Ознакомительная версия.
Они сели в тени под деревом, и первый монах сказал:
– Бесспорно, ваши монастыри не лишены некоторых достоинств, но такой мудрости, такой учености, как в нашем монастыре, нигде больше не найти.
– Раз уж ты заговорил об этом, – сказал второй, – вот тебе мой ответ: пусть даже твой монастырь и кладезь учености, главное все равно в другом. Нигде не найдешь такой дисциплины, такого аскетизма, как у нас в монастыре. Своим аскетизмом мы побиваем всех, а в судный день, имейте в виду, никакая ученость вам не зачтется. Зачтется только аскетизм.
Третий засмеялся и сказал:
– Вы оба правы, и оба ваши монастыря хороши, но вы не понимаете подлинной сути христианства: она заключается в скромности. А в скромности неоспоримое превосходство принадлежит нам!
Скромность и превосходство? – значит, это просто подавленное эго. Если посулить человеку рай со всеми его удовольствиями и наслаждениями, он способен подавить свое эго и стать скромным – из жадности, из величайшей жадности. Прежде чем я смогу тебе объяснить, что такое истинная скромность, ты должен понять, что такое ложная скромность. Пока ты не поймешь ложного, невозможно дать определение истинному. Больше того: при понимании ложного истинное само проясняется в твоем видении.
Ложная скромность – только подавленное эго, которое притворяется скромным, но на самом деле хочет превосходства. Подлинная скромность не имеет с эго ничего общего; подлинная скромность есть отсутствие эго. Она не претендует ни на какое превосходство. Это простое и чистое понимание, что нет никого выше, что нет никого ниже; что люди есть люди, человек есть человек, и каждый несравненно уникален. Невозможно сравнивать людей друг с другом и разделять на высших и низших.
Поэтому подлинно скромного человека очень трудно понять: он скромен не той скромностью, которая считается скромностью в обычном понимании. Тебе встречались сотни скромных людей, но все они были эгоистами, а твое видение недостаточно глубоко, чтобы распознать их подавленное эго.
Однажды ко мне пришла женщина – молодая, красивая женщина; она была миссионером, христианской проповедницей. Она вручила мне Святую Библию и несколько буклетов, и ее вид выражал величайшую скромность. Я сказал ей:
– Унесите весь этот хлам. Ваша Библия – одно из самых святотатственных писаний на свете.
Она так и взорвалась; она забыла всю свою скромность. Я сказал:
– Оставьте мне Библию, если хотите. Это было только средство, чтобы показать вам ваше настоящее лицо. В вас нет скромности, – в противном случае вас бы это не задело.
Задеть можно только эго.
Нельзя задеть скромного человека.
Настоящая скромность – просто отсутствие эго. В настоящей скромности ты отбрасываешь личность целиком, вместе со всеми ее прикрасами, которыми успел себя окружить, и становишься как маленький ребенок, который не знает, кто он, который ничего не знает об этом мире. Его глаза ясны, и в его восприятии – более чувствительном – зеленые деревья зеленее, чем для тебя. Твои глаза полны пыли, которую ты называешь знанием. Зачем же ты собираешь пыль, из-за которой слепнешь?.. – затем, что в мире знание придает эго величайшую энергию. Ты знаешь, другие не знают.
Скромный человек ничего не знает. Он описал полный круг и вернулся в исходную точку: к детской невинности. Он всему удивляется. Всюду он видит тайны. Он собирает камешки и раковины на морском берегу – и радуется так, будто находит бриллианты, изумруды и рубины.
В детстве я доставлял много беспокойства моей матери, а также и моему портному. Я говорил ему:
– Пришей на штаны побольше карманов.
– Только при одном условии, – отвечал он, – ты никому не будешь рассказывать, кто шьет тебе штаны. Из-за тебя я теряю клиентов. Они говорят: «У этого портного в голове не все дома»…
Потому что карманы у меня были пришиты спереди, сзади, по бокам, всей штанине: сколько умещалось. Я просил его:
– Пришивай карманы везде, где найдется хоть немного места.
– Ты совсем с ума сошел? – говорил он.
– Думай обо мне, что тебе угодно, – отвечал я, – но мне нужны все эти карманы до последнего.
А дело было в том, что в моей деревне, на берегу реки было много красивых камешков разных цветов. Я их собирал и клал в карманы, и для каждого цвета нужен был отдельный карман.
Моя мать очень сердилась, потому что я всегда ложился спать со всеми своими камешками в карманах. Она приходила, когда я засыпал, и начинала их вытаскивать: «Как ты можешь спать, когда у тебя в карманах столько камней?» Я ей говорил, что так нечестно: обшаривать мои карманы, пока я сплю.
