Сейчас махараджа и махарани живут отдельно друг от друга. Для этого, собственно, нет никаких причин, так как тибетский предсказатель, который должен составлять гороскоп накануне каждого бракосочетания, перед королевской свадьбой выдал пророчество, что Его Величество будет иметь шесть детей, но Ее Величество — семь детей.
Теперь махарани находится в тянущемся почти год паломничестве в Лхасу. Там находятся ее семейные владения. На обратном пути она сообщила своему господину и повелителю, что находится в положении и готова дать жизнь новому Далай-ламе. Но из данной затеи ничего не получилось, так как у махарани родилась девочка. Сиккимские принцы и принцессы являются прелестными детьми, миловидными, с безупречными манерами. Отчасти их воспитывают в Калимпонге, в Британском Бутане, отчасти в английских школах Силмы.
Официальной государственной религией Сиккима является буддизм. Индуизм, который повсеместно распространен среди непальцев, никак не учитывается при проведении государственной политики, он не финансируется из казны и не получает никакой другой финансовой поддержки. Однако многие признаки указывают на то, что буддизм в Сиккиме утвердился не так давно. Эта религия прибыла в Сикким не из Индии, как во всю Азию, а уже с севера, когда ламаизм закрепился в Тибете.
В тибетском ламаизме существует множество сект. Самой влиятельной из них является желтая, «реформистская» секта Гелюжпа, которая широко представлена в Центральном Тибете, в то время как «ортодоксальная», красная секта Нимапа имеет сторонников преимущественно в Восточном Тибете. В противоположность тому, что в Южном и Центральном Тибете преобладает желтая секта, что вызвано близостью Лхасы и Шигацзе, в Сиккиме мы обнаруживаем исключительно старую форму ламаизма. Поэтому само собой напрашивается, что семейство королей Сиккима принесло свою религию из Восточного Тибета, которая попала туда, проделав долгий исторический путь. Главное различие между этими двумя сектами состоит в том. что приверженцы желтой секты должны следовать более строгому образу жизни, а монахи должны соблюдать принцип ритуального безбрачия Сторонники красной секты чувствуют себя значительно свободнее. В строгом понимании здесь даже не существует обязательного безбрачия. Данный культ в большей мере связан с верой в духов и демонов, что очень гесно переплетается между собой Красная секта является более архаичной формой ламаистской религии.
Несмотря на то чю разница между двумя направлениями является чисто догматической, касающейся только отдельных святых и буддийских трактатов, что в повседневной жизни вряд ли может заметить обыкновенный тибетец, религиозные церемонии сект очень сильно различаются между собой. Интересно хотя бы с географической точки зрения, чю связанная с культом демонов, изданием нечистых духов, анимизмом и шаманизмом красная секта доминирует в тех районах, где окружающая среда с ее демоническими силами господствует над человеком: посреди высокогорных лереватов, затерянных долин п заросших непроходимыми джунглями горных лабиринтов. В низинах и на более открытых пространствах, где явственнее видна жесткость природы и есть возможность ее естественной интерпретации, преобладают сторонники желтой секты. В момент, когда каждый год божество Канченджанги спускается к людям с трона «пяти священных вершин вечных снегов», чтобы даровать им силы и свое благословение, а в ответ принять прославление человечества, ламы собираются в храме Гангтока. Они проносят в торжественной процессии позолоченную статую бога Чамба и сто восемь свитков ламаистской энциклопедии по вечнозеленым улицам столицы. В жестком ритме звучит стилизованная буддийская музыка. Ламы приносят в окружении ста восьми свитков закрытое ширмой грядущее божество обратно в храм.
В сентябре, в пятнадцатый день седьмого тибетского месяца, когда закончились ужасы муссонных дождей, само провидение пошло нам навстречу. На большой просторной площади перед храмом, что располагается недалеко от дворца махараджи, мы увидели «военный танец богов» — одну из самых впечатляющих и красивых церемоний буддийского ламаизма, которая проходит с размахом и помпой. Самая красивая маска, надетая на одного из танцоров, символизирует собой божество Канченджанги. Ритуальные пляски группы лам, обкаченных в красные одежды и желтые митры, сопровождаются звуками бубенцов, флейт, дудок, барабанов. Над площадкой непрерывно звучит дикая и совершенно безумная музыка, которая рвется ввысь к небу Всей этой чудесной церемонией руководит настоятель древнего овеянного множеством легенд монастыря Пемаянгцзе, который располагается в горах недалеко от Гангтока. Здесь верят, что сиккимцы были порождены святым волшебником Падма-самбхавой.[72]
Наверху на границе лесов ночью из земли вылезли тысячи лазурных колокольчиков горечавки, звезды эдельвейсов засверкали во всем великолепии, а в тусклых хвойных чащах редеет туман. Период дождей заканчивается. Это как раз то самое время, когда ожидается «прибытие» божественного покровителя Гангтока на большой праздник. Уже в сиккимских горах нас догоняет приглашение махараджи принять участие в больших танцах, посвященных Канченджанги.
