Ольга потерла глаза, ощущая жар, исходивший от прозрачных камней, и… увидела перед собой ушастую кошачью голову.
— Пушок? — удивилась она. — Откуда?
— Ну, вот, все и заспала, — хохотнул рядом отец Павел. — Он же, каналья, с нами увязался, не помнишь?
— Помню, — согласилась Славина. — Мне опять сон тот самый приснился, про восьмерку. Я с ума сойду, батюшка, — Ольга жалобно посмотрела на спутника. — За что мне это наказание? Я снова была маяком, спасала Макса, а потом — снова эта доска с восьмеркой. Только цифра была такой красивой, как радуга… Что-то ведь все это означает?
— Конечно, дитя мое, — улыбнулся отец Павел. — Восьмерка — число удивительное.
— Что? — подхватилась Славина. — Вы знаете? Скажите!
— Я не толкую сны, Олюшка. Да не расстраивайся, — утешил он, краем глаза увидев, что девушка снова сникла. — Если есть вопрос, обязательно припасен и ответ. Потерпи. Всему свое время.
— Только когда оно наступит…
— В срок. И не раньше.
— А где мы уже? — Ольга поскучнела, поняв, что разгадки своего сна она не получит. — Долго я спала?
— Мончегорск миновали, к Оленегорску подъезжаем. Часа через два будем на месте.
— В Мурманске?
— Зачем нам Мурманск? Мы же на Сейв-Вэр едем?
— А вы дорогу знаете?
— Я же местный, Олюшка. И Сейв-Вэр не раз вдоль и поперек прошел.
— Вы? Зачем?
— Сначала с Рощиным ходил, а потом уж один. Все понять пытался, что за зверь такой — сейд.
— Поняли?
— До самого твоего появления думал — да. А оказалось… Недооценил я Рощина. Считал, дурью мается. А после того, что ты рассказала… Глупость и невежество, вот за что мы расплачиваемся. Ведь все эти его теории мне давным-давно известны. Сколько ночей мы с ним проспорили до зари. Сколько он мне всего рассказывал о своих открытиях, а я полагал — блажит! И Арктида эта… Ну что бы мне, дурню старому, по-иному на это взглянуть?
— И что тогда?
— Может, отвел бы Владислава от грешных мыслей, убедил бы. Я ведь долгое время оставался его единственным слушателем! А потом своим горем увлекся, до сейдов ли мне было? Вот тебе и мера за меру… Жалко, ох как жалко!
— Вы его еще жалеете? — поразилась Ольга. — Ведь он искренне верит, что поступает правильно.
— В том-то и дело, что искренне. Заблудшая душа… Когда цель неправедна, средства не оцениваются. Зачем? Вот и Рощин все свои злодейства оправдывает.
— Нацисты тоже оправдывали! И эта «Седьмая раса». Так мы с вами договоримся, что и Гитлера жалко.
— Как и всякую заблудшую душу. Гитлер, когда миллионы евреев в газовых камерах душил, уверен был, что так надо, что он борется за чистоту нации. Ну, а наши? Ленин, Сталин… Двадцать миллионов своих уничтожили! Борьба за идеалы коммунизма. А грезили-то все об одном — мировом господстве, власти неограниченной. Вот и Рощин. Сейды — средство, инструмент. А цель — та же. Поэтому, дитя мое, он непременно сделает то, что задумал.
— А вдруг в самый последний момент испугается и опомнится? — Ольга с надеждой уставилась на собеседника, надеясь, что тот поддержит ее слова.
— Сомневаюсь, — грустно вздохнул священник. — Если душа настолько заблудилась, если плотский ум возобладал над духовностью, то цель всегда будет оправдывать средства, а человек — свои действия. Давай-ка, дитя мое, расскажи мне еще раз то, что тебе говорил Рощин. И про обряд сейда, и как он с его помощью собрался устроить мировой катаклизм. Может, ты что упустила… А нам с тобой ошибиться нельзя.
* * *
Послушно пятясь, не сводя глаз с бесстрастного лица догонского жреца, друзья отошли под указанное дерево, присели.
— Выходит, то, что наблюдал Адам, это знак? — едва слышно спросил Макс. — Гонцы — это корабли, которые летят за догонами?
— А вестников среди них нет, — повторил Моду слова хогона. — Значит…
— Пророчество одного из мифов?
— Похоже. Если верить хогону, то сегодня ночью догоны должны покинуть Землю.
— Как? — Барт горько хмыкнул. — Сядут в ракеты и унесутся на Сириус?
— Светила вышли из картины… Макс, у тебя нет ощущения, что мы сходим с ума?
— Уже сошли. Но если это поможет попасть в пещеру, я готов остаток дней провести в сумасшедшем доме.
— Ну да, — согласился малиец. — Лучшего места для занятий наукой трудно представить. Ни о пище заботиться не надо, ни о собственном реноме.
