Я и рад был бы выбросить эту историю из головы, но волчий вой так и стоял в ушах. Несколько раз я даже просыпался среди ночи, мне чудилось, что я слышу, как вдалеке воет белый волк. Пронзительно и тоскливо.
Рассказывать об этом я, понятное дело, никому не стал. Хотя время от времени ловил на себе внимательный взгляд Сцеволы. Похоже, он почувствовал, что со мной происходит что-то неладное. Но вопросов не задавал. Наверное, подумал, что сказывается ранение. Я его не разубеждал. Остальные же ничего не заметили. И слава богам…
Первый сигнал к выступлению прозвучал, едва мы успели позавтракать и привести себя в порядок. Свернуть палатки, собрать свой скарб, вооружиться, все бегом, чтобы успеть до второго сигнала труб. Крики, шум, суета, брань центурионов и опционов. За зиму обжились, обросли пожитками. Расставаться с ними жалко, тащить все с собой тяжело и глупо.
В расположенном неподалеку от лагеря канабе тоже суета. Добрая половина штатских из поселка последует за нами. Маркитанты, гражданские ремесленники, солдатские подруги, мелкие торговцы — без нас им здесь делать нечего. Все это напоминает переселение целого города.
Вчера на сходке легат сообщил, что идем мы на север, в Верхнюю Паннонию. По данным разведки именно там скрывался один из Батонов со своим войском. Поход обещал быть долгим. Но авгуры и гаруспики предсказывали благоприятный исход кампании, жертвоприношения были богатыми, так что мы могли надеяться на скорое окончание войны. Настроение у всех было приподнятое, несмотря на мерзкую погоду.
Второй сигнал к выступлению. Мы навьючиваем мулов и грузим повозки. Судя по всему, за зиму обоз увеличился раза в полтора. Ничего, не пройдет и месяца, как он станет меньше. После отдыха на зимних квартирах солдаты больше походят на разленившихся купцов. Но несколько дней перехода отлично избавляют нас от лишнего жира и лишних вещей.
Все погружено, и мы занимаем свои места для марша. Если бы это был временный лагерь, сейчас он запылал бы, подожженный с разных концов. Но нам еще предстоит вернуться сюда следующей осенью. Поэтому все остается как есть. Семь когорт счастливчиков будут присматривать за хозяйством, пока мы геройствуем во славу Рима.
Третий сигнал к выступлению. Опоздавшие сломя голову спешат занять свое место в строю. Последний раз можно проверить, все ли собрано. Я окидываю взглядом свой контуберниум. За последний год его состав обновился почти полностью. У нас были самые большие потери в центурии.
Маленький юркий Самнит, которого прозвали так за то, что он в один проиграл годовое жалование, поставив на гладиаторов-самнитов во время игр, устроенных легатом провинции для солдат. Домовитый Ноний Валент, получивший за огромные оттопыренные уши кличку Слон, наш бессменный повар и вообще что-то вроде префекта нашей палатки; если нужно достать что-нибудь из снаряжения или съестного достаточно сказать об этом Слону, тот через час явится навьюченный, как мул, прихватив по дороге еще кучу ненужного барахла. Юлий Аттик, стройный, почти изящный, молчаливый, холодный, как лед, лучше всех в когорте управляющийся с пращей и мечом; на него даже Бык старается не орать. Лысый, как колено Ромилий Марцелл, по кличке Кудрявый; любитель выпить и азартный игрок, но в бою надежный, как скала.
Неплохие, в общем, ребята. Оставалось надеяться, что они прослужат под моим началом подольше, чем те, с кем я выступил из учебного лагеря два года назад.
Стоящий рядом с командующим глашатай громко спрашивает нас, готовы ли мы к походу. Тысячи рук взлетают в салюте, и тысячи глоток трижды кричат:
— Готовы! Готовы! Готовы!
Железная змея легиона медленно выползает из ворот лагеря. Марш, марш, марш!
Кампания этого года отличалась от прошлой, как день отличается от ночи. Зима расставила изменила расстановку сил. Мы сумели подтянуть подкрепления, мятежникам их взять было неоткуда. Они голодали, у нас было вдоволь припасов. У нас была одна общая цель, в их лагере случился раскол. Ну а главное, мы успели оправиться от неожиданности и собраться с духом. Рим частенько проигрывал отдельные сражения, но войны — никогда. Чем больнее нас бьют, тем упрямее мы становимся. Так получилось и на этот раз. Мы больше не были растерянными парнями, лихорадочно латающими бреши, пробитые повстанцами. Теперь мы перешли в наступление. И горе побежденным!
