(Бегемот и левиафан: из пасти — в пасть…)
Нечто спустилось и сложило себя из земного вещества: «прах сложился в нагую вертлявую женщину». Выпив кровь («Пью ваше здоровье, господа!»), Воланд возвратил свое в себя («Нам чужого не надо!» — говорит помощник Демиурга), а вещество оставил на земле: «И фрачники и женщины распались в прах».
В конце романа герои умирают, но продолжают жить в той форме, которая позволяет перемещаться по воздуху и проходить сквозь стену больничной палаты. Это — астрал. Если представить человечество плывущим по реке ледяным крошевом, то астральные существа — это водяные струи и даже целые гольфстримы, играющие льдинками. Но астрал — лишь первая ступенька огромной лестницы, по которой поднимаются «избранные» — те, кто спустился.
«Это верно, без обмана, истинно и справедливо. Его отец — солнце, его мать — луна. Ветер носил его в своем чреве, Земля его кормилица. Отдели землю от огня, тонкое от грубого, осторожно, с большим искусством, и ты получишь Славу Света, и всякий мрак удалится от тебя».
«Славой Света» алхимики называли Философский Камень. Не случайно Адепт выбрал себе имя Роберт — «Слава Света».
«Здесь все совершалось по трубе. Труба управляла невидимой жизнью этого дома. Труба вдруг вызывала слитный шум сотен голосов и шарканья сотен ног. Она же вдруг водворяла такую мертвую тишину, что ни одного звука больше не слышалось, кроме шлепанья капли из рукомойника в умывальной и резкого тиканья часов под лестницей. Один раз труба приказала выстроиться невидимой роте, и Биденко слышал, как в тишине где-то строилась эта невидимая рота, рассчитываясь на псрвый-второй, сдваивала ряды, поворачивала, а потом быстро прошла…».
Это — «Сын полка», любимая книга нескольких поколений советских школьников. Ее написал «дисковец» Валентин Катаев — друг Булгакова, Ильфа и Петрова. Повесть начинается с того, что разведчики находят спящего мальчика — сироту Ваню Солнцева (ср.: Иван Бездомный). Писатель упорно именует разведчиков «великанами» и «богатырями»: «Оба великана не без труда помещались в палатке, рассчитанной на шесть человек». Богатыри В.Катаева, несоразмерные с обычными людьми — аллегория Сынов Божьих из шестой главы Бытия. Они — «исполины», родоначальники «сильных, издревле славных людей». И эпиграф к «Сыну полка» писатель подобрал соответствующим: «Это многих славных путь». Спасенный из ада Ваня тоже не из простых: чтобы намекнуть на тайну его происхождения, в первых строчках повести упоминается сказочный «серый волк, несущий Ивана-царевича». Катаев без конца повторяет, что «сын полка» — «пастушок» и «прирожденный воин», — то есть, избранный по праву рождения. Будущий «пастух народов»?
После страшных испытаний «маленький принц» получает символический ключ к тайне Трубы. «У меня и ключ специальный есть, чтобы трубки ставить», — говорит пастушок Солнцев. Сравните: булгаковский мастер «умирает», передав эстафету ученику Ивану: «Вы о нем продолжение напишите!» Погибает и наставник Ивана Солнцева — капитан Енакиев (тоже бывший пастушок!), — а ученику передают, как эстафетную палочку, погоны капитана — «сберечь до того дня, когда, может быть, и сам он сможет надеть их себе на плечи». В конце повести Катаев приводит своего героя в суворовское училище. Легко доказать, что писатель имел в виду бартиниевскую школу: Атон — солнечный диск, фамилия Вани — Солнцев. Подойдя к училищу («дом с колоннами»!), новый ученик видит светлый диск — «низкое солнце, лишенное лучей».
Сказано: «Труба управляла невидимой жизнью этого дома». Только на одной странице «училищной» главы труба упомянута целых десять раз! Что же делает бездомный Иван, управляемый Трубой? «Душа мальчика, блуждающая в мире сновидений, была так далека от тела, что он не почувствовал, как генерал покрыл его одеялом и поправил подушку». Очевидно, это главная забота «метрдотеля» Школы — управлять снами и стеречь покинутые тела учеников-астронавигаторов. Но сном была и вся прежняя жизнь Ивана: «Ему снилось то же самое, что совсем недавно было с ним наяву». Иначе говоря, сон в училище — лишь продолжение предыдущего сна: жизнь есть сон. И этим сном, живо напоминающим некоторые булгаковские страницы, завершается повесть:
«Внезапно какой-то далекий звук раздался в темной глубине леса. Ваня сразу узнал его: это был резкий, требовательный голос трубы. Труба звала его. И тотчас все волшебно изменилось. Ели по сторонам дороги превратились в седые плащи и косматые бурки генералов. Лес превратился в сияющий зал. А дорога превратилась в громадную мраморную лестницу, окруженную пушками, барабанами и трубами.