— А хогон, может, он…
— Попробуй, посиди тут в одиночестве несколько лет кряду, общаясь исключительно с предками. Для него мифы — такая же реальность, как для нас с тобой — Интернет. Подождем. Недолго осталось. Может, бледного лиса увидим. — Моду попытался улыбнуться, показывая другу, что относится ко всему происходящему, как к забавной шутке, но даже в надвигающихся сумерках было видно, что улыбка вышла кривой и неуклюжей, как у перепуганного ребенка, изо всех сил пытающегося показать, что ему не страшно.
— Красная вода… Это о чем? — продолжал вслух размышлять Барт. — Кровь? А шар, из которого нет выхода? Тот самый волшебный кристалл или космический корабль в форме шара?
— Спроси еще, откуда в пещере, глубоко под землей, появится зеленый луч? — грустно продолжил Моду. — И почему я пришел вовремя, но опоздал…
— В прошлый раз он сказал мне, что догоны вознесутся ввысь в пламени великого огня…
— Землетрясение? Пожар? Макс, — Моду снова улыбнулся, но теперь как-то жалко и обреченно, — ты понимаешь, что ответ на любой из этих вопросов — Нобелевская премия?
— А то, — согласился Барт, — и посмертный памятник на родине героя. Что-то не получается у нас с тобой шутить, не находишь?
Друзья замолчали, наблюдая, как уменьшается за горами, бледнея и сморщиваясь, малиновое зарево заходящего солнца.
Скалы отбрасывали на пустынное плато зловещие коричневые тени, ветер, тот самый, из пустыни, наждачно-нахальный, резвился где-то сверху, не рискуя спуститься на землю, лишь изредка сбрасывая на площадку пригоршни песка.
— Тишина, как перед бурей, — прокомментировал Макс.
— Или как перед смерчем, — добавил Моду. — Помнишь, как нас под Небраской накрыло?
Конечно, Барт помнил. Тогда их экспедиция осталась жива совершеннейшим чудом. Смерч налетел ночью, когда ученые спали в палатках. Палатки-то их и спасли. Придавленный тоннами песка плотный брезент не дал людям насмерть захлебнуться горячей пылью. Их откапывали почти сутки. Искусственный бархан вырос ровно на месте их стоянки. Не дальше, не ближе. Словно смерч по заказу избрал совершенно точную мишень, размером с четверть квадратного километра. Двое — норвежец Стейнар и перуанец Анхельо — погибли…
Последние судорожные всполохи, отчаянно-багровые, суматошно-тревожные, будто солнце пыталось уцепиться за горы, чтоб пожить еще капельку в этом уходящем дне…
Темнота.
Мгновенная, плотная, обволакивающая, как липкая частая паутина. Сковывающая движения, невидимыми канатами стреноживающая шаги.
Разгребая тьму руками, как незнакомую опасную воду, друзья подошли к хижине. На порожке никого не было. Или просто хогон слился с темными стенами, растворившись в непроглядности ночи.
Понимая, что от них мало что сейчас зависит, мужчины, не сговариваясь, опустились на теплые камни плато. Со стороны близкого утеса явился странный ветер. Он струился словно из-под горы, низом, пролетая буквально сантиметрах в десяти от поверхности земли, строго параллельно, не задевая ни единой песчинки, не вздымая ни единую пылинку. Ровный теплый поток.
Пару минут спустя ветер приподнялся, и теперь его странное пологое дуновение ощущалось в полуметре от земли. Следующий взрезанный им слой воздуха находился точно на уровне голов застывших в ожидании ученых. Потом поток перестал чувствоваться, поскольку ушел вверх, но по едва приметному колыханию темного воздуха сверху было понятно: таинственный ветер никуда не делся. Он тут. И продолжает планомерное исследование пространства возле утеса.
И вдруг мир вздрогнул. Тьма над головами разверзлась. Стремительно и неотвратимо. Словно тот же ветер одним порывом сорвал мрачный тяжелый занавес, перекрывающий проход в вечность. Звезды, ярчайшие, крупные, живые, оказались совсем рядом. Более того, они неуклонно неслись вниз!
Ощущение пикирующих раскаленных звезд было настолько реальным, что друзья, как по команде, вжали головы в плечи, прикрывшись руками. И в этот момент небо взорвалось. Нестерпимо оранжевый, мгновенно забагровевший зигзаг молнии вспорол темноту наискось, загасив прожектора звезд, расползся рваными трещинами и втянулся в вершину утеса. Почти без перерыва небо треснуло еще раз, теперь уже двумя ярко-зелеными корявыми вспышками, которые тоже исчезли, нанизавшись на острые пики скал. Ярко-бирюзовый язык пламени во все небо, густо-фиолетовый всполох, снова красная молния…
