Я с любопытством спросил его, каким образом они применяют это искусство на практике.
— Ты играешь роль даже в данный момент, — он посмотрел мне прямо в глаза. Я почувствовал себя неудобно и ответил ему, что не понимаю, что он имеет в виду.
Он объяснил:
— Хотим мы того или нет, мы все используем маски. И мы рассуждаем таким образом: если я все равно должен носить маску, то тогда я выберу ту, которая мне больше всего подходит.
В то же время, маги имеют множество различных масок. По одной на каждый случай, — сказал он и засмеялся.
— О каких масках вы говорите, дон Мельчор?
— О личностях, — ответил он. — Мы всегда представляем себя другим людям тем или иным образом, согласно тому, что нам удобно. Осознавая это, воины выбирают быть безупречными.
От практикующего ожидается, чтобы он был актером. Маги-целители придают большое значение этому вопросу, но я не смогу тебе здесь ничем помочь. Ты должен разрешить этот вопрос самостоятельно.
Задача самостоятельно разрешить вопрос сталкинга сделала меня подозрительным и невольно вогнала в дурное расположение духа. Я настойчиво старался следить за остальными. Это привело меня к закрытости от других и заставило осуждать всех, кто меня окружал.
Однажды я сообщил всем, что собираюсь сходить в город за одеждой и другими вещами. Мою идею одобрили, однако, когда я вернулся, меня заставили сжечь все, что я принес, и вдобавок, выбросить купленный мной радиоприемник. Когда я беспрекословно выполнил это, мне подарили новую одежду, и, что самое удивительное — она идеально мне подошла.
Загружая меня работой, целители поставили мне задачу избавиться от самого себя. Было невероятно трудно справиться с этим заданием. Они помогали мне не только лечить мое физическое тело, но и застарелые внутренние травмы. Меня учили, что только имея дело с неразрешимыми вопросами своей жизни, я могу полностью избавиться от личной истории.
Мне было довольно легко окутать себя туманом и оставить всех, кто хорошо меня знал. Однако понять и простить тех, кто причинял мне в прошлом обиды, было уже другим делом. Меня душило злопамятство, и из-за этого я не мог продвигаться вперед. Чтобы выполнить свое задание, мне было жизненно необходимо освободиться от всех старых ран. Поэтому мне пришлось совершить долгие путешествия в конкретные места, где происходили все эти неприятные события, и таким образом я смог в итоге вернуть каждую частицу энергии, которая еще оставалась связанной.
* * *
Однажды, без предварительной договоренности, дон Мельчор пригласил меня куда-то с ним отправиться. Я думал, что мы пойдем в холмы, однако мы сели на автобус и поехали в другой город, где я еще ни разу не был. Там мы пришли к какому-то дому, окруженному высокими стенами. Во дворе росли такие высокие деревья, что сам дом был едва различим среди них.
Он сказал, чтобы я постучал во входную дверь, которая находилась на довольно приличном расстоянии от входных ворот, подчеркнув, что нужно сделать это посильнее. Беспокоясь о том, что тут могут быть злые собаки, я осторожно подошел к входной двери и постучал так сильно, как только мог, а затем бегом вернулся к дону Мельчору.
После довольно продолжительного ожидания вышел хозяин дома, который очень вежливо поприветствовал дона Мельчора. Было видно, что он очень рад его видеть. Дон Мельчор представил его мне, сказав, что это его друг Бернардо, и он занимается театральными постановками.
— Для друзей — просто Берна, — добавил тот, улыбаясь.
У дона Берны была слегка припухшая верхняя губа, как будто он только что закончил брить усы. Его возраст был примерно таким же, как у дона Мельчора, но у него был более добродушный и жизнерадостный вид.
После короткого разговора дон Мельчор извинился и сказал, что его ждут кое-какие дела, добавив, что пока оставит меня с доном Берной и позже за мной вернется.
Дон Берна являл собой образец гостеприимного хозяина. Любезность и обходительность были его фирменным знаком. Я спросил его, ставит ли он какую-нибудь пьесу в данный момент, и он ответил:
— Нет, но я собираюсь вскоре начать одну новую постановку. Ты не хотел бы поучаствовать?
Его вопрос застал меня врасплох. Я сказал ему, что в последнее время у меня много дел, и лучше обсудить этот вопрос как-нибудь в другой раз.
С таким лицом, будто выдает какой-то секрет, он сказал, что ему поручено обучить меня актерскому искусству, и добавил, с улыбкой:
— Последователи Кастанеды называют это искусством сталкинга, — и спросил, все еще улыбаясь, — так чем, ты говоришь, занят в последнее время?
