Не надо быть военным историком, достаточно посмотреть на карту боевых действий, и мы увидим, что мы всю войну воевали с немцами на каждом участке четырьмя своими армиями против их одной! Кутузов, Суворов, Ушаков, Нахимов, Петр I, Раевский, Багратион, Дохтуров, князь Потемкин, Дмитрий Донской, Александр Невский, князь Святослав, генерал Бибиков, Владимир Мономах, Апраксин, Ермолов, Скобелев, Брусилов, Платов и все остальные русские полководцы одерживали все свои большие и малые победы умелым маневром и тактикой, имея в своем распоряжении всегда войска меньше, чем у противника. И соотношение потерь всегда было в нашу пользу! Земли было много, войска не хватало, воевали малым числом, но дерзко и победоносно.
И последний вопрос в этой связи: стали бы мы учреждать орден Суворова и называть его именем улицы, если бы Суворов для обеспечения успеха своей атаки хоть один раз поставил позади своих солдат специальный отряд, который стрелял бы в затылок замешкавшимся или остановившимся? Он стал великим без этого «великого» достижения военной мысли, и не проиграл в своей жизни ни одного боя и ни одного сражения!
Говорят: цель оправдывает средства. Заманчивый лозунг. Но цель, обычно, далеко, а средства — это то, с чем ты имеешь дело каждый день. В любом случае так своим народом не воюют, так воюют иностранным легионом или со своим народом.
После этой святой темы как-то не хочется больше примеров и доказательств несуразности разных источников наших убеждений. И так, наверное, уже видно, что чем тверже наша убежденность в чем-то, тем меньше у нее фактической базы. Каким-то образом сложившаяся когда-то система непроизвольного или намеренного вранья не ставит нас постоянно в смешное положение только потому, что людей, замечающих крошки на своей постели, очень мало. Почти нет. А если и есть, то мы им не дадим крикнуть: «А король-то — голый!» Мы их заклюем. Мы не любим, когда нас тыкают носом. Нас много, и мы чувствуем себя спокойно, когда никто не тревожит наших иллюзий. Кроме нас самих. Если мы захотим. А мы должны этого хотеть, ибо что-то неладно вокруг нас, если, куда ни ткни пальцем, все не так, как мы привыкли думать. Мы должны, мы просто обязаны усомниться во всем, ибо жизнь мелькнет красивой искрой и даже простого интереса ради неплохо было бы знать — там ли мы жили, где себе представляли? Но как это сделать?
Мы уже заметили, что все наши вопросы открывают нам глаза на то, что раньше было скрыто от нас нашими же собственными нагромождениями. Но наши вопросы обращены именно к этим нагромождениям. Мы сначала смотрели на то, что заслоняет от нас мир, а потом сравнивали это с самим миром, и мир открывался перед нами в своем истинном виде. А этот метод нельзя назвать передовым. Нельзя исследовать запах по одному его ощущению, ибо наши ощущения могут обмануть нас или подвести. Следует изучить сам источник запаха, и тогда мы будем знать о запахе достаточно и, даже не ощущая его, не ошибемся — есть он или нет и каков он должен быть? Сколько ни внюхивайся с высокопрофессиональным потягиванием воздуха — это всего лишь встреча со вторичным продуктом. Вопросы надо задавать не запаху, а веществу, его испускающему. Иными словами: гораздо правильнее было бы задать какой-нибудь вопрос не к своим представлениям о мире, а к самому миру. Встать с миром один на один без посредников в лице официально утвержденных мифов.
Если когда-либо это начать делать, то почему не сейчас? Если кто-то должен это сделать, то почему не мы? Если с чего-то начать, то почему не с самого начала? Главное — найти правильный вопрос.
Самый трудный вопрос — детский. Каждый из нас уже давно заметил, что, сталкиваясь с ними, мы обнаруживаем, что весь накопленный нами запас знаний становится абсолютно непригодным для формулировки возможных ответов. Находясь в положении взрослого — важного носителя непререкаемых истин, мы зачастую ничем не можем подтвердить своих прав на их утверждение, поскольку, требуя от ребенка подчинения сложным установлениям, исходящим от нас к нему, мы в большинстве случаев не можем объяснить ему даже самого простого, восходящего от него к нам.
