города слепотствовала, овладел ими человек, исшедший из самой крайней низости, который жаждущих истины обольщает как во тьме, увлекая ко лжи, никогда не предлагает плодотворнаго слова, совращает же души каким-то обаянием и пустыми вещами. Льстецы вопияли, рукоплескали, изумлялись, когда им следовало бы и сквозь зубы не пропускать слова. Весьма многие из людей простых жили по их указанию. Дела текли сами собою, как во время потопа, когда все совершенно пришли в нерадение. Управлял же всем человек из народной толпы (как вернее сказать это?), ничем не отличающийся от чернорабочих, оказавший тем только услугу городу, что обитателей его не вверг в преисподнюю. Но этот доблестный и знаменитый муж не стал дожидаться суда над ним, сам себя наказав бегством, почему должно истребить его для пользы самих варваров, чтобы и из них не убедил кого нечествовать, принося жалобы, как лицедей, первому встретившемуся. Но ему издали будет сказан свой привет. А вас надлежит мне поставить наряду с немногими, лучше же сказать, одних почтить преимущественно перед прочими за ту высокую степень в вас доблести и ума, о какой проповедуют дела, прославляемыя едва ли не целою вселенною. Честь вашему целомудрию! Желал бы и не раз слышать многих вестников, описывающих и прославляющих дела, вами совершенныя, о затмившие любочестием предков и представившие собой образец современникам и потомкам! Вы одни вождем в слове и деле избрали человека всех совершеннейшаго по нравам и нимало не поколебались, но мужественно переменили образ мыслей своих и присоединились к прочим, от этого дольнаго и земнаго поспешили к небесному под руководством достопочтеннейшаго Георгия, человека, который более всякаго другаго углубился в подобные предметы. При его содействии и последующее время жизни проведете с прекрасною надеждою, и в настоящем будете жить спокойно. О, если бы все вообще жители города, как священнаго якоря, держались его слова, чтобы не иметь нам нужды ни в сечениях, ни в прижиганиях для уврачевания людей, испорченных сердцем! И этим последним наипаче советуем отступиться от приверженности к Афанасию и не вспоминать более об этом излишнем пустословии, или сверх своего чаяния подвергнут они себя крайним опасностям, из которых, не знаем, исхитит ли кто мятежников при всем своем могуществе. Ибо ни с чем не сообразно изгонять из одной страны в другую пагубнаго Афанасия, уличеннаго в таких гнусных деяниях, что никогда не понесет достойной казни, хоть десять раз отнята была у него жизнь, оставить же без внимания безчинствующих его льстецов и прислужников, людей способных к обаянию и достойных такого наименования, которое стыдно и выговорить, людей, каковых издавна уже повелено судиям предавать смерти. А может быть, они и не подвергнутся смерти, если только, отстав от прежних заблуждений, переменятся со временем в мыслях и те самые, которыми управлял этот несноснейший Афанасий, нарушитель общественнаго спокойствия, простирающий злочестивыя и нечистыя руки к тому, что всего святее.
* * *
31) А что о епископе Авксумском Фрументии написано было к тамошним властелинам, состоит в следующем:
Победитель Констанций, великий Август Эзане и Сазане.
Предмет великой заботливости и наибольшаго рачения составляет для нас ведение Всесовершеннаго. Думаю же, что в подобных делах и весь человеческий род требует равной попечительности, чтобы все могли проводить жизнь с упованием, имея таковое познание о Боге и нимало не разноглася в исповедании о том, что справедливо и истинно. Посему и вас удостаивая этого промышления и равняя вас в этом с римлянами, повелеваем, чтобы у вас в церквах имело силу одно и то же с ними учение. Поэтому же епископа Фрументия как можно скорее пошлите в Египет к достопочтеннейшему епископу Георгию и другим египетским епископам, которые всего более имеют право рукополагать и судить о подобных делах. Ибо, конечно, знаете и помните (если только не притворитесь, будто бы одним вам совершенно неизвестно признаваемое всеми), что сего Фрументия в этот сан поставил Афанасий, обвиненный в тысячах худых дел, почему не мог и дать никакого справедливаго оправдания в принесенных на него жалобах, немедленно ниспал со своей кафедры, блуждает в мире и не находит нигде места, переселяясь из одной стороны в другую, как будто бы через это избегнет того, что он худ. Итак, если Фрументий с готовностию послушается, согласившись дать отчет во всем ходе дел, то для всех будет явно, что не разногласит он ни в чем ни с церковным законом, ни с господствующею верою, и по окончании над ним суда, показав опыт всей своей жизни и отчет в этом представив тем, которые судят подобныя дела, будет ими поставлен, если захочет, чтобы почитали его действительным и все права имеющим епископом. Если же будет медлить и избегать суда, то из этого сделается явным, что обольщенный словами лукавейшаго Афанасия, нечествует он пред Богом, а таким образом окажется, что он так же лукав, как и упомянутый перед этим Афанасий. И в таком случае опасно, чтобы, пришедши в Авксум, не развратил он ваших, разсевая беззаконное и злочестивое учение и не только Церкви приводя в замешательство и смятение, произнося хулы на Всесовершеннаго, но и язычникам уготовляя этим совершенное разстройство и разорение. Но знаем, что, иному научившись предварительно и многим общеполезным воспользовавшись от обращения с досточестнейшим Георгием и с прочими, вполне умеющими наставить в подобном, возвратится он на место свое до основания изучившим то, что касается дел церковных. Бог да сохранит вас, почтеннейшие братия!
* * *
32) Слыша это и ближе вникнув в то, о чем сетовали пересказывавшие мне это, признаюсь, опять возвратился я в пустыню, разсуждая (как усмотрит это и твое богочестие), что если меня ищут с намерением, как скоро найдут, переслать к епархам, то есть препятствие дойти мне до твоего человеколюбия. И если не захотевшие подписаться против меня потерпели столько тяжких бед, если и мирян, которые не хотят вступить в общение с арианами, приказано умерщвлять, то нет сомнения, что для меня клеветниками будут выдуманы тысячи новых смертей, да и по смерти моей враги поведут дела против кого хотят и как хотят и еще больше выдумывая против меня лжи, потому что некому будет обличить их. Не твоего благочестия убоявшись, предался я бегству, потому что знал твою справедливость и твое человеколюбие. Но из того, что было сделано, усматривал я, каково раздражение врагов, и разсудил, что из опасения быть обличенными в сделанном ими против воли твоей правоты употребят все меры, чтобы умертвить меня. Ибо вот, человеколюбие твое приказало удалить только
