Проснулся я где-то после полуночи и направился вниз, тщательно выбирая другую дорогу к деревне. Хуанита ожидала меня. Она смотрела на меня недоверчиво; я обнял ее и позволил уложить себя в постель. Десять часов спустя я проснулся от зловония моего тела; я с трудом выбрался на улицу, солнце уже было высоко. Я вымылся в холодной воде речушки, которая сбегала с гор и протекала рядом с селением. Немного ниже но течению русло расширялось, образуя небольшую заводь; я плавал там на спине, глядя в прозрачно-синее горное небо. Проглоченный вчера шарик пейота с грязью внезапно вызвал у меня резкий приступ диареи, и мой кишечник опорожнился. Я поднялся вверх по течению, помылся и выкарабкался на берег, чувствуя себя так, словно меня выпороли. Я сидел над речкой и думал, что, независимо от количества земли, которую я на себя намазал, я все равно остаюсь белым человеком, и этот человек гадит в воду, которую другие пьют. Этот случай рассказал мне об экологии больше, чем все книги и статьи, которые я читал с тех пор.
Я вернулся в Калифорнию одетым, как гвикол: белые штаны, белая рубашка и яркий вязаный кушак. Но мне тогда было лишь немногим больше двадцати, и я не сомневался, что глубина моих познаний дает мне право на такую вычурность — по сути, на саморекламу.
13 февраля. Позже
Мы спустились на тысячу футов ниже. Зеленая масса джунглей под нами приобрела определенность, появились ботанические подробности.
Широкий разворот вправо — и мы делаем круг над посадочной полосой. Полоса выглядит как шрам — Нет, скорее прореха на плотной ткани джунглей, на зеленом одеянии Земли. Я подозреваю, что мое пребывание у гвиколов и мое причастие на вершине горы были не более чем опытом. Возможно, таким же поверхностным, как и моя реакция на него.
Поддельная, ненастоящая духовность. Надеть чей-то костюм еще не означает стать его кровным родственником. Возможно, то, что я нагадил в речку, было наиболее подлинным поступком за всю поездку. Я не служил опыту с пейотом (я не знал, как это делается), но все же опыт послужил мне. Он продолжает служить мне, когда я силюсь оценить мою готовность к тому, что ожидает меня впереди, там, внизу, на одной из невидимых полянок в джунглях.
Профессор Моралес намекнул, что я не готов к джунглям, к пути ягуара на Запад. Сначала должен быть Южный путь, что-то вроде сбрасывания с себя прошлого. Интересно, как у меня сейчас с моим прошлым… Гвиколы. Беспокойство. Слова Моралеса сидят во мне, как заноза.
Двести, сто футов над посадочной полосой, вот мы уже вровень с деревьями! Это деревья чиуауако, по сравнению с которыми калифорнийские секвойи выглядели бы карликами; это настоящий масштаб джунглей Амазонки. Первозданный. Земля гигантов.
Теплое дуновение воздуха, несущее запах джунглей, приветствовало мои первые шаги в Пукальпе. Аэропорт был в точности такой, каким он и должен быть. Мощные столбы подпирали тростниковую крышу, посеревшую от давности и выхлопных газов. Обветшалые москитные сетки, тут и там перегородки из рифленого металла, поржавевшая вывеска с товарным знаком кока-колы, расшатанные скамейки, москиты. В конце посадочной полосы автобус с самодельной деревянной крышей, пара потрепанных грузовиков.
Пройдя всего пятьдесят метров от самолета до спрятанной в тени двери рядом с рекламой кока-колы, я почувствовал, что задыхаюсь, льняная рубашка неприятно прилипла к спине. Струйки пота стекали с моей груди, я чувствовал их на животе, когда, прислонившись к стойке бара, стоял перед старым вестингхаузовским вентилятором.
Я подождал, пока низенькая индеанка соберет в нейлоновую сетку запотевшие бутылки с содовой и отсчитает свои soles бармену, полному туземцу с приятным свежим лицом. Рассчитавшись, она поставила себе на голову обшитую джутом корзину, затем, балансируя ею, взялась за пластиковые ручки своей сетки, как бы взвешивая ее, и вышла на солнце. Какое-то время я смотрел ей вслед, вспомнил, что ее фото с обнаженной грудью было опубликовано на обложке географического журнала, и обернулся к хозяину.
— Cen'esa, рог favor.
— Si, senor!
Коротышка широко улыбнулся и наклонился над большим сосудом с ледяной водой, в которой стояли бутылки с пивом и с содовой. Он вытащил бутылку «амазонского», вытер ее влажным полотенцем, открыл пробку и церемониально поставил передо мной:
— Una cervesa fria para el… espahol.
— Я не испанец, — сказал я. — Gringo, americano.
— Но ваш акцент…
— Кубинский.
