За тысячу километров к югу от Москвы, в городе Таганроге, разбитая инсультом старая безобразная женщина, прикованная к инвалидной коляске, вдруг почувствовала резкую боль в затылке, которая мгновенно прошла, а затем ощутила, как ее тело стало наполняться упругой стремительной силой. Глория Ренатовна Выщух пошевелила руками, и они беспрекословно подчинились ей. Еще до конца не веря, но о чем-то начиная догадываться, она попыталась встать с коляски и очень легко сделала это. Стоя в центре комнаты, Глория Ренатовна почувствовала, как с головы стали падать на пол свалявшиеся неопрятно-седые волосы. Она обхватила ее руками и почувствовала, что редкие сальные волосы превратились в мягкую пышную шевелюру. Затем подошла к зеркалу, шаг ее стал упругим и легким, и включила лампу перед ним. Зеркальная поверхность была покрыта тонким слоем пыли, но и сквозь нее было видно, в какую неотразимую красавицу превратилась Глория Ренатовна Выщух. От сладостного созерцания ее отвлек заулюлюкавший звонок. Глория Ренатовна бросилась в прихожую. И распахнула двери.
— Здравствуйте, — низко поклонился ей мужчина, одетый в новенький фрак. — Мы пришли проводить вас в последний путь, Антиохийская Валентина. Вы навсегда покидаете Землю.
Глория Ренатовна узнала в мужчине городского придурка, могильщика Ноткина, а за спиной Ноткина увидела городскую африканку Любочку Кракол, журналистку Литвинову и Капитолину Щадскую.
— Входите, — улыбнулась Глория Ренатовна и, оставив дверь открытой, направилась в глубь квартиры, приглашая гостей следовать за нею.
— Валерий, — по-царски милостиво обратилась она к могильщику Ноткину, указывая на безобразный футляр плоти, застывший в инвалидном кресле-каталке посередине комнаты, — сразу же, после того, как его зароют, сравняют с землей могильный холм, пусть все забудут, что я умерла в этом городе.
— Слушаюсь, — поклонился Ноткин. — Чтобы меня подняло да гэпнуло, козлину несусветную, если я не сделаю поверх этой могилки подсобку для хранения шанцево-лопатного инвентаря. А вы куда сейчас?
— Не знаю. — Существо, некогда бывшее Глорией Ренатовной, как бы наполнилось нежно-серебристой туманностью и, сделав движение в сторону Капитолины Щадской, вошло в нее, оставив повисшую в воздухе фразу:
— Поздравляю, Капитолина, девочка моя. Ты теперь високосная женщина, квант-ведьма. Теперь ты точно будешь знать, что Бог — это то, что есть, а человек — это то, чего нет.
— Я, конечно, понимаю вас, Ясон. Работа манипулятора-анатомиста — это совсем не то, что люди на поверхности называют сексуальным контактом прямого действия, но все равно нужно быть осторожным.
Грифоподобный сантахирург, из рода сиятельных и легендарных, извлек тонким ногтем среднего пальца левой руки из носа айрини-манипулятора розового длинного червячка с присосками на обеих концах, и бросил его в кислотно-щелочной экстракт безвозвратной субстанции.
— Печально думать, — сантахирург поморщился, — что вот этот смрадный опарыш вознесен поверхностным отребьем на такую высоту, они его называют любовью и даже счастьем.
— Старина, светлейший Брух. — контактер-айрини Ясон, анатомист-манипулятор четвертого потока, открыл свои печальные глаза, — я был на поверхности лишь сутки и успел подхватить почти полный набор, шесть червяков тления.
— Семь, — поправил его сантахирург, извлекая еще одного опарыша, желто-белого цвета, из ноздри айрини. — Этот вполне, — он брезгливо стряхнул червя в экстракт нейтрализации, — способен подвигнуть поверхностных на любовные гимны типа «Я помню чудное мгновенье» и тому подобное. «Гении чистой красоты» и «мимолетные виденья» являются наиболее благоприятной средой для возникновения опарышей похоти. Так что, Ясон, вы счастливчик, три разноцветных дня назад я вычищал манипулятора первого потока, он провел три года в научно-творческой среде с аскетическим уклоном, бедняга. Если бы не вмешательство нашего десятника Векха, я бы бросил этого айрини в нейтрализатор полностью, несмотря на его трехсотлетнюю юность. Он был буквально нашпигован опарышами сладострастия, самыми зловонными из всех существующих, сублимированными. Когда происходит ложная сублимация похоти в мысль, это уже не смешно, тем более на моей работе. После каждой такой очистки я вынужден часами отмокать в благовонных резервуарах…
— Папа! — Перышки заглянувшей в кабинет Токи, словно мини-стилеты черного цвета, устремлялись кверху и образовывали на ее голове хохолок Тушоли, модный в молодежной среде яйценосных сантахирургов. — Я опять снесла красное яйцо, нужно сообщить в Скалу Откровений.
