Что еще могу я сказать о личности Чарльза Форта? Он был единственно умственно здоровым человеком в безумном, безумном мире — и по этой причине очень одиноким. У него не было ни единой иллюзии, даже о себе и о своей работе. Все, что я еще мог бы сказать, содержится неявно на нижеследующих страницах. Он выложился на бумаге — пышно, шумно и со смаком.
Тиффани ТЭЙР
ПОД ПРОКЛЯТЫМИ я подразумеваю исключенных.
Перед нами пройдет процессия фактов, исключенных Наукой.
Батальоны ненавидимых, ведомых мертвенно-бледными фактами, эксгумированными мною, промаршируют перед нами. Вы прочтете о них — или они пройдут маршем. Одни синеватобагровые, другие огненнокрасные, а некоторые сгнившие.
Некоторые из них — это трупы, скелеты, мумии, дергающиеся, ковыляющие, воодушевляемые своими попутчиками, которые были прокляты, будучи еще живыми. Среди них будут гиганты, они пройдут мимо, хотя и спят крепким сном. Среди них будут вещи, называемые теоремами, и вещи, называемые лохмотьями: они пройдут мимо, подобно Эвклиду, рука об руку с духом анархии. Здесь и там будут перепархивать мелкие проститутки. Пройдет много клоунов. Но многие сохраняют высочайшую респектабельность. Некоторые из них убийцы. Будут и бледные вонючки и отталкивающие суеверия и просто тени и злобные умыслы с веселой ухмылкой — прихоти и любезности. Наивные и педантичные, странные и гротескные, искренние и неискренние, глубокие и ребячески незрелые.
Удар ножом, и смех, и покорно сложенные руки чьей-то безнадежной собственности.
Ультра респектабельные, но все равно осужденные. Их общий вид выражает достоинство и распущенность; их совокупный голос — это вызывающая молитва; но дух целого торжественноритуальный.
Сила, объявившая всем этим вещам, что они прокляты, это догматическая наука. Но они промаршируют.
Мелкие проститутки будут дурачиться и шалить, уродцы и чудаки будут привлекать к себе внимание, а клоуны будут нарушать ритм целого своим шутовством, — но это не нарушит целостности процессии в целом, внушительности вещей, которые будут проходить, проходить и проходить и продолжать подходить, подходить, подходить.
Неодолимость вещей, которые не угрожают, не глумятся, не бросают вызов, но выстраиваются в боевые порядки и проходят, проходят, и продолжают проходить. Итак, под проклятыми я подразумеваю исключенных. Но под исключенными я подразумеваю тех, что когда-нибудь будут исключающими. Или, что все, что есть, больше не будет. Или, что все, что не есть, будет… Но, конечно, пусть будет то, что не будет… Мы считаем, что постоянное движение от того, чего нет, к тому, чего не будет, или состояние, которое обычно и по глупости называется «существованием», есть ритм неба и ада: что проклятые не останутся проклятыми; что спасение только предшествует погибели. Из этого следует, что однажды наши ненавидимые оборванцы станут прилизанными ангелами. А затем, как следует из следствия этого следствия, в какой-нибудь следующий день, они отправятся туда, откуда пришли.
Мы полагаем, что ничто не сможет сделать попытку быть, иначе, чем попытавшись исключить что-либо другое; что то, что обычно, называют «бытием», — это состояние, которое вымешано более или менее прямо пропорционально видимости несомненного различия между тем, что включено и тем, что исключено. Но мы полагаем, что не существует никаких несомненных различий: что вещи похожи на мышь и насекомое внутри головки сыра. Мышь и насекомое — кажется, нет вещей, более несходных. Они там сидят неделю или они пробыли там месяц — оба являются всего лишь превращениями сыра. Я думаю, все мы такие насекомые и мыши, являясь только различными выражениями всесодержащего сыра.
Или что красный цвет не отличается несомненно от желтого, это только другая степень вибрации чего-то, степенью чего является желтый цвет; что красный и желтый цвета непрерывны, или что они сливаются в оранжевом.
Что, следовательно, если на основе желтизны и красноты наука попыталась бы классифицировать все феномены, включая все красные вещи как истинные и исключая все желтые как ложные или иллюзорные, то такое разграничение обязательно было бы ложным и произвольным, потому что вещи, окрашенные в оранжевый цвет, входя в непрерывную целостность, принадлежали бы обеим сторонам этой гипотетической границы.
