— Давай сейчас, лучшего времени все равно не будет. Павлина обернулась к Сергею:
— Сергей... отец... давай выйдем на палубу?
Они вышли на корму, стараясь укрыться от соленого океанского ветра. Павлина отвела Сергея к поручню и, сделав глубокий вдох, сказала:
— Я... Прежде всего мне нужно поблагодарить тебя за все, что ты сделал для нас... Спас жизнь Константину... За все, что тебе пришлось пережить ради меня... За всю твою доброту и щедрость...
Сергей хотел было сказать ей что-то ободряющее, но она оборвала его и настойчиво продолжала:
— Я рада, что моим отцом оказался такой достойный человек... возможно, и я однажды смогу стать достойной дочерью...
Павлина задумалась. Тревожно глянув ему в глаза, она добавила:
— Теперь же, когда все позади, когда исполнилось все, что ты задумал... Словом, мы с Константином должны уйти. Пойти своей дорогой в жизни... Только мы вдвоем.
Ее голос теперь звучал решительнее:
— Мы будем искать свою жизнь, а ты должен найти свою. И я желаю, чтобы твоя жизнь, Сергей Иванов, была такой, какой ты ее видишь для себя... И куда бы ты ни шел.. я буду всегда с благодарностью вспоминать тебя... даже несмотря на то, что так многое мне хотелось бы забыть...
Тут появился Константин, обнял одной рукой Павлину, а другой накрыл Сергееву ладонь и сказал:
— Когда мы устроимся и нам будет о чем написать вам, мы обязательно вам напишем — на тот адрес, который нам дала бабушка Павлины.
Сказав это, он извинился и оставил их одних. Павлина заговорила было снова, но сказала лишь:
— Верю, что моя мать... Что она гордилась бы тобой... и всем, что ты смог сделать.
Затем, в первый и последний раз, Павлина приблизилась к нему, обняла и поцеловала его в щеку. И этот первый поцелуй дочери такой нежностью отозвался в сердце Сергея, что он едва не заплакал. Он даже не протестовал, когда она сняла медальон со своей шеи, вложила в его ладонь и решительно сжала пальцы.
Оставшись один, Сергей молча смотрел на белую волну за кормой, вспоминая то, чему его учил Серафим еще много лет назад, — ничего не ждать и быть готовым ко всему. Сергей понимал, что расставание будет неизбежным, но не думал, что оно случится так скоро...
...Когда они достигнут берегов Америки, Павлина и Константин исчезнут из его жизни так же внезапно, как и появились...
Так много чувств бушевало сейчас в его душе, и ему оставалось, как уже не раз бывало в последние годы, лишь склонить голову и предать себя и свое будущее в руки Всевышнего.
И все же, несмотря ни на что, все закончилось хорошо. Сергей нашел свою дочь живой и здоровой и помог ей начать новую жизнь. И только что она сделала то же самое для него. Она открыла ему свою правду, чтобы он тоже мог найти для себя новую жизнь — здесь, на этой земле.
Уже показались берега Америки, и Сергей вдруг стал пристально всматриваться в свое новое окружение. Его глаза впитывали каждую деталь — блики солнца на океанской волне, свежий ветер, спешивший к новому берегу. Он с любопытством рассматривал пассажиров, заметно оживившихся к прибытию. Может быть, думал он, однажды люди построят такие корабли, чтобы лететь на них к самим звездам, — но и тогда наши приключения здесь, на этой Земле, будут не менее захватывающими.
И вдруг ветер неожиданно стих, и весь мир застыл в молчании: перед Сергеем появилось три лица, одно за другим, настолько отчетливо, что, казалось, они парили в воздухе перед ним. Первым он увидел своего отца. Его лицо в этот раз не было суровым, как на фотографии. Мягкий взгляд его темных глаз, казалось, проникал в самое сердце Сергея. Затем было лицо Серафима, и у Сергея по щекам потекли слезы благодарности — а мгновение спустя Сергей уже смотрел на обветренное лицо и глубоко посаженные глаза грека Сократа — того, кто уже появлялся в видении перед ним в далеком детстве... И эти три образа слились воедино в уме и памяти Сергея, и следующие слова, из далекой древности, пришли к нему: «Мы умираем, чтобы из одной жизни перейти в другую, но можем также родиться заново и в этой жизни... и наша песня, наше путешествие будет продолжаться и продолжаться...»
