месте, завороженно глядя на несколько крестообразных конструкций с висящими на них совершенно голыми мужчинами. Некоторые уже не подавали признаков жизни, обмякнув на растянутых в стороны руках, привязанных к деревянным перекладинам. Их головы с почерневшими лицами, наполовину скрытыми длинными свалявшимися волосами, безвольно свешивались на грудь.
– Эй, парень! Ты что, еще не видел ромейских казней? – окликнул меня, выводя из ступора пожилой страж в кожаной куртке, перетянутой ремнями, – Видать, ты издалека пришел!
– За что же их… так… – спросил я.
– Ха! Там же все написано! – сказал, подходя сторож, указывая глазами на таблички, прибитые над головой каждого несчастного.
– Вор! И, у-бий-ца… – прочитал по слогам Йоан, – Эмил… Пошли скорей отсюда!.. – брат потянул меня прочь с дороги, – Наши наверное уже заждались, отец не любит, если кто-то опаздывает к праздничному столу!
Сторож небрежно хлестнул кнутом по ногам одного из привязанных. Бедняга испустил тихий стон, по телу прошла слабая дрожь, а с его паха неторопливо сорвалась целая стая жирных, кровавых мух.
– Этот еще живой… – скосив взгляд в сторону вьющихся мух, недовольно пробурчал страж, – Думаешь интересно мне здесь, на Пятидесятницу, с этих негодяев мух сгонять?!
– А почему их так казнили в канун праздника? – недоуменно спросил я, разглядывая умирающего на кресте человека.
– Ромеи… – пробурчал себе в бороду сторож.
– Хватит уже, Эммануил! – не выдержал Йоан, бросая мою руку, – Если ты хочешь тоже мух кормить, то оставайся здесь, а я хочу, что бы дома накормили меня!
Мы побежали обратно домой, за праздничный стол и всю дорогу не проронили ни слова.
Вскоре, после Пятидесятницы, вознеся благодарственные молитвы, отец стал собирать меня в дорогу – нам оставался последний отрезок пути в Кумран.
– Готов ли ты, сынок, к каждодневному труду, во славу Его? – присев передо мной, спросил отец, пристально заглядывая в глаза.
Я плохо понимал о чем он, и только молча кивнул головой.
Захария любезно послал одного из слуг с осликом сопроводить нас в Кумран, а Йоан, желая отдохнуть от бесконечного заучивания псалмов и стихов, отпросился у отца, и тоже пошел с нами.
Пока мы шли, двоюродный брат в пол голоса пересказывал мне страшилки, ходившие в народе, о таком закрытом и неприступном обществе Ишеев.
– Ты знаешь, – заговорщицки шептал мне Йоан, – Говорят, что они молятся солнцу, а еще, что у них есть подземный храм, скрытый ото всех… Отец, когда у меня не получается точно запомнить что-нибудь из Пророков, говорит, что отправит меня к ним…
И в итоге, когда мы пришли к воротам неприступного забора кумранской Общины, мне было очень страшно. Высокий и глухой забор создавал впечатление какого-то невероятного, иного мира, где все не так, казалось что там, за этой стеной, даже время меняет свой ход. Страшно… Только приглушенная речь выдавала присутствие там живых людей.
– А-а… Это Йозэф! – сказал кто-то в приоткрывшуюся створку ворот, – Чего тэбе нужно? Здес тэбя нэ ждут!
– Здравия тебе, Барух 11, я привел сюда дитя Мириям для послушания в веру Его… – ответил отец без колебаний.
Ворота приоткрылись, и он шагнул внутрь, махнув мне рукой, призывая следовать за ним. В воротах я увидел высокого, худого человека в сером плаще, с толстым посохом за спиной.
– А ты, добрый чэловек с отроком, тоже к нам? – обратился худой привратник к нашим сопровождающим.
Что ему ответили, и произошел ли у них разговор я не слышал, так-как отец, крепко взяв меня за руку, решительно пошагал по открывшейся перед нами дороге. Солнце нещадно палило, а раскаленный песок обжигал ступни даже через подошву сандалий. Главной моей мыслью сейчас было попасть в прохладную тень и напиться воды. Несмотря на жажду и усталость, я с интересом рассматривал внутренний мир этой загадочной кумранской Общины. Мы шли через сад, в котором трудились люди. Одни рыхлили землю вокруг деревьев, другие привозили на ослах воду в огромных чанах и аккуратно выливали ее в канавки, расходившиеся от дороги к каждому дереву. Скоро, сад закончился, и мы пошли через огород. Под заботливо растянутой на низких столбиках материей, зеленели грядки с овощами. Солнце было уже высоко, и на грядках никто не работал. Мы приблизились к длинным домам, откуда нам навстречу неспешно вышли несколько седобородых людей в одинаковых белых накидках.
– Я привел к вам обещанного сына Мириям, из-за которого мне пришлось покинуть Общину! – громко и ясно сказал им отец, прикрывая рукой глаза от солнца, – И у меня есть, что рассказать о нем.
К нам подошел один из людей, и, приняв мои пожитки у отца, протянул мне руку.
– Иди, мой мальчик, – подбодрил меня папа, слегка подталкивая в спину, – Ничего не бойся, здесь тебе все рады…
Я обернулся к нему. Глаза его были полны радости, но борода предательски дрожала.
– Эмил!.. – отец опустился на колени и порывисто обнял меня, – Иди, сынок…
Подошедший человек взял меня за руку и увлек к длинному дому, в тени которого сидели несколько пожилых женщин.
– Вот, сестры, – обратился он к ним, – Нам ниспослан еще один из ангелов Его, отведите его к другим и смотрите, что бы он ни в чем не был унижен!
Одна из старух взяла мою сумку и поманила за собой.
– Пошли, воробушек, пошли, маленький… – шепеляво проговорила она, пропуская меня в спасительную тень.
После яркого и жаркого солнца, внутри казалось темно и прохладно. В полутьме мы прошли, мимо высоких пустых кроватей, поставленных друг на друга, рядом с которыми стояли плетеные корзины с вещами и глиняные бочки с водой.
– Ты хочешь пить? – спросила меня пожилая женщина.
После долгого перехода под палящим солнцем я, конечно же, хотел пить.
– Вот, здесь будет твоя постелька… – она завела меня за ширму, отгораживавшую небольшое пространство с кроватями поменьше. Посадив на одну из нижних, зачерпнула ковшом воды из глиняной бочки и подала мне.
– Другие воробушки скоро прилетят, голубчики, – продолжила она, когда я отдал ей пустой ковш, – А ты, пока устраивайся здесь… Не голоден ли, ты?
На мой утвердительный кивок она достала из своей поясной котомки большой кусок хлеба и подала мне.
– Подкрепись, родненький, а то до вечерней трапезы еще далеко…
Я остался жить здесь – в кумранской Общине ишеев.
Истинные, как они сами называли себя. Они почитали единого Истинного бога и категорически отвергали любое насилие. Оружия в общине не держали, кроме окованных медью дорожных посохов, выдававшихся привратникам и посланцам в другие земли.
Кроме меня было еще семеро ребят – четыре девочки и трое мальчишек, к которым, помня прошлые события, я отнесся насторожено. До поры, мы должны были жить вместе, взрослая жизнь начиналась только после четырнадцатой весны. Все были очень дружелюбны и спокойны, кроме одного мальчишки – сироты из Десятиградья 12.
– О, новенький! А нам опять из-за него меньше еды