— Правда? — он смотрел на меня удивленно.
— Это было до революции. — Я подмигнул ему и поднял бутылку. — Salud.
— Salud, senor. — Он перегнулся через бар, рассматривая мой рюкзак на полу. — Инженер?
Я покачал головой. Он глянул на меня понимающе:
— Нефть.
— Нет.
Его нижняя губа полезла на верхнюю.
— На американского фермера вы не похожи… — Тут он хлопнул ладонью по прилавку. — Консультант!
— Психолог, — сказал я со смехом. Он наморщил лоб.
— Врач, — сказал я.
— Ага! — лицо его прояснилось. Он подумал секунды две, а затем сказал: — Нет. Вы слишком молоды.
— Ваша правда, — сказал я. — Но, может быть, от здешней жары я стану старше.
— Не беспокойтесь, — сказал он. — Скоро ваше тело успокоится. Сердце заработает медленнее, и вы перестанете потеть. Вы приспособитесь. Еще пива?
— Нет, спасибо. Мне нужно идти дальше. Здесь есть автобус или такси?
— Нет. Автобус ушел. Вам далеко?
Я вытащил из сумки свой журнал и нашел запись профессора Моралеса:
«Дон Рамон Сильва,
От аэропорта Пукальна по Трансамазонской дороге до 64-го километра, дальше по тропе налево 2 км».
Он уставился на страницу искренним взглядом человека, не умеющего питать.
— Час дороги, — сказал я. — На юг.
Он оглянулся на дверь и показал мне глазами мальчика лет двенадцати, тащившего грязный холщовый мешок но бетону.
— Это Хорхе. Он возит почту на плантацию. Он может взять вас. — Бармен потер большим и указательным пальцами невидимую бумажку.
Трансамазонская дорога представляет собой трассу через джунгли с двухрядным движением, но в предсмертном состоянии. Тропические ливни и убийственная жара превратили покрытие в сплошные трещины и ямы, тут и там толстые стебли лиан пробиваются сквозь разломы в ограждении и заползают далеко поперек искалеченной мостовой, словно пытаясь затянуть рану. Туземцы ведут постоянную и беспощадную войну с джунглями, обрубывая своими изношенными мачете осторожные щупальца Природы.
Мы с Хорхе подпрыгивали на ржавых пружинах разваленного сиденья в его пикапе. Пластиковая Дева Гвадалуиская, висящая на зеркале заднего обзора, дергалась, подобно марионетке. Мы беседовали о бейсболе, об американских ресторанных компаниях, которые выжигают джунгли ради выгодного разведения скота, о каучуковой плантации в трехстах километрах отсюда.
Я вышел из машины возле белого деревянного столба, обозначавшего 64-й километр. Ни слева, ни справа я не видел ни малейшего просвета в листве, пока Хорхе не спрыгнул вниз и не показал мне изящную банановую пальму, казавшуюся крохотной среда гигантских деревьев.
— Там тропа, — сказал он.
Мы постояли среди дороги, глядя друг на друга. Он пожал плечами и сунул руки в карманы. Я шлепнул себя но щеке и убил москита.
Ночью здесь был ливень, от асфальта шел пар. Жужжали цикады, джунгли непрерывно шелестели. Воздух был насыщен терпкой влагой. Ворчание старого пикапа терялось в ровном, устойчивом шуме Амазонки.
— Зачем вы туда идете? — спросил он.
— Мне нужно увидеться с одним человеком. Он кивнул и продолжал глядеть вдоль дороги.
— Не сходите с тропы, — сказал он, не глядя на меня. — Один шаг в сторону, и вы ее больше не найдете, потеряетесь.
— Спасибо, — сказал я.
— De nada.
— Он залез в кабину, хлопнул дверцей. Я опустил руку в карман и выгреб оттуда прнгоршню soles. Он не снял руки с дверцы, только глянул вниз, на деньги в моей руке, затем покосился на стену деревьев, лиан и листьев за моей спиной и вдруг широко улыбнулся мне. Для двенадцатилетнего мальчишки это была слишком умная улыбка. Движением головы он отмахнулся от денег и включил газ. Выхлопная труба выстрелила, раздался какой-то вопль.
— Los monos, — сказал он. — Обезьяны.
— Спасибо, что подвез, — сказал я.
— Вuеnа suerte, — сказал он. — Счастливо!
Я стоял посередине Трансамазонской дороги и смотрел, как старенький грузовичок запрыгал дальше, начиная расплываться за волнами горячего воздуха и, наконец, исчез, как мираж.
13 февраля. Позже
Иду но тропе. Ширина четыре фута, трудноразличима. Все здесь преувеличенно разрослось и перепуталось, всюду влага. Под ногами сочная мякоть… Острое ощущение Земли как живого существа, ступаю по ее плоти…