По мере нашего продвижения мы будем поражены следующим:
Ни одно основание для классификации, или для включения и исключения, более разумное, чем то, что лежит в основе различия между красным и желтым, никогда не было придумано.
Наука, прибегая к разным основаниям для классификации, рассмотрела множество фактов. Если бы она этого не сделала, то не было бы ничего, на основании чего она могла бы оказаться существующей. Наука, прибегая к разным основаниям для классификации, исключила множество фактов. Так вот, если красный цвет непрерывно переходит в желтый; если каждое основание для допущения непрерывно переходит в другое основание, то Наука должна была исключить некоторые вещи, которые непрерывно переходят в принятые. Мы выбрали красный и желтый цвета, которые сливаются в оранжевости, как олицетворение всех тестов, всех стандартов, всех способов формирования мнения…
Что любое положительное, категорическое мнение о любом предмете — это иллюзия, построенная на ошибочном допущении, что положительные, несомненные различия, по которым можно судить…
Что ум всегда искал такого факта, основания, обобщения, закона, формулы, большой посылки, — которые были бы позитивными, несомненными; что самое лучшее, что когдалибо было сделано в этом отношении, это утверждение, что некоторые вещи самоочевидны, — тогда как под очевидностью мы подразумеваем поддержку какого-то определенного утверждения…
Что такова цель поиска; но что она никогда не была достигнута; но что Наука действовала, правила, провозглашала и осуждала, как если бы она была достигнута. Что такое дом?
Невозможно определить, что есть нечто, как положительно, определенно отличное от чего-то другого, если не существует положительных. четко определенных различий.
Сарай — это дом, если в нем кто-то живет. Если проживание составляет сущность домовости, поскольку архитектурный стиль ее не составляет, тогда птичье гнездо есть дом. И проживание человека в нем не является основанием для суждения, поскольку мы называем конуру собачьим домом.
И не материал, так как мы говорим о снежных домах эскимосов — или что раковина это дом рака-отшельника — или был домом для моллюска, который сделал ее, — или что вещи, с виду столь положительно различные, как Белый Дом в Вашингтоне и раковина на морском берегу, оказываются связанными непрерывным переходом.
Поэтому никто никогда не мог сказать, что такое, например, электричество. Оно не есть нечто, положительно отличающееся от тепла, магнетизма или жизни. И метафизики, и теологи, и биологи пытались определить жизнь. Они потерпели неудачу, потому что, в положительном смысле, здесь нечего определять: не существует ни одного явления жизни, которое не проявилось бы, в той или иной степени, в химизме, магнетизме, астрономических движениях. Белые коралловые острова в синем море. Их кажущееся различие: кажущаяся индивидуальность, или положительное, несомненное отличие друг от друга, но одни и другие — это всего лишь выступы из морского дна.
Различие между морем и сушей не позитивно, не абсолютно: в любой воде есть немного земли, в любой земле есть немного воды.
Что, следовательно, все кажущиеся вещи вовсе не есть вещи, если они все связаны друг с другом непрерывными переходами, они не более вещи сами по себе, чем ножка стола, если она есть только выступ из чего-то другого; что никто из нас не является реальной личностью, если физически мы непрерывны с нашей средой; если психически в нас нет ничего, кроме выражения нашего отношения к среде.
Наше общее понимание имеет два аспекта. Общепринятый монизм, или что все «вещи», будучи всего лишь выступами, суть выступы, стремящиеся оторваться от своей основы, которая отрицает их собственную индивидуальность.
Я представляю себе единую всеобщую взаимозависимость, в которой и из которой все кажущиеся вещи суть только различные выражения, но в которой все вещи суть локализации единой попытки вырваться и стать действительно вещами, или чтобы установить бытие позитивного различия, или окончательного разграничения, или ничем не смягченной независимости — или личности или души, как это называется в человеческих явлениях…
Что все, пытающееся утвердиться как реальное, или положительное, или как абсолютная система, правительство, организация. Я, душа, существо, индивидуальность, может это попытаться сделать, только проведя линию вокруг себя или вокруг включений, которые учреждают (создают) себя, и проклиная, или исключая, или отрывая себя от всех других вещей.
