перед Богом, Который остается и в эти страшные моменты Богом любви.
Но мы стоим перед этой проблемой, перед задачей трезвости и каждый раз, когда становимся на молитву. Первые слова обычной вечерней или утренней молитвы: Во имя Отца и Сына и Святого Духа. В чье имя становимся мы на молитву? Во имя Божие, ради Бога – не ради себя. Даже не потому, что я в отчаянной нужде, а потому, что Бог есть Тот, перед Которым я поклоняюсь, Тот, Который является центром, смыслом и целью жизни. И эти первые слова должны определить весь ход нашей молитвы. Я уже упоминал слова епископа Феофана о том, что нам надо становиться на молитву со всем вниманием, всем благоговением, на которые мы способны, и с волей, чтобы в нас совершилось всё, что захочет Господь, – и только это. В Его имя: разумеется, это не значит, что мы тут ни при чем; воля Божия – спасение наше; воля Божия – чтобы и мы приобщились к Его вечной жизни и вечной славе. Но на пути мы должны думать о Нем.
Мне вспоминается юноша, который в какой-то момент жизни, вдруг пережив величие Божие и непостижимую Его близость, поклонился до земли и сказал: «Господи! Если для Твоей победы и славы нужна моя погибель – да будет так». Разумеется, это в своем роде безумные слова, потому что слава Божия – в спасении человека; слава Божия, по слову Иринея Лионского, – это человек, достигший всей полноты своей, полного возраста Христова (Еф 4:13). Но с нашей стороны должна быть именно готовность любой ценой послужить Богу. И начинается это в молитве, когда мы просим о том, чтобы мы были изменены самым глубинным, самым решительным образом, дабы прославился, воссиял Бог; по слову Евангелия – чтобы, видя добрые дела наши, прославили люди Отца нашего, Который на небесах (см. Мф 5:16). И здесь требуется огромная строгая, подвижническая настроенность. Этим объясняется, что отцы Церкви, подвижники нам говорят: каково бы ни было твое расположение, настроение, состояние телесное или душевное – не обращай на них никакого внимания; стой перед Богом и молись; твори волю Божию, каковы бы ни были последствия. Когда мы молимся, чтобы Господь Дух Святой нас наполнил, мы должны молиться о торжестве Божием, зная, что Его торжество – и в нашем спасении, но думая о Нем, как мы думаем о любимом человеке, стремясь, чтобы наша жизнь была Его славой, Его победой.
Если бы мы были так настроены, то всегда могли бы молиться; мы не ставили бы вопрос о том, что мы устали, унылы, что настроения нет, что нас что-то отвлекает, потому что считали бы именно эти препятствия причиной, почему нам надо молиться еще более упорно, еще более настойчиво; ибо это состояние души, тела нашего, тот участок вселенной, мое «я» телесно-душевное и духовное, которое Бог вручил мне, чтобы я его освятил и сделал уделом Божиим, – в плену, и теперь-то и надо его освобождать от этого духовного плена, призывая на помощь и святых, и Божию Матерь, и ангела-хранителя, и силы небесные, и Самого Спасителя Христа, и Духа Святого. В этом смысле молитва – это борьба за то, чтобы на землю, вот на тот маленький участок, который я собой представляю, сошел огонь Святого Духа и зажег всё вечным пламенем, превратил сухое пустынное деревцо в неопалимую купину. Поэтому искать себе пощады, утешения, извинения в том, что те или другие душевные состояния мне мешают молиться, нельзя; именно из-за них и молишься.
И здесь начинается весь трезвый, строгий путь подвига: просто преданности Богу, уважения к Нему, любви к Нему, готовности Ему служить.
Апостол Павел называет христиан воинами; воин не укрывается за своим начальником, за своим царем; он идет вперед отдавать свою жизнь, истощать, может быть, до конца свои силы в служении. Так должны и мы в трезвости, строгости совершать свой духовный путь. Что мы этого не делаем, думаю, всем нам очевидно; что мы молимся радостно, когда Господь прольет в сердца наши молитву, и, как говорится в литургии, мы возносим эту молитву Твоя от Твоих, – это ясно. Но что делаем мы для Бога, когда мы всецело или частично охвачены немощью, нежеланием Ему служить, отвержением Его воли? Тогда-то и надо молиться!
Эта тема трезвости красной нитью проходит через всю святоотеческую литературу, через все жития святых; и мы это слово очень мало слышим, над ним мало задумываемся. Во имя Божие: не нам, Господи, не нам, но имени Твоему славу дай, – говорит пророк Давид в одном из своих псалмов (Пс 113:9). Утешитель, Податель крепости, Податель радости, Дух, приобщающий нас к Истине, Которая есть Христос, – личной Истине, и раскрывающий перед нами смысл и глубины Христова учения о том, как эта личная Истина может собой охватывать жизнь и преображать ее. А на краю жизни – смерть; и смерть преображается этой вечной жизнью.
Я упомянул слова апостола Павла: Жизнь для меня – Христос, а смерть – приобретение… В другом месте он говорит: Для меня умереть не заключается в том, чтобы совлечься, сбросить временную жизнь, а облечься в вечную (2 Кор 5:4). Эта вечная жизнь и есть духовная жизнь: жизнь, которая должна начаться теперь – не в будущем, не когда-то. Помню проповедь студента Московской Духовной Академии, который первыми своими словами поставил эту тему во всей ее силе и поражающей глубине. Первые его слова были: «Будущей жизни нет, есть только вечная жизнь»… Если думать о вечной жизни как о чем-то, что когда-то будет, а теперь к нам никакого не имеет отношения, о чем-то, чего мы можем ожидать на будущее, но чему мы непричастны сейчас, то мы всю нашу земную жизнь можем прожить вне Бога: потому что вечная жизнь не заключается в бесконечно длящейся жизни после смерти, а в приобщенности к Божией вечности, к Божией жизни. И это должно начаться сейчас. На радикальном языке, который он постоянно употребляет, Симеон Новый Богослов [68] сказал очень страшную вещь: если кто на земле не познал Воскресения, тот и в вечности его не познает… Конечно, Воскресения в полном смысле слова, во всей реальности, никто не познает до своей смерти и до славного воскресения всех; но ожить душой, в какой-то мере приобщиться к неумирающей жизни вечности всякий христианин может и на самом деле в какой-то мере уже приобщается этому.
И вот, если мы будем искать духовной жизни, то мы должны стать тоже
