Если так же будет утром, я уйду.
Я спал долго. Был почти полдень, когда я проснулся. Дождь закончился, и от джунглей шел пар. Что-то варилось в жаровне на костре. Рамона не было.
Я побрел к излучине речушки, туда, где когда-то купался и вел свой дневник. Я следовал за изгибами русла, брел водой, когда нельзя было пройти по берегу из-за буйной растительности. Так я петлял целый час и наконец увидел еще одну песчаную отмель и тропинку; я поднялся по тропинке и вышел на поляну в джунглях фугах в ста от речки. Там были развалины какого-то здания, похоже, небольшого храма, украшенные орнаментом джунглей: за восемьсот лет лианы въелись даже в гладкую поверхность гранитных блоков. Давление времени. Типичная литография девятнадцатого века из книги о путешествиях. В центре поляны видны были остатки костра, затушенного ночным ливнем. Кто здесь был? Рамон?
Я направился через поляну к развалинам. Внезапно джунгли остановились. Прекратился свист цикад. Резкая какофония птиц и насекомых, щебет и гомон, наполнявшие теплом и трепетом атмосферу Амазонки, вдруг стихли. Последними прозвучали мои шаги, прежде чем я остановился и прислушался к тишине.
26 октября
Сижу на песке возле лагуны. Уже далеко за полдень. Слежу за двумя утками на воде. Они кормятся у дальнего берега, кувыркаются вперед, хвостом вверх, затем обратно, стряхивают воду с голов, обрабатывают перья клювами.
Райское место. Вокруг меня тихо кипят джунгли.
Ш-ш-ш-ш, с-с-с-с.
Я закрываю глаза и растворяюсь в этом звуке, потом открываю их и смотрю на маленький водный простор, который стал для меня символом. Я мифологизировал это место, освятил его в своем воображении, и оно стало для меня местом силы, святыней. Здесь происходили волшебные события; оно существует в моем сознании, место, куда я прихожу в сумерки. Пейзаж моего воображения, моего сознания? Но я здесь и вправду. Я действительно сейчас здесь.
Рациональная конструкция.
Я здесь, я пишу.
Концептуальная конструкция.
Но я же действительно здесь. Сейчас.
И пишу это.
Я могу существовать здесь в некоторый момент времени, осознать, что я здесь, и написать, что я здесь; таким образом, писанина представляет уже дважды исчезнувшую действительность.
На этом стоит остановиться; это имеет прямое отношение к различию между книжной философией, которую мы понимаем нашими думающими рассудками, и прикладной философией — прямым опытом. Опыт абстрактного возникает в другом месте. Возможно, это потому, что опыт захватывает весь мозг, все тело, все сознание, а не только ту часть, которой мы привыкли думать.
Итак, кто же получает прямой опыт? Элита? Мужчины и женщины, подвижники, прикоснувшиеся к тайне, становятся субъектами мифов и религий, через них остальное человечество получает духовный опыт — косвенно. Герои. Различие между опытом и верой.
Конечно. И хотя, возможно, каждый — Будда и Христос, Магомет и Черный Лось — прикоснулись к Богу, испытали силу и растворились в потоке сознания, которое дает формы всякой жизни, общность их опыта была утеряна в изречении или, скорее, в осуществлении изречения. И опыт и знания, которые должны были объединить все человечество, разделили мир, потому что одинаковый опыт был изречен различными словами.
Священные места.
Есть одно место в джунглях. Час ходьбы отсюда. Меня обдает холодом при одном воспоминании. Каким-то холодом…
Я вернусь туда, несмотря на то, что даже мысль об этом пугает меня. Страх. Вот за чем я приехал сюда. Видимо, я…
— Ты ел?
Я не слышал, как он приблизился, но он стоял рядом со мной. Он сел возле меня на песок. Я закрыл дневник и сказал, что не ел. Он кивнул, глядя на другую сторону лагуны.
— Хорошо, что ты приехал сюда.
— Спасибо, — сказал я. — Я не был уверен…
Он покачал головой.
— Они… — он взглянул на юг, — не видят… — продолжал он медленно, — Природы… — он посмотрел мне в глаза, — вещей.
Позже
Природа вещей.
Рамон человек немногословный.
— За тобой следует орел.
Я отодвинулся, чтобы лучше видеть его лицо.
— Да, — сказал я. — Я очень сожалею…
— Сожаление? — он нахмурился. — О чем?
— Ваша дочь…
Он склонил голову набок и посмотрел на меня искоса.
— Для нее это была высокая честь. — Он покачал головой и почти улыбнулся.
— Честь? Но орел… — я вскочил, обернувшись спиной к лагуне. — Разве не вы послали орла?
