«Литература — чисто внешнее занятие», — говорил Александр Грин. Что-то вроде сладкой оболочки таблетки: она растворяется, доставив к месту назначения ошеломляющую горечь знания. Сны Алисы придумал Чарльз Латуидж Доджсон — профессор математики и священник англиканской церкви в Оксфорде. Льюис Кэрролл — его литературная маска.
Подсчитано, что за последние сто лет Кэрролла цитировали больше, чем Шекспира — за триста. Дневники профессора изумляют его биографов: как мог этот педант написать прелестные сказки, предвосхитившие некоторые научные открытия следующего века?
Все объясняется, если допустить, что профессор изображал из себя прилежного зануду. Год за годом он вел размеренно-скучную, уединенную жизнь, — но это была уединенность фугаса и размеренность часового механизма. Отдушиной служило увлечение фотографией, а также страсть ко всякого рода техническим новинкам. Кэрролл не упускал случая проехаться по железной дороге, купил фонограф и первым из писателей стал использовать авторучку и пишущую машинку. Это несколько «выпадало» из образа, хотя могло сойти за причуду. Как и «зеркальное» письмо, которым Доджсон-Кэрролл владел в совершенстве и часто демонстрировал. Но обе «Алисы» и «Охота на Снарка» — риск осознанный.
То же самое можно сказать о его единственном далеком путешествии: в 1867 году убежденный домосед Доджсон впервые покидает Англию и отправляется в Москву. Он пробыл там два месяца, но позже никогда не вспоминал об этой поездке. На этом основании его биографы проницательно замечают, что Россия не произвела на него никакого впечатления.
«Мы не привыкли первыми вступать в разговор, — сказала Роза. — Ах, как я ждала, когда же ты заговоришь!» Это, как вы помните — из «Алисы в Зазеркалье». Действительно: Братство Креста и Розы, по преданию, само ищет и выбирает учеников, — по лишь из числа тех, кто уже чем-то проявил себя — «заговорил первым». Воланд неспроста подошел к литераторам на Патриарших: Иван Бездомный написал поэму о Христе!
«Ты умеешь играть в шахматы?» — спросила Алиса черного котенка. Булгаков подхватывает веселую аллегорию Игры: свита мага выходит из зеркала «нехорошей квартиры»; Воланд и черный Бегемот играют в шахматы живыми фигурами.
«Для того, чтобы высшие силы человека ввести в действие, нужна длительная подготовка, точно такая же, какую проходят художники, готовясь к творчеству, к высшему полету своей души, когда приходит, как будто извне, великое интуитивное понимание. И здесь тоже три шага: отрешение, сосредоточение и явление познания». Это — «Час Быка», глава о Святилище Трех Шагов. «Три шага перенесут тебя хоть на край света», — сказали Элли о серебряных башмачках. Столько же шагов к «явлению познания» насчитал Льюис Кэрролл — в предисловии к своей «детской» повести «Сильвия и Бруно»:
«Я предположил наличие у человека способности к разному физическому состоянию в зависимости от степени осознания, а именно:
а) обычное состояние, когда присутствие фей не осознается;
б) состояние „жути“, когда, осознавая все происходящее, человек одновременно осознает присутствие фей;
в) состояние своего рода транса, когда человек, вернее, его нематериальная сущность, не осознавая окружающего и будучи погружена в сон, перемещается в действительном мире или в Волшебной стране и осознает присутствие фей».
Вероятно, и сам преподобный Доджсон умел перемещаться в виде «нематериальной сущности». Отличался ли его способ от того, что проделала Алиса, — выпив из волшебного пузырька или скушав кусочек гриба? Вспомните, читатель: помимо прочего, в булгаковском доме Грибоедова подавали шампиньоновое пюре и трюфели — земляные грибы. «Белые маринованные грибы» Воланд предложил на закуску Лиходееву, а затем и кот «успел поддеть маринованный гриб». И наябедничал он — «жуя гриб»!.. Откроем эпилог «Мастера…»: Семплеярова после скандала в Варьете «назначили заведующим грибнозаготовочным пунктом». Булгаков дополняет диспозицию: «Едят теперь москвичи соленые рыжики и маринованные белые и не нахвалятся ими». Надо ли понимать так, что некоторые москвичи кушают какие-то особенные грибы?
Законспирированные грибы есть и в «Двенадцати стульях»: гробовой мастер (!) Бсзенчук привез в Москву восемь гробов, — прослышав, что там «свирепствует гриб». Нехитрый прием переспрашивания утроил это слово — для понятливого читателя достаточно. Затем Бсплср рассказывает Воробьянинову историю про гусара-схимника (алхимик?) и ловко вставляет в нее «семейство белых грибов-толстобрюшек».