Сергей несколько минут стоял недвижим, пока не пришел в себя, почувствовав, как ветер шевелит его снежно- белые волосы. Уйдя с наветренной стороны, он вытащил из кармана пальто серебряный медальон, с которым решила расстаться Павлина. Осторожно открыв замочек, он молча смотрел на лица матери и отца, затем вытащил карточку матери, чтобы еще раз прикоснуться к колечку Аниных волос.
На какой-то миг он забыл обо всем на свете, и слезы на его лице смешались с соленым морским воздухом. За фотографией было не одно, а два колечка — медно-рыжее и еще одно, темное, словно земля его родины, что осталась теперь так далеко позади...
Сергей молча помолился за свою дочь, и ему казалось, что Анин голос сейчас вторит его неслышным словам, — голос, который уже не раз обращался к нему в его самый темный час: «Имей веру, любимый. Нашей дочери ничего не угрожает под неусыпным оком Всевышнего».
— Я знаю, — ответил он ей. — И не только ей — всем нам.
Когда я был молод, я верил,
Что в жизни есть свой порядок,
И этот порядок — мои желания и надежды.
Но теперь понимаю, что Путь извилист, как река. Устремляясь вперед, никогда не течет прямо, Следуя воле и замыслу Творца,
Чтобы слиться с Великим Морем Бытия. Мои странствия открыли мне глаза:
Принимая свой Путь, человек становится воином. Любая дорога ведет к миру.
Любой выбор — к мудрости.
И истоком жизни всегда была
И вовек пребудет Загадка.
Из дневников Сократеса
И еще немного о том, что было дальше…
Мои бабушки и дедушки, все четверо — выходцы из Украины, но я был особенно близок с родней с материнской стороны. Мой дедушка Эйб был мастер рассказывать всякие истории. Сколько их я еще мальчишкой наслушался от него, пока мы с ним кололи орехи, сидя под могучим деревом, что росло у них на заднем дворе. Как и многие выходцы с тех краев, он мало говорил об Украине или России, предпочитая рассказывать пусть о менее значимом, зато о личном — о том, как ему хотелось в детстве, чтобы его посадили на лошадь, как он научился плавать, решившись прыгнуть с лодки в холодную прозрачную речку.
В моем воображении долго еще жили образы и тех историй, что он сочинял для меня, и народных сказок тоже, например о жар-птице, которая никому не давалась в руки, кроме одного мальчика, такого же доброго и послушного, как я...
Дедуля Эйб умер, когда мне было четыре года.
Бабушка, которую мы все звали Бабу, сказок не рассказывала, зато она делала самые вкусные на свете пироги с повидлом, и еще строго следила, чтобы у меня, пятилетнего мальчишки, всегда было чисто за ушами. Я до сих пор с теплотой вспоминаю мою Бабу, старую седую женщину, любившую носить цветастые платья.
Когда я подрос и уехал учиться в колледж, мы перестали видеться с Бабу, пока наконец в начале семидесятых я на какое-то время вернулся назад в Южную Калифорнию. К тому времени ей было почти восемьдесят, большую часть времени она не вставала с кровати. Ее зрение тоже стало быстро сдавать, так что я нередко читал ей вслух из своих рукописей, над которыми в тот момент работал.
Как-то раз, это было воскресенье, я решил ей почитать кое-что из черновых набросков этой книги, частично составленной из отрывков дневника Сократеса, который он передал мне перед своим исчезновением. Поскольку действие происходило в России, откуда она была родом, я подумал, что Бабу должно понравиться. Поначалу мне показалось, что она не очень-то обращает внимание на то, что я читаю, — до того момента, пока я не назвал имени Сергея Иванова. Услышав это имя, Бабу неожиданно наклонилась и ее глаза широко раскрылись.
— Ты в порядке, Бабу? — спросил я.
— Да, да — читай дальше, — сказала она, глядя кудато мимо меня.
Сергей Иванов — достаточно распространенное имя в России. Наверное, подумалось мне, у нее был там кто-то, кого так звали.
И лишь когда я упомянул о мальчике, которого звали Константин, Бабу протянула руки и прервала меня:
— Все, хватит читать! — сказала она.
Я никогда раньше не слышал, чтобы она говорила так взволнованно. Но не только ее голос встревожил меня — у нее из глаз неожиданно покатились слезы. Утирая слезы носовым платком, Бабу сама стала рассказывать мне о своем детстве и о своей жизни...
То, чем она решила поделиться со мной, открыло передо мной больше семейных тайн о моих предках, чем я надеялся когда-либо узнать.
