишет:
— «Джефф появился перед нами голым, держась рукой за член. Он распевал гимн «Звездно-полосатый навсегда»».
Мы обе засмеялись. Я рухнула на нее и мы обнялись.
— Я дам тебе сто долларов, если ты это вставишь, — проговорила я с трудом.
— А я передам их ИРА.
— Нет. Налоговому управлению.
— Я не отчитываюсь о своих доходах. Шлюхам не надо. — Ее настроение переменилось, веселый настрой явственно угас. Она мягко похлопала меня по руке, а затем поцеловала.
— За что? — спросила я, тронутая.
— Они считают, что пятно означает опухоль.
— О, нет.
— Да. Вот и весь сказ. — Она оттолкнула меня с едва сдерживаемым раздражением.
— Они могут что-нибудь сделать? То есть они могут…
— Они могут сделать операцию. Удалить легкое.
— А ты все так и куришь.
— Поздновато отказываться от сигарет. Вот же черт. Возникает интересный вопрос… И не я первая задаю его. Когда воскресаешь во плоти, воскресаешь в совершенной форме или же со всеми шрамами, ранами и изъянами, что были у тебя при жизни? Иисус показал Фоме свои раны. Фома засунул руку в его — Иисуса — бок. Ты знаешь, что из той раны церковь и родилась? В это католики и верят. Из раны, раны от копья, хлынула кровь и вода, пока он висел на кресте. Это влагалище, влагалище Иисуса. — Кирстен явно не шутила, она казалась серьезной и печальной. — Мистическое представление о духовном втором рождении. Иисус родил всех нас.
Я пересела на стул рядом с кроватью, ничего не ответив.
Новость — медицинское заключение — потрясла и ужаснула меня, я даже не могла отреагировать как следует. Кирстен, однако, выглядела спокойной. Они напичкали ее транквилизаторами, догадалась я. Они всегда так поступают когда сообщают подобные новости.
— Теперь ты считаешь себя христианкой? — сказала я наконец, не в состоянии придумать что-нибудь другое, что-нибудь более уместное.
— Окопный синдром, — ответила Кирстен. — Что думаешь о названии книги? «Здесь, деспот Смерть».
— Его предложила я.
Она выразительно посмотрела на меня.