И Ваня бежал по этой лестнице.
Бежать ему было трудно. Но сверху ему протягивал руку старик в сером плаще, переброшенном через плечо, в высоких ботфортах со шпорами, с алмазной звездой на груди и с серым хохолком над прекрасным сухим лбом.
Он взял Ваню за руку и повел его по ступенькам еще выше, говоря:
— Иди, пастушок… Шагай смелее!»
Алмаз в древности называли адамантом. «Алмазный» Суворов — Адам Кадмон, Демиург человечества? Куда же ведет старый полководец маленького «сына полка»? На одну из планет, приготовленных для новых Адамов: «Там дрожало и переливалось несколько таких крупных и таких чистых созвездий, словно они были выгранены из самых лучших и самых крупных алмазов в мире». Напутствие старого Демиурга просто и понятно: паси народы, будь бесстрашен и помни о том, что жизнь — сон.
Нельзя не заметить, что катаевский «Воланд» — в сером. В конце повести мы видим его в плаще и ботфортах со шпорами, он демонстрирует алмазный знак и погружает героя в сон. И остальное сходится: бездомный Иван, сияющий зал и огромная мраморная лестница.
М.Булгаков: «По этой дороге, мастер, по этой!...»
В.Катаев: «Это многих славных путь».
Символы, увиденные «сыном полка», — алмазный знак и лестница — вызывают в памяти слова из алхимического трактата «Беседа отшельника Мориена с королем Халидом»: «Сын мой, мы рождены у подножия горы: внизу пропасть бездонная, слева тлетворная зеленая мгла, справа — шелестящие изумрудные луга. Если хочешь победить смерть — не страшись трудного восхождения, не отрывай глаз от сияния горного кристалла на вершине, ибо кристалл этот — зрелый алмаз Господнего милосердия».
«О, кристалл моей души!» — обращается Хоттабыч к Вольке. Алмазы ищут в стульях герои Ильфа и Петрова, а булгаковский Коровьев говорит Римскому: «Алмаз вы наш небесный, драгоценнейший господин директор». В том же 1944 году, когда был написан «Сын полка» (алмаз и труба), появился рассказ И.Ефремова «Алмазная труба». Катаев пишет в своей автобиографической повести «Алмазный мой венец»:
«Мы много и упорно работали в газете „Гудок“, предназначенной для рабочих-железнодорожников. По странному стечению обстоятельств в „Гудке“ собралась компания молодых литераторов, которые впоследствии стали, смею сказать, знаменитыми писателями, авторами таких произведений, как „Белая гвардия“, „Дни Турбиных“, „Три толстяка“, „Зависть“, „Двенадцать стульев“, „Роковые яйца“, „Дьяволиада“, „Растратчики“, „Мастер и Маргарита“ и много, много других. Эти книги писались по вечерам и по ночам, в то время как днем авторы их сидели за столами в редакционной комнате и быстро строчили на полосках газетного срыва статьи, заметки, маленькие фельетоны, стихи, политические памфлеты, обрабатывали читательские письма и, наконец, составляли счета за проделанную работу».
Катаев, Булгаков, Ильф и Петров… Кто остался на «алмазной трубе»? Юрий Олеша. Возьмем, к примеру, его знаменитый мемуар под названием «Ни дня без строчки» и откроем последнюю страницу:
«Я очень часто ухожу очень далеко, один. И тем не менее связь моя с некоей станцией не нарушается. Значит, я сам в себе живу? Как же так? Неужели я ношу в себе весь заряд жизни? Неужели весь провод во мне? И весь аккумулятор? Это я — вся моя жизнь? Этого не может быть. Очевидно, при каждом моем шаге с тех пор, как я явился в мир, мною заведует внешняя среда, очевидно, солнце, которое все время держит меня на проводе, на шнуре — и движет мною, и является моей вечно заряжающей станцией.
Оно проступает в виде мутно светящегося круга сквозь неплотную, но почти непроницаемую преграду туч — всего лишь проступает, и, смотрите, все же видны на камне тени. Еле различимо, но все же я вижу на тротуаре свою тень, тень ворот и, главное, — даже тень каких-то свисающих с дерева весенних сережек!
Что же это — солнце? Ничего не было в моей человеческой жизни, что обходилось бы без участия солнца, как фактического, так и скрытого, как реального, так и метафорического. Что бы я ни делал, куда бы я ни шел, во сне ли, бодрствуя, в темноте, юным, старым, — я всегда был на кончике луча».