Война стала больше похожа на карательную экспедицию. Там, где проходили наши легионы, не оставалось ничего живого. Приказ командующего армией был прост: сравнять с землей всю восставшую провинцию. Нужно было показать варварам, что значит поднимать оружие против римлян. К тому же только так можно было лишить армию противника возможности пополнять свои запасы. Нет тыла, нет и армии. Верный расчет.
Продвигаясь на север, мы оставляли за собой сожженные деревни и города, уничтоженные поля и сады… И трупы. Много трупов. Некоторые племена вырезались подчистую. Мы не столько воевали, сколько убивали, если кто-то понимает, в чем тут разница. Тиберий сделал из нас палачей. Конечно, это было нужно для дела. Оставь целой деревню, и к вечеру здесь будет набивать мешки зерном отряд мятежников. Оставь целым город, на завтра его жители ударят тебе в спину…
Мы это понимали. И исправно выполняли приказы командиров. Кто-то с большим рвением, кто-то с меньшим, но выполняли. Все-таки мы были солдатами, а приказы солдаты не обсуждают. Они выполняют их или умирают. А то, что выполнение приказа означает смерть кого-то другого… Так ведь это война. Лучше ты, чем я — вот военная максима. Циничная и жестокая истина. Такая же циничная и жестокая, как сама война.
Сопротивление мятежников слабело с каждым днем. Нет, они вовсе не хотели сдаваться, они прекрасно знали, что пощады не будет. Просто силы теперь были неравны. Город за городом, крепость за крепостью, укрепление за укреплением превращались в руины или в каменные братские могилы, стоило им оказаться на нашем пути.
Мы шли, осаждали, штурмовали, снова шли, и не было силы, которая способна была бы остановить нас. Как не было силы, которая смогла мы внушить нам жалость к побежденным. Чем дольше держался город, тем хуже приходилось его жителям, когда мы, наконец, появлялись на улицах.
Мне самому это было не по нутру. Не то чтобы я был таким уж из себя добрым. Просто жутковато было смотреть, как женщины и дети, чтобы не попасть в рабство бросаются со стен, как старики запираются в домах и поджигают их, как обезумевшая орда солдат уничтожает все на своем пути, словно стая саранчи. Против грабежа самого по себе я не возражал, богатство еще никому не мешало жить. Тем более что добычу мы всегда зарабатывали в честном бою. Но зачем убивать все живое, включая собак и кошек? Безумие, самое настоящее безумие. Так мне казалось тогда. И я старался по возможности остаться в стороне от бойни, которая обычно начиналась после захвата городских стен. Может, я был не слишком хорошим солдатом. Но поделать с собой ничего не мог.
Так прошла вся весна и половина лета. Накануне июльских ид мы подошли к очередному городу, в котором засели крупные силы мятежников. Именно здесь и произошло событие, в результате которого, спустя несколько месяцев я едва не сгинул в мрачных лесах херусков.
Города берутся не мечом и копьем, а лопатой и киркой. В этом мы уже неоднократно могли убедиться. Под крепостными стенами мы превращались в трудолюбивых муравьев, готовых долбить хоть землю, хоть камень дни напролет. Каждая корзина земли, перенесенная на собственном горбу, каждое поваленное дерево, каждый удар кирки спасали еще одну солдатскую жизнь. Здесь уже командовали не полководцы, а инженеры, а главной ударной силой были не солдаты, а легионные рабы.
Этот штурм ничем не отличался от других. Мы разбили два лагеря, перекрыв любую возможность подхода подкреплений к городу. Обнесли свои позиции постами контрваляции[2] и принялись выравнивать и расчищать местность, для того чтобы подкатить к стенам осадные орудия. Нам повезло — город стоял на равнине, так что сооружать огромную насыпь не пришлось. Иначе провозились бы куда дольше. А времени у нас было немного. Поблизости находилась армия мятежников, которая вот-вот могла прийти на помощь осажденным. Так что мы спешили как могли. За лопаты взялись все — рабы, вспомогательные войска союзников, легионеры. Даже кавалерии пришлось потрудиться, хотя это им было совсем не по нраву.
Одновременно с подготовкой почвы вдали от стен строились башни и «черепахи»,[3] спешно собирались баллисты и онагры. В лагере не стихал стук молотков и визг пил. Война это почти всегда либо безумная спешка, либо томительное ожидание. Никогда ничего не происходит вовремя… С другой стороны города наши начали делать подкоп под стены. Та еще работенка.