Дон Берна был действительно особенным человеком. В течение последующих месяцев он обучал меня этому ремеслу. Вначале я искренне полагал, что он учит меня только лишь драматическому искусству, однако со временем смог убедиться, что за всем этим стоит гораздо больше.
* * *
Одна из множества задач, полученных мной от дона Берны, состояла в том, чтобы выполнить целый список различных поступков и действий. Одни были не более чем простым анализом и принятием определенных фактов, другие были практическими упражнениями, которые требовали стратегии и продуманного подхода.
Однажды он сказал мне:
— Если ты возьмешь под контроль свои чувства и эмоции, ты возьмешь под контроль свою жизнь. Только так ты сможешь стать свободным.
— Свободным от чего? — спросил я воинственным тоном. Я чувствовал угрозу от самой идеи устранения своих чувств. Я даже бросил ему в лицо, что не заинтересован в подавлении того, что чувствую.
Он только рассмеялся и больше ничего не сказал, но я еще долго размышлял над этим. В один из последующих визитов я решил вернуться к теме свободы разума. Он обвинил меня в том, что мой разум закрыт, и я весьма негибок в своих драгоценных представлениях.
Естественно, что я опять начал защищаться. Я сказал ему, что считаю себя очень рассудительным человеком, с открытым умом, и что я всегда готов воспринять и выучить новые концепции.
— Вот видишь? — сказал он мне с упреком. — Ты все время все искажаешь. Внутренняя свобода — это нечто большее, чем постоянная готовность научиться новому. Чтобы достичь свободы разума, ты должен стать хозяином своих эмоций и своих суждений.
Смотри на это так, будто разум — это необъезженная лошадь, с которой не так-то легко справиться. Только тогда ты можешь сказать, что достиг свободы разума, когда ты обуздаешь ее и начнешь править ей по своей воле. В противном случае ты всегда будешь оставаться рабом своих эмоций.
Я сказал ему, правда, без особого убеждения, что всегда считал себя хозяином своих эмоций.
Он понимающе засмеялся и ответил:
— Люди часто путают понятие чувствительности с эмоциональностью или даже сентиментальностью.
Я с недоумением посмотрел на него и сказал, что для меня эти два слова означали одно и то же. Тогда он начал объяснять:
— Очень важно не путать эти понятия, потому что иначе ты попадаешь в каждую ловушку разума и растрачиваешь энергию как порванный водопроводный шланг.
Чувствовать, — продолжал он, — это неотъемлемое свойство всего живого. Все живое чувствует, и ты можешь проверить это на животных или насекомых. Если ты угрожаешь им, то они чувствуют страх, если ты относишься к ним хорошо, то они чувствуют привязанность или даже любовь.
— Тогда что такое эмоции? — спросил я в полном замешательстве.
— Эмоции, с другой стороны, являются результатом мыслительных процессов, когда мы используем свою память, чтобы вызывать у себя определенные эмоциональные состояния.
Он смотрел на меня, как будто ожидая моих комментариев, но я не знал, что сказать, и он продолжил:
— Нетрудно понять, что наши эмоции — это не что иное, как обычные ментальные мастурбации. Мы барахтаемся как свиньи в своих собственных экскрементах и называем это чувствительностью. Я хочу сказать, что это абсолютно не является чувствительностью, скорее — это постыдное потакание своим привычкам.
Я был ошеломлен значением того, о чем он говорил, чувствуя, что он прямо указывает на мои недостатки. Я ощущал себя в опасности, исходящей от чего-то, что не мог определить с ясностью.
— Нет ничего плохого в том, чтобы чувствовать, — продолжал он. — Тебе пришлось бы умереть, чтобы перестать чувствовать. Однако если для того, чтобы что-то почувствовать, ты используешь свою память, тогда ты вовсе не являешься чувствующим. То, что ты переживаешь в этом случае — это подержанные, второсортные чувства, потерявшие свою силу после обработки разумом.
— Но как мне тогда контролировать эмоции? — спросил я его, осознавая те периодические всплески, которым мы все подвержены.
Он ответил мне:
— Оставаться осознанным, не предаваться своим порокам, и кроме того, предельно важно следовать определенной цели во всем, что делаешь. Только дураки идут по жизни, постоянно реагируя на все, что их окружает, не обладая над собой ни малейшим контролем. Они как марионетки попадают на каждый крючок, который только встречают на своем пути.
