— Жизнь в смерти, — сказал мой друг. — Или смерть в жизни. Не знаю, как это точнее выразить…
Я давно забыл этот эпизод, оставил его без внимания как забавный плод воображения. Я никогда не допускал мысли, что Антонио может ошибаться.
Но вот оно снова стояло передо мной — животное, растение, минерал? Он или оно, живое или неодушевленное? И могу ли я верить в подобные вещи? Некоторые части его одежды поменялись, но я мог бы поклясться, что на нем были те самые изношенные туфли.
Я почувствовал холод и понял, что все мои поры раскрыты. Холодный пот стекал по ногам, спине и по лицу.
Я резко повернулся и быстро зашагал прочь, вниз по склону холма к городу, оставил свое намерение пройтись по тропе через руины; стояла глубокая ночь, и с меня было достаточно впечатлений.
На полпути к подножию я обернулся. Его не было. И вдруг У меня возникло чувство, что вокруг нет ничего живого, ни единого живого существа в радиусе нескольких миль. До самого Подножия холма я мчался бегом.
Мы собираем наше настоящее из деталей и обломков нашего прошлого, стараясь избежать комбинаций, которые доставляли нам страдания и воссоздать те, которые приносили радость. Мы беспомощные пленники.
Антонио Моралес.
Все это обрело смысл к утру следующего дня; по крайней мере, мне удалось втиснуть все происшедшее в какие-то рамки. Я проснулся в угловом номере гостиницы Лос-Маркесес, натянул брюки и еще сонный выбрался на балкон, чтобы ощутить сладостные первые минуты нового дня в новом месте, далеком от предыдущего.
Я стоял на балконе над узкой, мощеной булыжником улицей Гарсиласо и обнаружил, что вчерашняя встреча на холме приобрела значение, пока я спал.
Согласно фольклорным представлениям, это нездоровое и жуткое привидение среди развалин могло захватить меня своим взглядом и «доить» из меня мой дух. Идея была очевидной: смотрел ли бы я в его пустые глаза или в тени между огнями города, лежавшего во мраке внизу, — я наверняка терял бы какую-то часть себя. Представить себе, что это блуждающее полуживое существо есть проявление моего бессознательного, невозможно, и это никак не устраняет самого события: существо в руинах было реальным, не призрачным; если бы я бросил камень, то попал бы в нечто плотное. К тому времени, когда я допил свою первую чашку кофе в кафе «Рим», я уже проанализировал смысл происшедшего.
Я возвращался в Перу с некоторым смутным чувством цели, стремясь завершить то, что начал давно. Я стоял на краю утеса, оглядываясь через плечо на тропу, по которой поднялся; я был уверен, что тропа сама мне покажет, куда ступать дальше.
И предостережения Антонио, его мелодраматические увещевания отвести глаза от тени под шляпой того неестественного существа в руинах, возможно, были предчувствием этого момента, когда я возвращусь один и буду искать чего-то еще, сжигаемый надеждой, которая выросла из прошлого, искушаемый воспоминаниями о прошлом, которое мы делили с Антонио.
Если бы я не был так чувствителен к собственным фантазиям, я мог бы увидеть и понять, чем была эта встреча в руинах.
Это была жизнь в смерти и смерть в жизни, это она предстала передо мною в ту ночь в Саксайхуамане. Теперь я это знаю; тогда я этого не уловил, точно так же как могу не уловить тему в симфонии Стравинского, потому что сильно озабочен отсутствием знакомых аккордов.
Впрочем, это не важно. Моя интерпретация, пусть фантастическая, заставила меня принять решение. Я закончил завтрак, выпил вторую чашку кофе и вышел из кафе. Я ступил в головокружительно яркую, освещенную солнцем Пласа-де-Армас и направился к магазину, где, я знал, продаются карты. Когда испанцы пришли в Перу, они столкнулись с народом и цивилизацией, которые бросали вызов европейскому воображению. Это была империя; ее отцом было Солнце, ее города из камня и золота рождались от Земли и уходили своей плотью в Землю.