— Хорошо, — погладил клювом хохолок Токи Брух. — я сообщу.
Брух был одновременно матерью, отцом, мужем, женой, дочерью и сыном для Токи, а яйценосная Токи была для него только дочерью. Ясон, впрочем, как и все граждане срединно-околохорузлитной страны, и не пытался разобраться в непостижимых кланово-родовых особенностях грифоподобных сантахирургов из рода сиятельных и легендарных, древнеегипетских, эксклюзивных шедевров генетического эксперимента…
Как-то так получилось, что выведение на орбиту российского модуля «А» и американского «Морфей», похороны в Таганроге Глории Ренатовны Выщух, непонятное задержание с последующим водворением под стражу бывшего прокурора Миронова и парадоксально-яркая, пугающая городское общество метаморфоза новоявленной супруги новоявленного банкира Щадской, ставшей Ивановой, совпал с тем, что в третьей гностической системе седьмого галактичесого проявления манихейского зороастризма произошли легкие и в какой-то мере непостижимые высверки непонятного действия. Неподалеку от очаровательного свечения, характеризующего качество приближающегося к нашей вселенной потока бесконтрастной бесконечности, появилась маленькая красновато-нервная субстанция со всеми возможными и даже несколько парадоксальными проявлениями дуалистической автономии. Эта точка зигзагообразно и мгновенно, одним росчерком, пересекла белое свечение вокруг звезды Фомальгаута в созвездии Южной Рыбы и тут же запульсировала в центре Млечного пути, приткнувшись к семидесятому градусу астрономического неба, то есть к звезде 0,9 звездной величины Акрукс в созвездии Южного Креста. Она быстро вошла в земную, а затем и в российско-московскую атмосферу жизни, заставив тело Саши Углокамушкина внутри искусственного материнского чрева вздрогнуть и наполниться второй жизнью, второй душой. Второй сутью и второй судьбой.
— Чудны дела твои, Чебрак, — похвалил сам себя Алексей Васильевич, отходя от центра управления процессами внутри рукотворной роженицы. — Да, чудны и непредсказуемы. — Он постучал по прозрачной утробе и, глядя в открывшиеся и ничего не соображающие глаза Углокамушкина, спросил, не ожидая ответа: — На радость или беду ты к нам пришел, наградой мне или наказанием?
Жизнь внутри Земли протекала гораздо ярче, свежее и комфортабельнее, чем на поверхности, лишь по той причине, что внутриземное человечество положило в основу своего духовного и государственного развития то, что на поверхности когда-то исполняли, а затем отринули древние иудеи — Закон Веры, в который входили три составляющие и неизменяющиеся формулы: Миропринимание Авраама, Парадоксальный Абсолют Христа и Наука, основанная и развивающаяся в непреложном и благоговейном пространстве первого и второго.
Покинув сантахирурга, очищенный айрини Ясон вышел на опаловые улицы Аскала, города внезапных ночей, священной и легендарной столицы сиятельных и легендарных сантахирургов. Шквал ночи уже проскочил, и опаловые улицы Аскалы были словно припудрены фиолетово-нежным светом пульсирующих восходов.
— Ямщик! — крикнул Ясон в безлюдность опаловой улицы. — Я здесь!
— Конечно, конечно, — возникла перед Ясоном дверь, напоминающая створки лифта, которые мгновенно раздвинулись, демонстрируя Ясону гладкий рубиновый пол тронного зала дворца Пророков в стране айрини, — Надеюсь, вам было хорошо у сиятельных и легендарных.
— Да, — просто ответил Ясон, входя в свой дом. — Мне было хорошо в Аскале.
Прохлада тотчас же сменилась сухим и приятным теплом. Дверь закрылась и мелодично растаяла, оставив очищенного Ясона за три тысячи километров от Аскалы и на четыреста километров глубже нее.
— Ясон! — Мидмарк, позеленевший от прожитых лет дворцовый оракул, вкатился в зал на крошечной колясочке. — Что новенького в русском Иерусалиме и вообще во всем Иерусалиме?
— Это я хотел бы услышать от тебя, — усмехнулся Ясон. — Ты же уже почти семьсот лет дворцовый оракул, а я всего лишь царь, обеспечивающий тебе безопасность, комфорт и своевременную выплату жалованья. — Он подошел к вертикально установленному камню красновато-желтого цвета и хлопнул в ладоши.