Благочестивые ламы тихо и усердно бормочут молитвы, которые великий Будда произнес множество веков назад. Со стоическим спокойствием тысячи фанатичных монахов в длинных, струящихся одеждах сидят и медитируют. Они стремятся к вечности и отреклись от этого мира.
Десятки тысяч сгорбленных от старости мужчин и пожилых женщин крутят в одинаковом ритме молитвенные ручные мельницы, в которых скрыты священные знаки. Бесчисленное количество крестьян, спустившихся с гор, твердят еле шевелящимися губами в надежде на счастье формулу молитвы: «Ом мани падме хум (Славим тебя, о драгоценность в чаше лотоса)». Безропотно они полагаются на свою судьбу. Они несколько месяцев несли не себе бремя забот, когда горы их повелителя были сокрыты и только грохот лавин возвещал им, что боги еще живы.
Через расселины Гималайских гор на головокружительной высоте еще виднеются последние дождевые тучи. Мимо утесов и скал проносятся ведьмы тумана, они подстегивают ливневые облака, чтобы те в последний раз излились на тесные чащи лесов. В это время ни один благоразумный европеец не решится войти в лабиринт скал самого огромного на Земле высокогорья. Однако мы появляемся там, посреди насыщенной силами стихий божественной природы, и хотим идти еще дальше, еще выше.
С нами произошла неприятность. Один из наших верных шерпасов[73] чуть было не свалился с обрыва. Его успели спасти. Вечером, когда уже потухли последние лучи дневного света, сижу подперев голову и размышляю. Закончен ужин, и мои приятели вернулись к работе. Напротив меня присел Винерт. Наверное, его терзают те же чувства, что и меня. Впрочем, как и любого человека, осознавшего цену жизни. Все мысли крутятся вокруг одного: что есть жизнь человеческая, и от каких малых обстоятельств она зависит?
Я слышу за собой шлепанье босых ног. Пеней, начальник наших шерпасов, повар и еще один носильщик незаметно вошли и смотрят на меня большими, словно увеличенными от ужаса глазами. Мы уже видели как Пеней, сидя прямо на земле, листал наши книги. Теперь он протягивал книги, написанные англичанами. На обложке одной из них изображена страшная маска, на другой — сход снежной лавины. Читаю название одной книги — «Канченджанги, горы и боги». Тут все трое хором начинают говорить.
Их решительный вид и тихий язык нравятся мне. Но то, что они говорят, является для меня горьким обвинением. Они утверждают, что нас ожидает большое несчастье, так как мы не верим в Канче, страшного бога дикого Сиккима, который держит судьбу людей в своих ледяных пальцах. Поэтому сегодня Канченджанги послал нам неудачу, так как мы были язычниками. Когда они произносят последнюю фразу, я понимаю, что туземная команда колеблется, что может вспыхнуть бунт. Я говорю одному из этих детей природы, что мы также верим в великого Будду, в душу мира и в Бога. Мы верим, как и они в Канче, как часть всевластной природы. Поэтому мы, как одна большая семья должны идти либо навстречу жизни, либо вместе встретить смерть. Сегодняшняя неприятность и благоприятный исход являются лишь знаками того, что Бог и Будда хотят испытать нас, являемся ли мы достаточно смелыми.
Они остались довольны, так как нуждаются в поддержке. Когда на следующий вечер мы сели все вместе и стали беседовать о будущем, Пеней заверяет нас, что мы можем порезать их всех на куски, но они будут стоять за нас горой, пока жив хотя бы один из шерпасов. Барасахиб[74] может быть в них уверен. Канче — это не только одна из высочайших гор в данной стране, а еще олицетворение демона, который является божеством и злодеем одновременно, все зависит от того, пребывает ли он в хорошем или плохом настроении. Он этого зависит, страдают или процветают люди. От этого зависел и исход нашей экспедиции. Туземцы полагают, что Канче является сторожем-великаном. Его голова находится на Эвересте, тело — в Канченджанги, а ноги протянулись по Силигури в индийской долине. Во время муссонных дождей этот внушающий ужас великан спит, мягко устроившись на облаках. Горе тому человеку, который по недоумию или по неосторожности разбудит его. Тогда небо разверзается, горы неистовствуют, град уничтожает урожай, а все результаты летних трудов крестьян смывает паводками. Поэтому ламы постоянно молятся. Они во всевозможных формах превозносят Канче. Они пытаются приглушить его ужасную музыку в горах и на равнинах, делая все возможное, чтобы задобрить великана.
