На другом портрете мы видим личину или маску, которая у нас ничего не вызывает, кроме любопытства к некоторым тщательно и мастерски выписанным деталям. За странной маской этого лица вы чувствуете космический холод пустоты, отражающей духовное состояние создателя такого портрета. Уходя от «Джоконды», мы несем ее образ в сердце и еще долго после этого одно лишь воспоминание о ней тревожит нашу душу и поднимает в ней необъяснимую радость. Черты героя второго портрета начинают стираться в памяти уже через полчаса, размываются и исчезают, не вызывая никаких чувств или эмоций.
«Люди определенно делятся на два вида, — писал Рерих. — Одни умеют радоваться небесному зодчеству, а для других оно молчит, или, вернее, сердца их безмолвствуют. Но дети умеют радоваться облакам и возвышают свое воображение. А ведь воображение наше — лишь следствие наблюдательности. И каждому от первых дней его уже предполагается несказуемая по красоте своей небесная книга»[638].
Эта «небесная книга» предполагается и для художников и, может быть, более для них, чем для кого-либо другого. И степень ее прочтения зависит от уровня духовной наполненности берущегося за кисть, резец, перо или музыкальный инструмент. И чем выше дух самого художника, тем выше пространство «небесной книги», повествующей о нездешних мирах. Тем совершенней и прекрасней видимая плотная форма, в которую облекается жемчужина духа, добытая художником в этих мирах. Процесс или механизм добывания таких жемчужин глубоко индивидуален, а восприятие его философом или художником всегда субъективно. Пророческие сны, видения, знамения — это те пути, которыми художник проникает в таинственный мир нездешнего. Это те энергетические явления, которые образуются под непосредственным воздействием иных миров на наше плотное, трехмерное пространство.
«И сны четко и властно зовут к покинутой, но существующей Красоте. Только примите. Только возьмите, и увидите, как изменится внутренняя жизнь ваша, как затрепещет дух в сознании беспредельных возможностей. И как легко осенит Красота и храм, и дворец, и каждый очаг, где греется человеческое сердце»[639]. Это опять Рерих. И в унисон с этой мыслью звучат слова из книги Живой Этики: «Потому жизненность искусства, которое хранит божественный огонь, дает человечеству насыщение тем огнем, который возжигает дух и насыщает все миры»[640].
Без этого огня, возжигающего дух и добытого художником в иных мирах, без энергетики, которая излучается произведением истинного искусства, невозможна Космическая эволюция человечества, его духовное продвижение.
К сожалению, до сих пор многие смотрят на искусство как на нечто развлекательное, как на отдых для глаза и не дают себе труда проникнуть в энергетическую суть самого явления. Эта суть была уже достаточно четко определена, помимо уникальных книг Живой Этики, работ Елены Ивановны и Николая Константиновича Рерихов, в произведениях философской мысли Серебряного века России.
«Осязаемая материя искусства, — писал И.А.Ильин, — не есть важнейшее в искусстве; она не есть нечто самодавлеющее, и ее нельзя трактовать как „самостоятельное“ тело художества, напротив: она есть нечто вторичное, служебное, повинное послушанием высшему смыслу произведения»[641]. И еще: «…чтобы возыметь основной замысел, чтобы постигнуть художественный предмет, ты должен уйти в глубину сердечного созерцания и вопросить из своего созерцающего сердца Бога, мир и человека о тайнах их бытия. Погрузись в эту духовную глубину, как в некое море, и вернись из нее с жемчужиной. Затеряйся в блаженных пространствах духовного опыта и принеси оттуда самый лучший цветок и соблюди в своем творчестве верность этой жемчужине и этому цветку»[642].
«Цветок духа», «жемчужина духа» — вот, что приносит в плотный мир художник, погружаясь в духовные глубины своего внутреннего мира и через них входя в контакт с нездешним, высшим миром. Однако этот Цветок или Жемчужина не являют собой плотный образ. Их превращает в образ рука самого художника, которая создает для него форму, энергетическим сердцем которой остаются добытые трудами духовных усилий Цветок или Жемчужина. П.А.Флоренский называет это энергетическое явление кристаллом, около которого «выкристаллизовывается земной опыт, делаясь весь, в самом строении своем, символом духовного мира»[643].
Но как бы ни называлось то, чем наполняется усиленно работающий дух художника, соприкасающийся с иными мирами, энергетический процесс воплощения добытого Цветка, Жемчужины или Кристалла в форму плотного мира сложен, а подчас и мучителен.
