выпускать ее гулять, наметила день Пасхи для этого эксперимента.
Наконец, этот день настал. Победоносные солнечные лучи уже добились от весны цветения всего, что только может цвести. Бутс обнюхивала в этот день свою первую травинку, удивленно моргала при виде первого в своей жизни нарцисса и подкрадывалась к своей первой бабочке, осторожно поднимая и опуская лапки. Мы не переставали радоваться, наблюдая за ней, пока соседские мальчишки не вышли на охоту за пасхальными яйцами.
Когда к нам пришли мальчишки из соседнего с нами дома, случилось немыслимое. Их домашний любимец, бостонский терьер Пагс, шедший в метре за ними, увидел нашу Бутс, издал низкое рычание и бросился на нее.
Я закричал, и мы все кинулись к Бутс. Но Пагс уже держал нашу маленькую кошечку в своих челюстях, тряся ее как носочек. Мы, малыши, обступили Пагса, визжа и топая ногами, чтобы отогнать его. Бесполезно: мы видели вихрь зубов и летящие клочки шерсти. Наконец, Пагс бросил обмякшего котенка на землю и отошел.
Я не мог ясно сформулировать то, что я чувствовал в тот день, но то, что я познал в ту Пасху под полуденным солнцем, называлось страшным словом необратимость. Весь оставшийся день я молился о том, чтобы произошло чудо. Нет! Этого не может быть! Скажи мне, что это неправда! Может быть, Бутс еще вернется — разве учитель в воскресной школе не рассказывал нам такую историю об Иисусе? Или, может быть, это утро можно стереть из памяти, отмотать назад и проиграть снова, только теперь уже без этой ужасной сцены. Мы могли бы всегда держать Бутс на веранде, не выпуская ее на улицу. Или мы попросили бы наших соседей сделать ограду для Пагса. Тысячи вариантов прокручивал я в своем сознании в следующие дни, пока действительность не взяла верх и я наконец не смирился с тем, что Бутс была мертва. Невозвратимо мертва.
С тех пор все пасхальные воскресные дни моего детства были наполнены воспоминаниями о смерти в траве. С возрастом я все больше понимал смысл слова «необратимость».
Не так давно, как я уже упоминал, трое из моих друзей один за другим ушли из этого мира. Один из них, вышедший на пенсию мужчина с великолепным здоровьем, умер на стоянке для автомобилей, после того как они с женой ездили обедать. Молодая сорокалетняя женщина, с которой я дружил, погибла в пламени по дороге на конференцию по вопросам церковной миссии, когда в тумане в ее автомобиль врезался грузовик, перевозящий топливо. Третий мой друг, Боб, погиб во время спуска под воду на озере Мичиган. Трижды за этот год жизнь прерывалась. Я произносил речь на всех трех похоронах, и каждый раз, когда я мучительно искал слова, на меня накатывало старое, страшное слово необратимость, с такой силой, какую я никогда раньше не ощущал на себе. Ничто из того, что я мог сказать, ничто из того, что я мог сделать, не могло отозваться на мое желание: вернуть своих друзей обратно.
В тот день, когда Боб совершил свое последнее погружение, я в рассеянии сидел в кафе Чикагского университета, читая книгу Ролло Мэя «Мои поиски прекрасного». В этой книге известный терапевт вспоминает эпизоды из своей жизни, когда он искал прекрасное, в особенности, вояж к горе Афос, на полуостров, примыкающий к Греции и известный своими монастырями. Там ему случилось принять участие в праздновании греческой ортодоксальной Пасхи, которое продолжалось всю ночь. Воздух был пропитан ладаном. Свечи были единственным источником света. В разгар службы священник давал каждому три пасхальных яйца, великолепно украшенных и завернутых в материю. «Christos Anesti!» — говорил он — «Христос воскресе!» Каждый присутствующий, включая Ролло Мэя, в соответствии с обычаем, отвечал: «Воистину воскресе!»
Ролло Мэй пишет: «Тогда я был поглощен реальностью этого духовного факта: какой смысл привносит это в наш мир, если Он действительно воскрес?» Как раз этот эпизод я прочитал перед тем, как вернулся домой и узнал о том, что Боб погиб, и слова Ролло Мэя звучали у меня в сознании, преследовали меня после того, как я узнал страшную новость. Какой смысл привносит это в наш мир, если Он действительно воскрес?
Охваченный скорбью после гибели Боба, я увидел смысл Пасхи в новом свете. Будучи пятилетним ребенком, я получил на Пасху жестокий урок необратимости. Сейчас, будучи уже взрослым человеком, я видел, что Пасха действительно демонстрировала ужасную обещанную обратимость. Ничто — даже смерть — не было последней точкой. Даже она могла быть отыграна назад.
Когда я произносил речь на похоронах Боба, я высказал вопрос Ролло Мэя на языке нашей и только нашей скорби. Какое бы это имело значение для нас, если бы Бог воскрес? Мы сидели в часовне, онемевшие от трех дней скорби, и смерть давила на наши плечи своим сокрушительным весом. Каково это было бы — выйти на улицу, дойти до парковки машин и там, к своему удивлению, найти Боба. Боба! С его пружинящей походкой, с его неизменной усмешкой, с его ясными серыми глазами. Этот человек не мог оказаться никем другим, кроме как Бобом, вновь ожившим Бобом!
Представив это, я понял, что должны были чувствовать ученики в день первой Пасхи. Они тоже горевали в течение трех дней. В воскресенье до них дошел новый, фантастический слух, прозвучавший так ясно, будто удар колокола в горах. Пасха дает новую надежду и веру в то, что Бог, вставший из могилы в Иерусалиме, может повторить это уже не для одного себя. Для Боба. Для нас. Каким бы это ни было странным, необратимое будет обратимо.
Первые христиане связывали с Воскресением все свои надежды, на кон было поставлено так много, что апостол Павел говорил коринфянам: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша». Было ли это на самом деле, то, без чего наша вера бесполезна? Как мы можем быть в этом уверены?
Люди, которые изображают воскресение Христа, обычно характеризуют учеников двояко: или как легковерную деревенщину, восприимчивую к историям о духах и привидениях, или как хитроумных конспираторов, которые восприняли Воскресение как отправную точку для создания новой религии. В Библии мы видим совершенно другую картину.
Что касается первой теории, то Евангелия изображают учеников Иисуса как наиболее недоверчиво относящихся к слухам, раздуваемым вокруг его воскресения. В особенности один из них, «неверующий Фома», получил репутацию скептика, но, в действительности, все из них продемонстрировали недостаток веры. Никто из них не поверил в безумную новость,
