Ознакомительная версия.
Какое-то мгновение Алексей оцепенело смотрел на оживающий труп. А потом ринулся прочь со сдавленным воплем, чуть не обогнав мчащихся пулей девиц, затормозил только возле самой калитки. Если верить легенде, первой остановилась посреди улицы Валя, которой этот балбес очень нравился. Вроде бы даже она сделала пару шагов назад, завопила, чтобы Алексей не валял дурака, бежал бы к ней. Но это все только легенды. Доподлинно известно, что Алексей в очередной раз проявил своеобразие ума: поднял здоровенный камень и зафитилил его в голову покойнику. В покойника он не попал, а попал в помидорные заросли рядом, отчего покойник почему-то тоненько, очень противно завизжал…
В следующий же момент какие-то серые тени метнулись через помидоры к дыркам в той стороне забора. Передняя тень тащила в зубах продолговатый предмет. Покойники больше не шевелились, но Алексею хватило ума тихо выйти, проникнуть в дом с другой стороны и вернуться с заряженным ружьем. Девицы давно рысью удалились, только Валя ждала, чем все кончится.
Вдвоем они проникли на участок, освещаемый светом луны, хорошо видный этой светлой северной ночкой. Парень и девушка крались туда, где три неподвижные фигуры «украшали» крышку погреба, вовсю расточая зловоние. У Валентины отыскался и фонарик… Очень скоро в его свете стали видны зелененькие трупы, крышка, помидоры… Стали видны и множество следов вокруг, и труп, полусидящий возле крышки погреба, и оторванная нога трупа, и следы множества погрызов на разлагающихся руках. Тут с улицы донесся лай и вой собак, воевавших из-за похищенной ноги… и все стало окончательно понятно.
Чтобы правильно понять эту историю, надо учесть своеобразие мышления не только Алексея, но еще и всего населения Севера. Там, где живут охотничьи лайки, считается чуть ли не безнравственным кормить их в теплое время года. Бедных, подыхавших с голоду псов осудить, право, никак не поднимается рука.
О дальнейшем рассказывают по-разному. Алексей говорил, что Валентина от облегчения кинулась ему в объятия. Валентина рассказывала, что Алексей тут же сделал ей предложение. Мама Алексея рассказывала, что ее разбудил звук удара, будто уронили тяжеленный ящик: это Валентина дала Алексею оплеуху с криком:
– Будешь еще меня пугать, дурак несчастный!
После чего зарыдала, а убитый Алексей ее же еще утешал.
О дальнейшем тоже рассказывают по-разному, верить можно только двум обстоятельствам: что покойников закопали тем же утром и что вскоре состоялась свадьба.
Вот во что я не верю ни на секунду, так это в то, что Валентина стала оказывать на Алексея облагораживающее воздействие. Скорее следует предположить, что своеобразие ума Алексея в какой-то степени передалось и Валентине.
По некоторым данным, Алексей уже на следующее лето искал продолжение старинного кладбища, и Валя ему помогала. Вроде бы Алексей даже нашел новых покойников, но остался ими недоволен: трупы были недостаточно зеленые.
В Хакасии много маленьких уединенных долинок. Одни долинки лежат выше, другие ниже, в них теплее или холоднее. Дно многих маленьких долин, впадающих в большие, неровное; оно понижается к основной долине и повышается в сторону хребта. Солнце восходит, нагревает один склон долинки. Местами из каменистой хакасской земли выступают длинные полосы серого, рыжего камня. Геологи говорят, что это береговая полоса моря, которое плескалось тут примерно 300 миллионов лет назад. Камни нагреваются быстрее голой земли, покрытой пожухлой травой. Земля нагревается быстрее, чем хвоя и стволы деревьев в лесу. Потом солнце переходит на другой склон и нагревает уже его, а первый склон остывает в тени.
Стоит ли удивляться, что в этих долинках постоянно веет ветерок? Сама долинка делает такие ветерки, потому что нагревается в разных местах по-разному. Ветер дует то в одну сторону, то в другую; если дать себе труд присмотреться, как нагревается долинка, легко рассчитать, в какое время дня куда должен дуть ветер.
Что же удивительного в том, что ветерок в закрытых долинках иногда ходит себе по кругу? Ничего удивительного. Но бывают и совершенно удивительные ветерки…
Это было в самом начале 1980-х годов возле Черного озера. Мы ехали весь день на большущем ГАЗ-66 и уже сильно устали, когда машина ухнула в промоину. Талые воды вымыли углубление поперек проселочной дороги; вроде бы бортовины углубления были плавными, зализанными ветром, водой и множеством проехавших машин. Все устали ехать, деревня уже рядом, и шофер понадеялся, что можно не тормозить, не ползти тут на первой скорости, теряя время. Шофер ошибся. Машина на мгновение поднялась в воздух, ударилась брюхом о землю, и сзади лопнула рессора – пластина металла толщиной почти в сантиметр. Тут же открылась течь из одного колеса: вытекала тормозная жидкость.