Донато д'Анжелло Браманте, современник великого Рафаэля, приводит рассказ художника, который как нельзя лучше иллюстрирует взаимоотношения художника с энергетикой иных миров и дает яркое представление о мучительности пути к истинной Красоте.
«И ночь и день беспрестанно, — пишет Браманте, — неутомимый дух его трудился в мыслях над образом Девы, но никогда не был в силах удовлетворить самому себе, ему казалось, что этот образ все еще отуманен каким-то мраком перед взорами фантазии. Однако иногда будто небесная искра заранивалась в его душу, и образ в светлых очертаниях являлся перед ним так, как хотелось бы ему написать его; но это было одно летучее мгновение: он не мог удерживать мечты в душе своей»[644]. Далее Браманте повествует о том, как Рафаэль потерял терпение и стал писать Мадонну, и дух его все более воспламенялся. Однажды он проснулся в большом волнении. «Во мраке ночи взор Рафаэля привлечен был светлым видением на стене против самого его ложа; он вгляделся в него и увидел, что висевший на стене еще неоконченный образ Мадонны блистал кротким сиянием и казался совершенным и будто живым образом. Он так выражал свою божественность, что градом покатились слезы из очей изумленного Рафаэля. С каким неизъяснимо-трогательным видом он смотрел на него очами слезными, и каждую минуту казалось ему, этот образ хотел уже двигаться; даже мнилось, что он двигался в самом деле, но чудеснее всего, что Рафаэль нашел в нем именно то, чего искал всю жизнь и о чем имел темное и смутное предчувствие. Он не мог припомнить, как заснул опять, но, вставши утром, будто вновь переродился; видение навеки врезалось в его душу и чувства, и вот почему удалось ему живописать Матерь Божию в том образе, в каком он носил Ее в душе своей и с тех пор всегда с благоговейным трепетом смотрел на изображение своей Мадонны. Вот что мне рассказал друг мой, дорогой Рафаэль, и я почел это чудо столь важным и замечательным, что для собственного наслаждения сохранил его на бумаге»[645].
Слова «я почел это чудо столь важным» свидетельствуют о высокой духовности и достаточном собственном опыте самого автора этих строк. В наше прагматическое время вульгарного материализма редко встретишь такое отношение к проявлениям энергетики невидимого, взаимодействующей с духом человека.
Философско-художественные исследования П.А.Флоренского в области иконописного искусства представляют с этой точки зрения огромный интерес.
«Так в художественном творчестве, — пишет он, — душа восторгается из дольнего мира и всходит в мир горний. Там, без образов, она питается созерцанием сущности горнего мира, осязает вечные ноумены вещей и, напитавшись, обремененная ведением, нисходит вновь в мир дольний. И тут, при этом пути вниз, на границе вхождения в дольнее, ее духовное стяжание облекается в символические образы — те самые, которые, будучи закреплены, дают художественное произведение. Ибо художество есть оплотневшее сновидение»[646].
Флоренский нашел точные слова, смыслом своим проникающие в суть источника истинного искусства.
Также знаменательны его мысли о механизме энергетического взаимодействия между художником и Высшим миром, «…есть два рода образов: переход через границу миров, соответствующий восхождению, или вхождение в горнее, и переход нисхождения долу. Образы же первого — это отброшенные одежды дневной суеты, накипь души, которой нет места в ином мире, вообще — духовно неустроенные элементы нашего существа; тогда как образы нисхождения — это выкристаллизовавшийся на границе миров опыт мистической жизни. Заблуждается и вводит в заблуждение, когда под видом художества художник дает нам все то, что возникает в нем при подымающем его вдохновении, — раз только это образы восхождения: нам нужны предутренние сны его, приносящие прохладу вечной лазури, а то, другое есть психологизм и сырье, как бы ни были искусно и вкусно разработаны»[647].
Флоренский здесь подметил очень интересный энергетический процесс, связанный с явлением «эволюция — инволюция», понятия, существующие лишь в неразрывности друг с другом. Художник, несущий в себе истинное искусство, в данном процессе выполняет роль Творца с большой буквы (нередко и являясь им в действительности), который подобно Жертве Высокой Сущности спускается в низший мир, принося этому миру необходимые для дальнейшей эволюции последнего энергетические дары. И когда дух этого художника, после краткого путешествия в мир иного измерения, входит в плотные слои материи, в них сгорает все наносное, ненужное и мешающее созданию художественного образа, который может обрести характер символа.
