когда–либо встречали, и он показал им силу, происхождение которой никто не мог объяснить.
Спустя некоторое время, когда душевные раны начали заживать, ученики нашли бы способ почтить память Иисуса. Возможно, они собрали бы его притчи в письменном виде, подобно одному из четырех Евангелий, однако в них было бы больше эмоциональной проникновенности. Или вместе с евреями того времени, чтившими других мучеников–пророков, они, возможно, воздвигли бы памятник жизни Иисуса. Если так, то мы, живущие сегодня, все еще могли бы приходить к этому памятнику и учиться у плотника/философа из Назарета. Мы могли бы тщательно анализировать его притчи, принимая или не принимая их — по нашему усмотрению. Во всем мире к Иисусу подходили бы так же, как к Конфуцию или Сократу.
Во многих аспектах я принял бы невоскресшего Иисуса легче. Пасха делает его фигуру угрожающей. Из–за Пасхи я вынужден слушать его резкие обвинения, и не могу больше выборочно пользоваться его притчами. Более того, Пасха означает, что он продолжает жить где–то там, в недоступном нам мире. Подобно его ученикам, мне не ясно, куда вознесся Иисус, с какими словами он обратился бы ко мне, о чем бы он меня спросил. Как пишет Фредерик Бюхнер, Пасха означает то, что «мы никогда не сможем удержать Иисуса гвоздями, даже если гвозди настоящие, а то, к чему мы его прибиваем, — крест».
Пасха представляет жизнь Иисуса в совершенно новом свете. Если бы не было Пасхи, я бы считал трагедией то, что Иисус умер молодым, через несколько коротких лет своего служения. Какая это была неудача для него, что он ушел так рано, успев привлечь на свою сторону так мало людей в столь незначительной части мира! Однако, рассматривая ту же самую жизнь через призму Пасхи, я вижу, что это и был план Иисуса. Он остался в этом мире ровно настолько, чтобы собрать вокруг себя последователей, которые помогли бы донести его весть до других. Убить Иисуса, говорит Уолтер Уинк, все равно что пытаться уничтожить одуванчик, сдув с него его пух.
Когда Иисус вернулся после смерти, чтобы развеять все сомнения у оставшихся учеников, он медлил всего лишь сорок дней, прежде чем исчезнуть во имя добра. Время между Воскресением и Вознесением было интерлюдией, и не более того.
Если для учеников самым великим днем в их жизни было Пасхальное Воскресенье, то для Иисуса это, по всей видимости, был день Вознесения. Он, Создатель, который снизошел до людей и от столького отказался, теперь отправлялся домой. Подобно солдату, возвращающемуся из дальних стран после долгой и кровавой войны. Подобно астронавту, снимающему скафандр,, чтобы глотнуть родного воздуха Земли. Наконец–то дома.
Молитва Иисуса во время Тайной Вечери: «Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить, и ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира». Прежде бытия мира! Подобно тому, как вспоминает о былом старый человек — не так, как вспоминал бы бессмертный бог — Иисус, который сидел в тесной комнатушке в Иерусалиме, устремлял свои мысли назад, в те времена, когда еще не существовало Млечного Пути и созвездия Андромеды. В одну из земных ночей, темную и полную страха и угрозы, Иисус готовился к возвращению домой, готовился снова обрести ту славу, от которой он временно отказался.
В тот день, когда Иисус вознесся, ученики стояли в ошеломлении, словно дети, потерявшие родителей. Два ангела, посланные успокоить их, задали риторический вопрос: «Мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо?» Небо было ясным и пустым. И все–таки они стояли и смотрели, не отрываясь, не зная, как им продолжать их дело и что делать дальше.
Столько раз во время написания этой книги я чувствовал себя одним из этих учеников, устремляющих свой взор в бледно–голубое небо. Я ищу какого–нибудь знамения, данного Иисусом, какой–нибудь видной глазу подсказки. Когда я оглядываюсь на Церковь, которую он оставил после себя, мне хочется отвести глаза. Так же, как и глаза учеников, мой взор режет сияние Того, кто вознесся на небо. Почему, спрашиваю я снова, он должен был уйти?
Но когда я возвращаюсь к Евангелиям и перечитываю их, пытаясь понять то, как сам Иисус видел время, проведенное им на земле, мне кажется очевидным, что он с самого начала планировал уйти. Ничто не доставляло Иисусу большего удовольствия, чем успехи его учеников; ничто не огорчало его больше, чем их неудачи. Он пришел на землю с целью оставить ее снова, передав свою миссию другим. Мягкий упрек ангелов мог бы исходить из его собственных уст: «Зачем вы стоите здесь и смотрите в небо?»
Первый раз, когда Иисус послал своих учеников проповедовать одних, он предупреждал их о том, что неприятие их учения, возможно, примет форму физической расправы и публичных пыток. «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков», — сказал он. Читая эти страшные предупреждения, я не могу избавится от возникающего в моем сознании ужасного эпизода из романа Шусако Эндо «Молчание». Связанный португальский миссионер вынужден смотреть, как самурайские солдаты пытают японских христиан, одного за другим, и бросают их в море. Самураи клянутся в том, что они будут продолжать убивать христиан, пока священник не отречется от своей веры. «Он пришел в эту страну отдать свою жизнь за других людей, но вместо этого японцы один за другим отдавали свои жизни за него».
Каково было Иисусу, чей взгляд без труда проникал в ужасные последствия того дела, которое он начал в этом мире, последствия не только для него самого, но и для множества людей вокруг него, его лучших друзей во всем мире? «Предаст же брат брата на смерть, и отец детей … И будете ненавидимы всеми за имя Мое…».
Я пытаюсь принять ту точку зрения — отец, отдающий своих детей на растерзание разбойникам, генерал, бросающий своих солдат под огонь неприятеля, — которая имела место на Тайной Вечере. Там, открывая планы своего ухода в таких словах, что они уже не могли быть истолкованы неверно, он сказал: «Но Я истину говорю Вам: лучше для вас, чтобы Я пошел». Ему нужно было уйти, чтобы передать сделанное другим людям. Им. Нам. Новым христианам.
В то время ученики не понимали того, что имел в виду Иисус. Как может его уход быть для них благом? Они ели «тело, преломленное для них», не понимая того изменения, которое произошло: миссию, которую Бог доверил своему Сыну, Сын теперь доверял им.