Странная вещь — нам легче ответить, что такое трансформатор, чем объяснить, отчего у собачки есть хвост, а у нас — нет. Честно говоря, нам нечем кичиться перед детьми — может быть, мы и знаем что-то, чего они не знают, но мы при этом не знаем того же, чего не знают они. Каждый раз, когда их что-то интересует и они подключают нас к поиску ответа на свой вопрос, мы лихорадочно начинаем додумываться до тех истин, которые нам казались прежде очевидными. Интересно еще и то, что первая реакция на детский вопрос у нас такая бравадно-стартовая, снисходительно-доброжелательная: вот, мол, я сейчас тебе все расскажу, разложу по полочкам, и ты поймешь, как это просто. Затем, уже в следующее мгновение, мы застываем в паузе склеротика, бодренько поднявшего телефонную трубку и забывшего, зачем он этот дикий поступок совершил?
Откуда у нас эта спокойная уверенность в том, что мы что-то знаем, пока нас не потревожит ребенок и мы обескуражено не поймем, что не можем эти уверенные знания, не напрягаясь, сходу и прозрачно сформулировать? Дети постоянно показывают нам, что мы не знаем того, что мы знаем. Мы знаем очень много о том, чего мы совсем не знаем (например, о том, как надо руководить страной, как быть министром финансов, как снимать кинофильмы, кого брать в сборную по футболу, как бороться с преступностью и вести дела с иностранными державами и т. д.), но ничего не знаем о том, что знаем, — например, почему арбуз красный.
Чем конкретнее вопрос, интересующий детей, тем меньше шансов у нас быть с ними столь же конкретными. Наибольшая сложность этих вопросов состоит в том, что ребенок не спрашивает «зачем». Здесь мы с легкостью и мастерски объяснили бы все — простому гвоздю готовы найти тысячу оригинальных применений. Но им этого не надо. Для ребенка все то, что он видит перед собой, и без наших инструкций — исходно данное, а следовательно, потенциально необходимое и неоспоримо применимое. Ребенку интересно знать — «почему». Он ищет ПРИЧИНУ, а причина у всякого явления всегда только одна, конкретная, не может что-то одно возникать сразу по нескольким причинам. «Я задал простой вопрос, так дай мне на него простой ответ», — вот принцип, по которому дети хотят диалога. Они не оставляют нам никакого простора для маневра терминами или для давления сложностью своих знаний. Критерий у них простой: «Знаешь — объясни мне, и я тоже буду знать. А если ты не можешь мне объяснить, то откуда я знаю, что ты знаешь?» Такая позиция вынуждает нас быть конкретными, но это не облегчает нашего положения и не добавляет нам энтузиазма.
Мы не любим детских вопросов. А вот и зря. Потому что это именно тот вопрос, который нам сейчас, в начале пути, нужен. Потому что детский вопрос, несмотря на его трудность, — самый правильный вопрос, ибо его конкретность взывает к сути. Знаем ли мы ответы на детские вопросы? По большей части — нет. Следовательно, мы не знаем самой сути окружающих нас вещей, как экскурсовод палеонтологического музея, взявшийся проводить экскурсию в музее изобразительных искусств. Он может рассказать многое о мастерстве художников в точном изображении челюстей, конечностей, мышц и других анатомических принадлежностей персонажей картин и скульптур, однако назначение изобразительного искусства все-таки далеко от задач документальной фиксации физиологических признаков отдельных особей, пусть даже и в красочной, захватывающей форме.
Почему мы не ощущаем постоянной ущербности своих знаний? Как можно жить, не понимая чего-то главного о своей жизни? Почему не ищем сути всего, окружающего нас? Потому что, во-первых, когда мы в младенчестве докапывались до этой сути, взрослые нам не помогли — ничего не зная сами, заставили все принимать на веру. А ребенок очень доверчив. Ему сказали, что его зовут Коля, и он верит этому до конца своих дней. Ему отвечают на все его вопросы — «так надо», и он привыкает к этому ничего не объясняющему объяснению. Привычка становится жизненной позицией. Все, что есть вокруг, — «так надо», лишь бы был авторитет, который это произнес. Ему, авторитету, виднее, надо просто слушаться и верить.
Повзрослев, мы сталкиваемся с необходимостью самим давать ответы на свои «почему» и уходим от этого, как всегда уходим от всего сложного, если есть к услугам готовое и простое. А готовых ответов вокруг пруд пруди, и все они подтверждены авторитетом их массового признания. И мы послушно, по закону толпы, принимаем общепринятую версию и в этом гипнозе утвержденных кем-то для нас истин уже саму причину, которую искали ребенком, принимаем как исходно данное, потенциально где-то существующее, но не актуальное, потому что ее действие — где-то в прошлом — для нас уже реализовалось. А нас больше влечет розовое будущее или интригующее настоящее.
