плач об утрате — ими заполнены книги, фильмы, почти все современное искусство. Альтернативой разочарованию в Боге представляется лишь разочарование без Бога. («Внутри меня всегда, вечно царит ужасная боль, странная, яростная пытка — тоска по чему–то за пределами этого мира», — говорил Бертран Рассел.)
Я видел боль утраты в глазах Ричарда, вижу ее и сейчас. Он говорит, что не верит в Бога, и все же постоянно возвращается к этой теме. Слишком много он говорит о Нем. Откуда обида на предательство, если Предателя не существует?
Притча Фридриха Бюхнера рассказывает об утрате отца; есть и другая притча — об обретении отца. Это тоже подлинная история — я сам ее пережил.
Как–то раз на выходные я приехал к матери, живущей в семистах милях от меня. Мы стали вспоминать прошлое, как обычно бывает в разговоре родителей со взрослыми детьми, достали из шкафа большую коробку со старыми фотографиями, перебирали тонкие прямоугольные картоночки, отразившие весь мой путь из младенчества в юность: вот я в костюме ковбоя или индейца, вот в театральном наряде на первой школьной постановке, вот мои игрушки, занятия музыкой, а вот выпускной вечер в средней школе, в старшей школе и, наконец, в колледже.
Среди фотографий я наткнулся на изображение младенца, помеченное на обороте моим именем. Ничего особенного в этом портрете не было — ребенок как ребенок, толстощекий, лысый, с пустым, несфокусированным взглядом. Однако фотография была смята, поломана, словно ее жевал какой–то зверек. Я спросил маму, зачем она хранит испорченное фото — разве у нее мало хороших снимков?
Тут надо кое–что пояснить о нашей семье: когда мне исполнилось десять месяцев, мой отец заразился полиомиелитом. Болезнь распространилась на спинной мозг и через три месяца, вскоре после моего дня рождения, он умер. В двадцать четыре года мой отец оказался полностью парализован, мышцы отказали, ему пришлось доживать последние дни внутри большого металлического цилиндра, заменившему ему легкие. Мало кто навещал его — в 1950–х люди боялись полиомиелита столь же истерически, как сейчас СПИДа. Единственному постоянному посетителю — моей матери — приходилось садиться так, чтобы отец мог смотреть на нее в зеркало, привинченное к его железному панцирю.
Мама рассказала мне, что фотографию она сохранила на память. Во время болезни отца эту фотографию по его просьбе прикрепили на его металлическом легком. Он хотел видеть лицо своей жены и лица своих сыновей. Матери пришлось кое–как воткнуть фотографии между железными болтами. Вот почему мой младенческий снимок был так сильно смят.
Я почти не видел отца с тех пор, как его положили в больницу. Детей в инфекционное отделение не пускали. К тому же я был слишком мал — я все равно бы ничего не запомнил. Когда мама рассказала историю этой измятой фотографии, меня охватило странное, сильное чувство. Как необычно! Меня любил человек, которого я, можно сказать, и не знал. В последние месяцы своей жизни отец неотрывно глядел на три образа, составлявшие его семью — мою семью. Больше ничего в его поле зрения не попадало. Что делал он, лежа там целыми днями? Молился за нас? Да, конечно. Любил нас? Безусловно. Но как парализованному человеку выразить свою любовь к маленьким детям, которых даже не допускают в его комнату?
С тех пор я часто вспоминал об этом снимке, об одном из немногих звеньев, соединяющих меня с неведомым мне отцом. Когда отец умер, ему было на десять лет меньше, чем мне сейчас. Человек, которого я не помню и даже не могу себе представить, проводил целые дни, думая обо мне. Он посвящал мне свое время, остаток своей жизни. Он любил меня так, как это было в его силах. Быть может, он и сейчас продолжает меня любить — в ином месте, в ином измерении. Быть может, мне будет дано время, много времени, чтобы восстановить отношения, столь жестоко оборванные в самом начале.
Я рассказываю здесь свою историю, ибо чувства, которые я испытал при виде смятой фотографии, в точности совпадают с опытом, пережитым мною февральской ночью в общежитии колледжа, когда я впервые ощутил Бога. Я понял: Там Кто–то есть. Кто–то наблюдает за жизнью, проходящей на планете Земля. Более того — Он любит меня. То было поразительное ощущение нежданной, немыслимой надежды, нового, всепоглощающего упования. Вот на что я сделаю в своей жизни ставку.
Амебиаз — дизентерия, возбудителем которой является патогенная разновидность амебы. — Прим. ред.
Библейские цитаты: Второзаконие 9, 7, 28; Римлянам 3; Галатам 3; Исход 28, 40; Второзаконие 1–2; Исход 19–20, 32–33; Второзаконие 1.
Библейские цитаты: Исайя 42; Иеремия 19, 9.
Библейские цитаты: Иов 38; Притчи 8; Бытие 1–3.
Лоне Эйсли, Швыряющий звезды, 64–65.
Уильям Томпсон, Когда падающие тела выходят на свет, 24–25.
Библейские цитаты: Бытие 1–11; Евреям 5; Иезекииль 14; Бытие 12–21, 25, 30; Евреям 11; Бытие 37, 39–41,45.
Применительно к Богу выражение «Он учится» может показаться странным, ведь для нас обучение — это интеллектуальный процесс, заключающийся в постепенном движении от незнания к знанию. Разумеется, к Богу неприменим разворачивающийся во времени процесс, а также и само состояние неведения, но Он принимает новый опыт, каким стало, например, создание свободных человеческих существ. В этом же смысле Послание к Евреям говорит, что Иисус «страданиями навык послушанию».
Библейские цитаты: Исход 1–12; Второзаконие 1; Иезекииль 16; Второзаконие 31, 5, 31–32; Числа 11, 17; Второзаконие 18; Исайя 33.
Дуглас Джон Холл, Бог и человеческие страдания, 156.
Библейские цитаты: Второзаконие 8; 2 Царств 7; 3 Царств 8–10.
Библейские цитаты: 3 Царств 17–19, 22; Плач Иеремии 5; Исайя 45, Аввакум 1; Иеремия 8–9, 23.
Библейские цитаты: Иеремия 7; Исайя 30; Иеремия 5; Иезекииль 20; Захария 7; Иеремия 5, 48; Иезекииль 36; Исайя 63; Иезекииль 33; Иона 3–4; Иеремия 31, 5, 2; Осия 9, 5; Иеремия 9.
Библейские цитаты: Исайя 54; Малахия 4; Псалом 73
