Как вочеловечение дало жизнь Пятидесятнице, так и вознесение облеченного в плоть Иисуса к Отцу открыло врата для Святого Духа, Который стал обитать во многих телах. «Лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо если Я не пойду, Утешитель не придет к вам», — это слова Иисуса. Святой Дух несет в Себе чувство сопричастности Богу. Он посредник. Он, словно ДНК, дает Телу Христову определенные качества, входя в каждую из множества клеточек.
В человеческом теле чувство сопричастности носит двоякий характер. Каждая клетка слушает команды головного мозга, и каждая клетка ощущает неразрывную связь с остальными клетками моего тела. В Теле Христовом Дух устанавливает связи не только между каждой клеткой и Главой, но и между самими клетками тела. Греческое слово «церковь» переводится как «призванные». Бог созывает нас в общину. Дух не приходит ко мне для удовлетворения потребностей моей одинокой души. Будь оно так, я останусь одиноким и не примирюсь с ближним. Но Дух призывает меня присоединиться к Телу, которое с любовью вводит меня в общину, состоящую из таких же клеток. Дух каждой клетке открывает глаза на реальность существования Единого Целого.
В человеческом обществе достичь такого единства удается нечасто. Порой оно достижимо в семьях — верность привязывает меня к детям, разбросанным по всему миру. В период большого кризиса город или вся страна могут сплотиться для достижения единой цели.
Но Иисус молился о более полном единстве для Своего Тела: «Да будут все едино; как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня» (Ин. 17:21). Видим ли мы отблески этого великого единства в церкви? Единства, в основе которого не лежат классовые, групповые, родственные или расовые интересы? Единства, основанного на принадлежности к Иисусу Христу? Мне довольно редко удавалось видеть подобное в малых группах Его Тела. И несколько таких случаев надолго запомнились мне как проявления Божьего труда в мире. Приведу только один пример.
Джон Кармеган приехал ко мне в Веллор (Индия), когда поразившая его организм проказа была уже в самой тяжелой стадии. Мы мало чем могли помочь ему хирургическим путем, так как его ноги и руки были повреждены уже настолько, что не подлежали восстановительному лечению. Однако мы оставили его у себя в больнице и даже нашли работу в Центре Новой Жизни.
Из–за одностороннего паралича лица Джон не мог как следует улыбнуться. Когда он пытался это сделать, черты его лица криво перекашивались. Нередко люди смотрели на него с удивлением или громко вздыхали, выражая сочувствие, поэтому он научился обходиться без улыбки. Моя жена Маргарет, пытаясь сохранить ему зрение, зашила уголки его глаз, так что они стали наполовину прикрытыми. Джон очень сильно переживал по поводу того, что думают о нем окружающие. На нервной почве у него все чаще стали проявляться признаки паранойи [55].
Джон стал вызывающе вести себя на людях. Свою обиду на весь свет он проявлял, играя роль нарушителя спокойствия. Он начал воровать, заниматься мошенничеством. Мне на память приходит множество случаев, когда нам приходилось заставать Джона на месте преступления. Он жестоко обращался с такими же, как сам, пациентами, постоянно конфликтовал с персоналом. Дело даже дошло до того, что он организовал голодовку в знак протеста против существующего в больнице распорядка. По мнению почти всех наших врачей, он был неизлечимо больным.
Вероятно, именно эта необузданность Джона и привлекла к нему мою маму: она всегда тянулась к таким представителям человеческого общества, которые у других людей не вызывали ни малейшего желания вступать с ними в контакт. Она стала навещать Джона, подолгу с ним разговаривать и вскоре обратила его в христианскую веру. Он принял крещение в цементном резервуаре на территории лепрозория.
Однако обращение нисколько не смягчило обиду Джона на весь белый свет. Хотя он подружился с некоторыми пациентами больницы, но существование отверженного и лишенного надежды на выздоровление человека озлобляло его, заставляло ненавидеть всех здоровых людей. Однажды Джон почти вызывающе спросил меня: «Что будет, если я приду на службу в местную тамильскую церковь в Веллоре?»
Я отправился к руководству церкви, все рассказал им про Джона и объяснил, что им не следует пугаться его обезображенного вида, что он прошел соответствующее лечение и не представляет опасности для окружающих: он не может заразить никого из прихожан. Эти люди разрешили Джону прийти на службу. «А может он принять причастие?» — спросил я, зная, что для этого в церкви пользуются общей чашей. Священники посмотрели друг на друга, немного подумали и позволили и это.
В один из ближайших дней мы с Джоном отправились в церковь, располагавшуюся в простом, покрашенном белой краской кирпичном доме с рифленой железной крышей. Для Джона это был один из самых напряженных моментов в жизни. Мы — здоровые люди — не можем себе представить, какой эмоциональный шок и психическую нагрузку испытывает больной проказой человек, переступивший порог такого заведения. Мы с Джоном встали недалеко от двери. Его парализованное лицо не выражало никаких эмоций, но дрожь в руках выдавала огромное внутреннее волнение. Я про себя молился, чтобы ни один прихожанин не проявил ни малейшего признака недовольства присутствием в церкви тяжело больного человека.
Мы вошли в церковь в самом начале песнопения. Один индус слегка обернулся и посмотрел на нас. Должно быть, мы представляли собой очень странную пару: белый человек, стоящий бок о бок с больным проказой, вид которого явно бросал вызов окружающим. Я затаил дыхание.
Вот тут–то все и случилось. Заметивший нас индус опустил свой песенник, приветливо улыбнулся и показал рукой на стоящий рядом с ним стул, приглашая Джона сесть. Джон был потрясен до глубины души. Неуверенной шаркающей походкой он подошел к стулу и сел. У меня вырвались слова благодарственной молитвы.
Этот случай стал поворотным моментом в жизни Джона. Много лет спустя я как–то приехал в Веллор и заехал на фабрику, которая была создана специально для трудоустройства инвалидов. Директор очень хотел продемонстрировать мне автомат для изготовления мелкоразмерных крепежных деталей, используемых в пишущих машинках. Мы шли по шумным фабричным цехам. Директор прокричал, что хочет познакомить меня с самым лучшим специалистом их фабрики, недавно получившим национальный приз Индии за высокое качество труда при минимальном количестве отходов. Мы подошли к рабочему, он повернулся, чтобы поздороваться с нами, и я увидел так хорошо знакомое мне перекошенное лицо Джона Кармегана. Он стал вытирать ветошью свои запачканные руки, а на лице его засияло самая безобразная и одновременно самая красивая и лучезарная улыбка на свете. Он с гордостью протянул мне ладонь, полную изготовленных им, высокоточных мельчайших крепежных деталей, за которые он получил приз.
Простой приветливый жест — не так уж много, но для Джона Кармегана он оказался решающим. После того как многие годы о нем судили по его внешнему образу, его вдруг приняли с теплотой и радушием, основанным на видении другого Образа. На моих глазах произошло Христово примирение. Его Дух побудил земное Тело принять нового члена. Джон, наконец, почувствовал свою сопричастность.
