Можно догадаться, кто был одним из таких препятствий, но сейчас об этом говорить еще рано. Пусть говорят сами факты.
В 1836 году князь Гагарин появляется в Петерберге именно в качестве связного между Свечиной и графиней Нессельроде. В Париже, откуда он приехал, у Софьи Петровны роскошный великосветский салон с особым католическим "уклоном". Там она оказалась в числе других иезуитов, изгнанных из России, и родной орден предоставил своей верной дочери все условия для процветания. ‹ a Мальцев С. А., 2003 ›
Настолько многие связи были в руках у Свечиной, что молодые русские дворяне, впервые попадавшие в Париж, входили в светскую жизнь столицы Франции под ее непосредственным руководством. Так, например, Тургенев Александр Иванович в середине декабря 1836 года, давая напутствие Андрею Карамзину в его первом путешествии в мир парижских салонов, пишет среди прочего: "… прежде всего побывай у Свечиной".
И это пишет православный директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий, секретарь Библейского общества, камергер русского двора. Еще в 1817 году Пушкин обозначил это странное противоречие в посвященном Тургеневу стихотворении:
Тургенев, верный покровитель
Попов, евреев и скопцов
Но слишком счастливый гонитель
И езуитов, и глупцов [40]…
"Слишком счастливый гонитель" посылает своего хорошего знакомого к тому, кого когда-то преследовал.
Такова сила простых человеческих симпатий, которые со временем перекраивают любые политические карты. Эти простые симпатии, приобретенные за зваными обедами и мимолетными разговорами, двигают людьми – историческими фигурами на шахматной доске истории. А потом государственным деятелям приходится, изощряясь в "искусстве возможного", решать проблемы появившихся ниоткуда общественных и политических движений, распутывать интриги тайных правительственных кругов, а историкам – развязывать клубки светских и родственных связей.
Симпатии, привязанности – двигатель истории? Нет, они скорее рычаг в руках тех, кто ее творят.
Генерал иезуитов, глава ордена, чрезвычайно высоко ценил Софью Петровну Свечину за умение работать с нужными людьми и за ее тесные связи с Россией. Через свою лучшую подругу, жену российского министра иностранных дел Марию Дмитриевну Нессельроде, она добывала для ордена любую интересующую информацию по России, начиная от положения дел в различных русских ведомствах и кончая самыми интимными деталями частной жизни царя Николая Первого. И через нее же, влиятельную графиню Нессельроде, Орден Иезуитов имел возможность принимать активное участие в государственных российских делах.
В 1836 году из Франции в Россию к графине Нессельроде приезжает с особой рекомендацией от Свечиной Альфред Пьер Фаллу, ее духовный последователь и биограф, предводитель клерикальной (радикальной прокатолической) партии. В Петербурге Альфреда Фаллу вводят в жизнь столичных салонов два неразлучных приятеля Жорж Дантес-Геккерн и князь Александр Трубецкой. ‹ a Мальцев С. А., 2003 ›
Молодой князь Трубецкой тоже не зря попадает в поле нашего зрения. Когда уходят в небытие Свечина и Нессельроде, он выходит на сцену истории на смену им и своими воспоминаниями о событиях вокруг дуэли Пушкина и Дантеса добивает нравственную репутацию поэта.
В 1887 году к пятидесятилетию со дня смерти Александра Сергеевича, в момент, когда общество, отмечая дату, особенно внимает всему, что говорится нового о нем, в печать выходит десятистраничная брошюра В. А. Бильбасова "Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу".
В предисловии к ней пояснялось: "Князь Трубецкой не был "приятельски" знаком с Пушкиным… но хорошо знал его по своим близким отношениям к Дантесу".
Версия причины дуэли, изложенная в этом документе, гласит: согласно воспоминаниям Идалии Полетики и Дантеса, "… после брака Пушкин сошелся с Александрой [Александрой Николаевной Гончаровой, второй сестрой его жены – авт.] и жил с нею… Пушкин опасался, чтобы Дантес не увлек Александру… решился во что бы то ни стало воспрепятствовать… все настойчивее искал случая поссориться с Дантесом…" [41]
Если заглянуть в подробные справочники по истории, то в разделе о Бильбасове Василии Алексеевиче встречаем то же роковое слово "иезуит". Еще раньше, в 1860-х годах через племянника Свечиной А. А. Соболевского иезуиты выдвигали другую версию преддуэльных событий. В воспоминаниях Соболевского, как и в заявлениях иезуита Гагарина, виновником дуэли был Долгоруков, якобы спровоцировавший Дантеса на этот шаг. И сам Дантес подтверждал это.