Теперь машина двигалась медленно, осторожно; всех, кто может, попросили дойти до деревни пешком. Благо, до деревни оставалось километра полтора от силы. Воды озера плескались метрах в ста от дороги, окрашенные розовым и золотом. Влажный ветер дул ровно, почти без порывов; мелкие волны мерно колотили в бережок. Небо было темно-бирюзовым и зеленым с розовыми разводами, а чуть в стороне от заката на сине-черном стояла первая серебряная звездочка.
Когда мы подошли к деревне, издалека была видна машина, стоявшая возле хозяйственного двора, деловито суетящиеся люди. Начальник уже все решил: жить мы будем во-он в том доме – он пустует. Берем личные вещи и идем готовить еду, устраиваться на ночлег. Начальник же вместе с шофером все закончит, после чего тоже придет. Я тоже остался в сельской кузнице, освещенной сбоку какой-то красноватой лампочкой да огнем из горна. Хотелось помочь шоферу и еще хотелось покурить, постоять в кузнице. Тут хорошо пахло нагретым металлом и машинным маслом, а где спать, было совершенно безразлично.
Кузнец с мясистым, словно припухшим лицом объяснял: нам повезло, было много работы, он еще не погасил горна… кузнец выглядел необычно – в белой рубашке, а поверх рубашки – кожаный фартук, розовый и очень чистый.
Кузнец курил вместе с нами, даже не глядя в огонь; потом он лязгнул клещами, ловко выхватил из огня рессору, положил на наковальню:
– Кто подержит?!
Мы с начальником ухватились за клещи, с трудом удерживали в нужном положении. Кузнец Эмиль, светловолосый, сильный, начал бить молотом, скрепляя полосы металла. В этом зрелище было что-то почти эпическое: парень с почти бесцветными волосами до плеч, голый по пояс, с оттягом лупит по металлу молотом, освещаемый сбоку багровыми и красными сполохами. В пляшущих на стенах тенях оживала «Песнь о Нибелунгах».
Общий труд всегда сближает. Когда мы «добили» рессору и вышли покурить на ветер, под гаснущий закат, я заговорил с ним по-немецки. Парень усмехнулся и ответил. Немцы в Сибири не всегда отвечают, когда с ними говорят по-немецки русские. Слишком многое они перенесли, слишком для них трепетна, слишком ценна эта «немецкость». Их язык, их история – только их, нечего соваться чужакам! Хочешь практиковаться в языке – ступай на курсы.
В те годы по Хакасии вообще интересно было ездить. Едешь-едешь по степи, вокруг колышется ковыль, проезжаешь сопки с лиственницами, соленые озера и вдруг приезжаешь в самую настоящую украинскую деревню. Беленые мелом хатки, плетни, перевернутые горшки на тынах – торчащих из забора кольях. Даже аисты на крышах! Украина!
Проезжаешь километров двадцать – въезжаешь в городок с кирпичными домиками, черепичными крышами, в палисадниках – цветы. Если не немцы, то эстонцы.
Эмиль ответил мне. Мы стояли в лунном свете на пороге кузницы и курили с немцем Эмилем. Он трудился кузнецом в небольшой деревушке, затерявшейся где-то в Центральной Азии.
Мне очень понравился Эмиль, мы встречались с ним несколько раз, пока стояли в деревушке. Всегда есть что-то ложное в разговорах о «типичном поляке» или «народном характере шведов». И все-таки я рискнул бы назвать Эмиля очень характерным немцем не только потому, что Эмиль по утрам пил кофе, любил пиво, а водки и чаю «не понимал». Не в этом дело… Аккуратный, невероятно работоспособный и такой же невероятно положительный, он ухитрялся надевать белую рубашку перед работой в кузнице. На его физиономии перед работой ясно читалось удовольствие. Когда не было работы в кузнице, он возился в огороде или дома. Главное – всегда он оказывался занят и всегда получал от работы почти физическое удовольствие. Только вечером, ближе к закату, Эмиль опять надевал чистую рубашку и садился в беседке в саду или в чистой комнате, окнами на деревню и на озеро. Но и тогда оказывался занят: играл в шашки, разговаривал, пил пиво, играл с дочкой. Вот жену его я совершенно не помню, хотя точно знаю: была жена, светловолосая, вежливая и незаметная.
В этой деревне жил интернационал: русские, хакасы, немцы. Я быстро научился видеть, где чьи дома. Перед немецкими всегда росли мальвы в палисаднике, дом был покрашен в два-три цвета, дорожки обязательно кирпичные, а огород отделен забором от «чистой» половины. У хакасских домов палисадника вообще нет, огород какой-то клочковатый. Русская усадьба… Это русская усадьба, и о ней нет смысла говорить.
Ознакомительная версия.