И населяли ее люди настолько благородного облика, что римляне по сравнению с ними могли вызвать лишь насмешку. Их кожа сияла бледностью Луны, а жаром Солнца. Одежду они шили из тканей, сделанных из тонкой, как шелк, шерсти и раскрашивали ее самыми яркими цветами Природы и самыми замысловатыми геометрическими узорами. Они украшали себя шкурами огромных рептилий и перьями странных крикливых птиц абсурдной красоты. Они носили кованное золото на груди и в углах. Они населяли землю, равную по площади Испании, Португалии, Франции, Англии и Австро-Венгерской империи вместе взятым; они правили страной из заоблачных городов, с вершин, превосходящих все европейские масштабы; их столица находилась в долине, поднятой над уровнем моря выше, чем любая гора Испании. Они производили свыше ста пищевых продуктов; изобрели систему социальной безопасности; построили мощеные камнем дороги, подвесные мосты и туннели, объединявшие всю империю. Они не делали записей. Они были только quipucamayocs, хранители устной истории и мастера qui-рus — шнурков с навязанными узелками и цветной кодировкой, в которых хранилась документальная информация о событиях прошлого, настоящего и будущего. Поэтому, опустошив империю Детей Солнца, испанцы фактически уничтожили целую культуру. К счастью, несколько испанских летописцев сумели записать многое из того, что видели, и кое-что из того, что слышали, хотя понимали они мало; в их задачу входило описание Конкисты, а не культуры, которую завоеватели безжалостно разрушали. Царская Дорога инков, целая сеть вымощенных камнем путей и магистралей, включала в себя 3250 миль высокогорной дороги от Эквадора до Чили и 2250 миль по перуанскому побережью. Испанский летописец Педро де Сьеса де Леон был, вероятно, первым европейцем, который описал это чудо света в 40-х годах XVI столетия.
«Памяти народа» — так назвал он свой рассказ: «Я сомневаюсь, что где-либо существует памятник, подобный этой магистрали; она проходит через глубокие долины и высокие горы, через снежные громады и болотные трясины, сквозь естественные породы, вдоль бурных рек; местами она идет ровно и гладко, вымощена аккуратно подобранным камнем; в других местах пересекает горные цепи, прорезает скалы, идет по обрывистой кромке речного русла и надолго исчезает в снегах; и везде она чисто убрана, ухожена, на всей своей протяженности оборудована жилыми сооружениями, складами, святилищами Солнца и дорожными столбами.
О, я не знаю, можно ли сказать что-либо подобное об Александре или любом другом властелине мира — соорудили ли они такую дорогу или хотя бы дали средства на закладку? Римская дорога через Испанию и другие, о которых мы читали, не идут ни в какое сравнение с этой дорогой». Эти дороги были нервной системой империи инков.
Испанцы — мореплаватели, они сразу стали строить дороги вдоль побережья; Писарро обосновал столицу в Лиме. В Андах, где дороги часто проходят по горным склонам в тысячах футов над ущельями, которые кажутся бездонными из-за клубящихся в них туманов, Царская Дорога инков была практически бесполезной для испанских лошадей и караванов. Одна из этих дорог пролегала вдоль реки Урубамбы до Оллантайтамбо — места свирепых сражений между войсками Писарро и партизанскими силами Манко Инка, — затем поворачивала на север и, выбравшись из долины, ныряла в джунгли. Оккупанты, видимо, никогда не пользовались этой дорогой; левая ветка ее, миновав Оллантайтамбо, следовала дальше вдоль русла Урубамбы, пересекала реку через Мост Радости и шла через Радужную Долину.
Эта дорога, не известная испанцам, поворачивала к северо-западу в том месте, которое называлось Травяной Равниной, пересекала равнину Цветок Алуллуча и поднималась на высоту около 14000 футов, где находится перевал Мертвой Женщины; дальше следовал спуск в Радужную Долину; еще два дня густых джунглей и высоких горных цепей, мимо храмов, святилищ, наблюдательных постов — и дорога выходила к месту, которое называлось Воротами Солнца.
Этот путь хранился в секрете от испанцев в течение сотен лет; вместе с ним целый регион был заброшен инками и забыт историей. По этому пути можно добраться до места, где Урубамба делает петлю, похожую на крепостной ров, вокруг подножия огромной крутой горы, царящей над долиной. Солнце здесь почти всегда светит сквозь облака, за которыми прячутся окружающие горы.
Там, словно гнездо в седловине между двумя вершинами горы, был город удивительной красоты, орлиное гнездо духовного благородства, где тысячи людей поклонялись Солнцу, Луне и Земле.
Этот путь, который вел от Оллантайтамбо через Мост Радости и Радужную Долину, назывался Царской Дорогой на Мачу Пикчу.
Через полчаса после завтрака в кафе я сидел на фигурной железной скамье на Пласа-де-Армас и рассматривал топографическую карту, выпущенную государственной геологической службой. Тонкие волнистые зеленые линии расходились вокруг крохотных треугольников, которыми были обозначены пики больших гор. Я проследовал вдоль пунктирной кривой, которая обозначала Путь Инков от Корихуайярачина до Мачу Пикчу. Там, на высоте 13860 футов, недалеко от центра карты с крестом, указывающим стороны света, значилась Хуармиху-аньюска, перевал Мертвой Женщины, — тот самый снежный перевал из моих сновидений.