В разное время Дантес давал различные объяснения тех событий – в зависимости от того, кто был его слушателем. Например, сына знаменитого Дениса Давыдова уверял, что "и помышления не имел погубить Пушкина", и "вышел на поединок единственно по требованию… барона Геккерна, кровно оскорбленного Пушкиным" [42]. Но когда представлялся на модных европейских курортах русским дамам, то объявлял с гордостью: "Барон Геккерн, который убил вашего Пушкина" [43].
Все это, на первый взгляд, выглядит как неумелые и противоречащие друг другу попытки увести внимание общества от истины, но если судить по последствиям этой лжи, то видно, что она, следуя законам общественной психологии, сделала свое дело в высшей степени эффективно. Буквально до последней почерковедческой экспертизы 1974 года к числу виновных считался причастным князь Долгоруков, на которого, таким образом, падала большая часть вины, а мифы про "связь" поэта с сестрой жены и про "роман" его жены с Дантесом, а, стало быть, и ее виновность, до сих пор всерьез обсуждаются в виде версий и "рабочих гипотез". Результат их один – общество, складывающее свое мнение под воздействием авторитета печатного слова, судит о Мастере с учетом всех этих "деликатных" и "пикантных" подробностей. Так его облик теряет убедительность и цельность, лишаясь внутренней нравственной силы, а с этим и произведения его, утверждающие красоту высоких человеческих качеств, уравниваются в глазах читателя с церковной проповедью. Ведь если возвышенная мысль не подкреплена личным примером, то она – всего лишь мертвая софистика. И тогда сама дуэль, как неизбежное средство отстоять честь в глазах людей, тоже лишается смысла и превращается в фарс или импульс ревности. Такова сила выдуманных версий и подробностей – того, что называется клеветой.
За несколько дней до дуэли Мастер сказал Карамзиной: "… мне нужно…, чтобы моя репутация и моя честь были неприкосновенны во всех углах России, где мое имя известно" [44]. В этом, действительно, был залог будущей полноценной жизни его творений, и кроме, как идти на дуэль, ему больше ничего не оставалось – ценой смерти сделать бессмертным свое слово.
Произошло то же самое, что две тысячи лет назад, когда другой Поэт нес свой крест на Голгофу и тоже надеялся, что его последователи не добавят к его жизни и к его слову никаких новых подробностей.
Но общество жестоко к памяти поэтов. Его пристрастиями к слухам пользуются те, кто делают ложь своим инструментом, а интриги – профессией.
Дантес удивлял многих способностью очаровывать и привязывать к себе слушателей. Александр Карамзин вспоминал об этом его умении: "Нашему семейству он больше, чем когда-либо, заявлял о своей дружбе, передо мной прикидывался откровенным, делал мне ложные признания, разыгрывал честью, благородством души и так постарался, что я поверил его преданности госпоже Пушкиной, его любви к Екатерине Гончаровой, всему тому, одним словом, что было наиболее нелепым, а не тому, что было в действительности. У меня как будто голова закружилась, я был заворожен…" [45]
С учетом всех этих фактов в нашем расследовании Дантес уже выглядит опытным психологом, способным умело управлять мнением окружающих.
А одно из его писем заключает в себе целое откровение.
В нем он дает напутствие Ивану Гагарину, официально вступающему в Орден Иезуитов. Гагарин, по воспоминаниям современников, всегда относился к Дантесу как к духовному наставнику, внимая каждому его слову, и это письмо Дантеса написано именно как наставление духовному сыну:
"… Я получил Ваше письмо, такое искреннее и дружеское, которое меня убедило, что вы счастливы вашим решением посвятить жизнь служению Богу. Необходимо, любимый друг, чтобы ваш разум и ваше сердце для этого закалились. Это мужество, которое не дается простым людям" [46].
Так "великосветский шкода", "дамский угодник" предстает перед нами как духовный руководитель и один из иерархов Ордена Иезуитов, для которого служба в ордене – священная и великая задача, доступная только избранным. И получается, что все в той истории с дуэлью, ухаживаниями и анонимками намного серьезнее.