Помянуты грибы и у Алексея Толстого в «Гиперболоиде…»: они растут в доме, где Гарин производил свои первые опыты. «Химический король»(!) Роллинг кушает омара с трюфелями. Остальное — метафоры: «Внизу, у самого города, грибом поднимался серо-желтый дым». Это — взрыв заводов. Далее следует литературный Пирл-Харбор (за тринадцать лет до настоящего!): «…за горизонтом вырастали дымные грибы и все восемь линейных кораблей американской эскадры взлетели на воздух».
«Грибной след» протянулся в сороковые, пятидесятые и шестидесятые годы. В «Маленьком принце», например, грибы упомянуты дважды. В повести Стругацких «Стажеры» про грибы говорят в очень неподходящем месте — на борту планетолета. В «Улитке…» грибы являются единственной пищей жителей лесных деревень.
А что делает «сквозной» герой Максим Каммерер при первом появлении в «Обитаемом острове»? Оказавшись на чужой планете, он жарит грибы. Ядовитые. И хладнокровно рассуждает: «Мы вас подвесим над огоньком, и вся активная органика выйдет из вас паром, и станете вы — объедение, и станете вы первым моим взносом в культуру…». «Я всегда была против употребления в пищу грибов», — говорит один второстепенный персонаж в повести «Волны гасят ветер». Писателю Сорокину («Хромая судьба») захотелось «соленых груздей, сопливеньких, в соку». А в «Поиске предназначения» грибы появляются сразу после того, как герой понял, что он — сверхчеловек.
(В зтом эпизоде присутствует еще один знак — трилистник. Он выгравирован на наручниках. Но мы не обратили бы на него внимание, если бы Банев из «Хромой судьбы» не получил странную медаль — «Серебряный трилистник второй степени»).
Делаег свой «взнос в культуру» и Ефремов. Герой его раннего рассказа «Тень минувшего» воочию увидел древний мир с помощью своего изобретения. Но техническая сторона дела — та самая «аппаратура», которой фокусники отвлекают внимание. Настоящий способ зашифрован в этом пейзаже: «Бугорок зарос странными растениями, похожими на грибы, высокие и узкие фиолетовые бокалы которых усеивали мокрую красную почву. Мясистые отвороты чашечки каждого гриба показывали маслянистую желтую внутренность». Грибы упоминаются даже в «Туманности Андромеды», — в самом конце романа. Из передачи, принятой по Великому Кольцу, выяснилось, что диск прилетел из туманности Андромеды, — для Ефремова этого достаточно, чтобы озаглавить всю книгу. А вот видеоряд передачи: «Сумеречная плоская равнина едва угадывалась в скудном свете. На ней были разбросаны странные грибовидные сооружения».
Сразу после «Туманности…» Иван Антонович пишет «Лезвие бритвы» — роман о поисках загадочных камней, помогающих человеку вспомнить цепь его предков. Два таких камня были найдены на морском дне: «В центре каждого диска торчали камни странного серого цвета, в виде коротких столбиков с плоско отшлифованными концами». Столбик и диск — символический гриб? К тому же корона изготовлена из черного металла, а редкие листья и короткие штырьки, упирающиеся в голову, напоминают терновый венец Иисуса. Три алых рубина — «капли крови»?
Черное и красное — цвета Воланда и казанского дракона. Вряд ли это простое совпадение: на «лбу» ефремовского венца — три узких листика большего размера, наподобие «адидасовских», и такое же украшение — на короне дракона. Похожая корона появляется и в последней главе «Туманности…»: «Веда очертила пальцем в воздухе контур широкого кольца с крупными зубцами в виде трилистника». Веда — историк, она разыскивает древние тайники. На происхождение казанского тайника намекает «александрийский след»: черный венец принадлежал Александру Македонскому — основателю Александрии.
И совсем в другом свете видятся некоторые подробности, которые мы упустили при первом прочтении «Лезвия…». Особенно интересна история человека, отравившегося ядовитыми грибами: у него начались «галлюцинации» — просмотр наследственной памяти — и он обратился к Гирину. Профессор и пациент продолжили эти загадочные сеансы, но уже на «научной» основе: «Теперь возможность что-нибудь увидеть зависит только от снадобий — желтоватого порошка в приземистой склянке, синеватой жидкости в длинных запаянных ампулах. Вытяжки из кактуса, экстракта грибов и кто его знает еще каких лекарств, куда более волшебных, чем колдовские зелья».