Детству свойственна удивительная ясность. Видимый под таким углом – так ясно, так прозрачно – весь мир кажется чудом.
Скромный человек возвращается к этому полному чудес существованию. Мы принимаем его как должное; но мы не видим, как из одной и той же земли вырастает и лотос, и роза, и миллионы других цветов. Земля бесцветна; откуда берутся все эти прекрасные цвета? Земля очень груба; откуда берутся эти бархатные розы? В земле нет зелени; откуда берутся зеленые деревья?
Скромный человек живет так, будто он снова стал ребенком. У него нет претензий, есть только благодарность, – благодарность за все; даже за такие вещи, в которых нельзя и заподозрить возможности быть благодарным.
Джуннайд, суфийский мистик, совершал паломничество со своими учениками. В его мистической школе было почти обыкновением, чтобы ученики молились вместе с мастером. Его молитва была всегда одной и той же, и в конце ее он всегда благодарил Бога: «Как мне отплатить тебе? Ты даешь мне так много, ты изливаешь на меня столько блаженства, но никогда не думаешь о том, как я смогу тебе отплатить. У меня нет ничего, кроме благодарности. Прости мне мою бедность, но я могу только поблагодарить тебя: спасибо за все прекрасное, что ты мне дал».
Никто не возражал против этой молитвы. Мистическая школа Джуннайда процветала, люди съезжались к нему из самых дальних мест; школа стала одной из самых богатых суфийских школ. Но во время паломничества в учениках зародились сомнения по поводу последней части молитвы.
Однажды путь привел их в деревню, где жили фанатики…
Среди ортодоксальных мусульман суфиев не признают настоящими мусульманами, – тогда как во всем мире они единственные настоящие мусульмане. Мусульмане, ортодоксальные мусульмане и их священники осуждают суфизм как заблуждение, – потому что суфии покидают толпу, чтобы идти своим собственным, одиноким путем. Они не слишком церемонятся с традицией и открыто объявляют: «Если традиция в чем-то нехороша, мы ее исправим».
Например, когда мусульмане молятся Богу, их молитва оканчивается словами, что есть лишь один Бог, и нет Бога кроме Бога мусульман; что нет священной книги кроме Корана, и нет пророка кроме Хазрата Мухаммеда.
Суфии не договаривают до конца: они говорят только, что есть один лишь Бог – и ничего кроме Бога. Они пропускают последние пункты о том, что нет святой книги кроме Корана, и нет пророка кроме Хазрата Мухаммеда. Это оскорбляет ортодоксальных мусульман.
Суфии очень скромные люди, открытые и готовые воспринимать изо всех источников: им не важно, будет ли источником христианство, иудаизм или индуизм. Истина есть истина, и неважно, через какую дверь она войдет в ваше существо.
…В этой деревне фанатичных мусульман ученикам Джуннайда не дали ни приюта, ни еды и не позволили даже набрать воды из колодца. Вокруг была пустыня. Так продолжалось три дня: в других деревнях их принимали так же. Холодными ночами они спали на земле, всю ночь дрожа от холода, страдая от голода и жажды, отвергнутые, осужденные. А в последней деревне их стали бить камнями, и только чудом они спаслись от смерти.
Но мастер продолжал молиться совершенно так же, как и всегда в своей школе: «Как много ты дал нам! Твое сострадание бесконечно! Ты знаешь, как мы бедны: нам нечего тебе дать, кроме благодарности сердца».
Это было уже слишком. Три дня без еды, без крова, холодные ночи в пустыне… Ученики не могли больше этого стерпеть: Джуннайд переходит всякую меру. Они сказали:
– Хотя бы теперь, в такую трудную минуту, оставь эти последние слова молитвы.
– Вы не понимаете, – ответил Джуннайд. – Бог дал нам эти три дня для испытания. Его сострадание бесконечно; он только хотел увидеть, бесконечно ли настолько же наше доверие, или в нашем доверии есть условия и оговорки. Если бы в этих трех деревнях вас встретили радушно, накормили, дали приют, чтобы отдохнуть, – а мусульмане очень почитают паломников, – вы не возражали бы против моей молитвы. До сих пор вы всегда были согласны, и теперь в первый раз Бог дает мне возможность показать, что я благодарен не только в хорошие времена; что бы ни случилось, моя благодарность не поколеблется. Даже когда придет смерть, я умру с этими же словами на устах.
Ознакомительная версия.
