что еще характерно: постепенно переживание снашивается, становится все более скучным, и значит, приходится усиливать его качественно или количественно.
Я вспоминаю человека, который пил без меры, действительно без всякой меры. Он пришел ко мне за советом, как бы ему пить меньше. Для начала я попытался объяснить ему то, что только что сказал об эгоцентризме, эгоистичном, неверном отношении. Но затем я нашел пункт, который дал гораздо лучшие результаты, чем мои богословские изыски. Я сказал: «Ну, если уж ты грешишь, то греши с умом. То есть – в полное свое удовольствие». Человеку такая идея очень понравилась, она будто давала ему моральное право уйти с головой в пьянство. Но когда мы копнули глубже и рассмотрели внимательно, что я имел в виду, все оказалось вовсе не так приятно. На самом деле я сказал ему вот что: «Понаблюдай, как ты пьешь. Ты увидишь, что первый глоток – абсолютное удовольствие. Второй – приятен. Так же несколько следующих. Но потом удовольствие кончается. Вкус притупляется, так что ты стараешься пить все больше, или закусываешь орешками, или еще чем-то, чтобы оживить вкусовое восприятие. Но, что бы ты ни делал после полустакана или стакана (чуть больше – чуть меньше, соответственно твоей мере), приходит момент, когда ты пьешь только лишь потому, что надеешься: количество вина, его воздействие, перемена выпивки или закуски оживят в тебе способность получать удовольствие. И момент этот никак не приходит. Когда ты поймешь это, научись получать удовольствие от греха сразу. Выпей с удовольствием три глотка, после чего отставь стакан».
Этот человек, обладавший систематическим и организованным мышлением, так и поступил. И через короткое время он пришел ко мне и сказал: «Да, получается. Я больше не пью много, потому что могу выпить с удовольствием всего несколько глотков. Я их и пью, и теперь бутылки – увы! – хватает мне на неделю».
Это характерно для греха вообще, это характерно для пристрастия вообще, для любой формы пристрастия. Потому что пристрастие сводится к усилию, порой очень напряженному, достичь удовольствия, и довольно быстро усилия становятся бесплодными. Если обратиться к древнегреческой философии, к Эпикуру, который обычно представляется как мыслитель, давший нам право погрязнуть в жадности, лени и всевозможных удовольствиях, то мы обнаружим, что на деле Эпикур был предельно трезвым человеком, по той самой причине, о которой я рассказал пришедшему ко мне за советом. Удовольствие можно получать маленькими порциями: небольшой кусок хлеба, несколько маслин, глоток вина, вдох воздуха. Так получай удовольствие от жизни в полную меру! Эпикур был одним из самых аскетичных людей, каких можно себе представить, – ради того, чтобы быть в состоянии получать от всего удовольствие.
Вот своего рода мудрый способ быть эгоцентричным и греховным – способ, который выводит вас из эгоцентричности и греховности. Потому что, как только вы действительно цените что-то вне себя, вы уже не сосредоточены на себе. Вы становитесь художником. Вы становитесь способны по справедливости оценить вкус, прикосновение, звук, видимую красоту – и получать от всего удовольствие с трезвостью. Это уже не тот первый уровень эгоцентризма, о котором я говорил.
Люди, которым присущ эгоцентризм, стараются все свести к источнику удовольствия для себя, в том числе – искусственно вызванные состояния души. Достичь таких состояний можно многоразличными способами. Не обязательно принимать наркотики, можно прибегнуть к таким вещам, как музыка, как видимая красота, и злоупотребить ими, профанируя их, если, вместо того чтобы любоваться красотой, я бы даже сказал, поклоняться ей, мы сведем ее на уровень жалкого средства самоудовлетворения.
Точно так же можно профанировать Бога или религиозный опыт. И нередко мы именно так и поступаем. Человеку, который ходит в церковь для удовольствия, можно было бы сказать: «Пожалуйста, проявите больше уважения к Богу. Ходите, но не старайтесь использовать для получения удовольствия Его или все то, что родилось вокруг Его имени, вокруг Него Самого в совершенно ином расположении духа». Ведь вы, наверное, понимаете, читая дивные молитвы великих мистиков, что они не были написаны в теплой комнате, в уютном кресле за письменным столом, на котором стояла бутылка вина и пепельница с сигарой. Эти молитвы вырвались из человеческой души в попытке перерасти собственную самость, собственную ограниченность. В них нашли выражение борьба за возрастание и зарождающаяся приобщенность к чему-то, что превосходит человека, что заставляет его склониться долу перед величием того, с чем он встретился. Так что когда мы наслаждаемся «художественной ценностью» молитвы, мы погрешаем против духа человеческого, который жил в этих людях, столь великих душой и заплативших так дорого за то, что мы воспринимаем, по-видимому, так легко.
То же самое относится и к церковной музыке, и к церковной живописи, и ко многому другому. Цель церковной музыки и церковной живописи никогда не была в том, чтобы украсить богослужение, украсить храм. Цель церковной музыки и церковной живописи – богопоклонение. Выражение того, что люди, создававшие эти произведения, настолько благоговели перед Богом, так высоко Его ценили, что и свои творения старались сделать достойными Его и того, как они Его переживали.
Вот тут-то и есть разница между тем, о чем я сейчас говорю, и пристрастием к наркотикам. Потому что такой опыт, такой мистицизм может быть передан другому. Когда мы видим этих гигантов духа, которые вели борьбу – в миру или в пустыне, – мы понимаем, что боролись-то они в той единственной настоящей пустыне, какой является человеческая душа, на той единственной глубине, какой является глубина трагедии человеческого становления. В процессе этой борьбы в них рождались молитвенные слова, или звуки музыки, или линии и краски, их опыт становился живым, и мы можем войти в него. Они действовали не из корыстных побуждений, их опыт перерастал их самих и становился опытом многих.
* * *
Мне кажется, в наши дни существуют две тенденции, более ярко выраженные, чем, скажем, в XIX веке. С одной стороны, есть люди, которым просто хочется получить удовольствие, приобрести опыт, приводящий их в доселе неведомый мир – более широкий и глубокий, более красочный и интересный, чем тот, в котором они живут. С другой стороны, есть люди, готовые дорого заплатить за то, чтобы войти в такой мир, но войти более творческим и бесповоротным образом. Здесь, думаю, важное слово – «бесповоротный». Творчество зависит от наших способностей. А то, что мы решаемся войти в этот мир бесповоротно, оборачивается усилием, подвигом. Я сказал вначале, что грех, пристрастие есть состояние преходящее, которое требуется обновлять, начинать с нуля каждый раз. Подлинный мистический опыт – не краткосрочное