— Нет, — сказал он просто.
— Но мне говорили, и… я чувствую, что он не мой.
— Он не твой, — сказал он. — Он от человека большой силы. От человека с Севера. Вы работали с этим человеком.
— Антонио?
Он пожал плечами и только кивнул головой, подтверждая столь простой факт.
— Но он сказал мне, что это вы послали его!
Глаза Рамона широко раскрылись. Он кашлянул, чтобы скрыть смех, и замотал головой, словно стараясь стряхнуть ухмылку, которая растягивала его губы. Он поднялся и подошел к жаровне. Он наклонился, чтобы поправить костер, и это был единственный раз, когда я увидел, как он хохочет. Он согнулся пополам, упершись руками в колени. Кажется, это была самая забавная история, которую он когда-либо слышал.
Остаток дня я провел с Рамоном, наблюдая, как он готовит аяхуаску, нарезает и толчет растения, корни и побеги.
— Вернись снова на то место, — сказал он, когда солнце стало погружаться в джунгли.
— Какое место?
— Где ты был.
— Этим утром?
Он кивнул.
— Что мне там делать?
— Сидеть. — Он налил отвар из подвешенного горшка в деревянную чашу, и я последовал за ним к дуплистому дереву чиуауако. Он поставил йаге в дупло. — Приготовься. Призови свою силу. Мы выпьем йаге ночью. Возвращайся, когда будешь готов.
Как ярки все впечатления этой ночи. Я снова иду вдоль речушки, по своим утренним следам, затем вброд, а дальше по тропинке вверх; солнце зашло, и вся игра теней в джунглях перешла в темноту. Глаза приспосабливаются, я вступаю на крошечную поляну перед развалинами; луна еще не взошла, темень.
Меня окружает страх, который я почувствовал еще днем; теперь я возвращаюсь к нему ночью. Страх, тяжелый, как воздух, в котором он живет; я улавливаю его шестым чувством. Я вспоминаю, я обнюхивал тыльную сторону ладони, предплечье; волосы на руке слиплись от пота. Был ли запах у страха? Шум джунглей ночью не похож ни на что; отдельные ясные звуки, вибрато, стаккато, протяжное острое шипение. Единственное, что меня отделяло от темноты и всего в ней живущего, была моя одежда.
Я избавлялся от страха, предаваясь ему. Я предлагал ему себя, я неуклюже сдирал с себя одежду, руки мои тряслись, я…
Что я делаю?
Стою один, обнаженный, в самом сердце джунглей Амазонки. Дрожу в тепле, беззащитный среди клаустрофобической тьмы, и запах моего пота, страха, репеллента от насекомых расходится далеко за пределы поляны.
Но то, что я почувствовал глупость своего поведения, это своеобразное унижение, было, кажется, определенным индикатором моего страха: я что-то чувствовал кроме страха. Вместо страха. Мои глаза рыскали по сторонам. Поднималась луна, и я начинал видеть предметы в периферии моего поля зрения, различать оттенки темноты.
Я сел на свою сорочку, закрыл глаза и стал медитировать на звуках, стараясь отделить птиц от насекомых, дальние крики от близких цикад.
Если вы внимательно смотрите на скрипача в оркестре, вы можете почти полностью отделить звуки его инструмента от всей массы звуков; и я стал дышать животом и вызывать образы, визуализировать существа, населяющие джунгли, сосредоточиваться на их голосах: тик-тик-тик твердокрылого рогатого жука, кудахтанье и клокотанье гигантского макао где-то там… далеко… а вот «плоп!» капля воды упала на мягкий, зеленый, огромный, как ухо слона, лист пальмы… Я отфильтровываю отдельные звуки и слышу, как другие стихают, тают в темноте, сами к себе прислушиваясь…
Я услышал свое дыхание. Тяжелые удары сердца. Быстрее. Листья, прутья, почва. Я двигаюсь. И дышу.
И я слышу свой запах среди влажного хаоса джунглей.
Я двигаюсь как тень.
И я сижу, истекая потом, голый, освещенный луною.
* * *
Я уснул там. Проснулся, и воспоминание о коте, о себе самом подняло меня на ноги. Я натянул брюки, завязал сорочку на поясе и направился по тропинке к реке.
Я помылся в реке и пошел по руслу, как по нити Ариадны, прочь из лабиринта джунглей, обратно к Рамону.
* * *
Это началось со звука.
Я лежал навзничь на песке, на ровной площадке недалеко от костра и в двадцати футах от воды. Воздух был теплый и влажный. В песке стояли горящие свечи, и москиты выли вокруг них. Дым от трубки Рамона плыл на меня, удушающий дым, перемешанный с влажным воздухом. Теплый.
