шпиля над церковью находился большой изысканно украшенный крест.
В чужой стране, оторванный от моей родной культуры, я взглянул на крест по–новому, и внезапно он поразил меня своей эксцентричностью. Что заставило христиан обратиться к этому орудию пыток как к символу веры? Почему не сделать все, что в наших силах, чтобы изгладить в памяти эту вопиющую несправедливость? Мы могли бы подчеркнуть значение Воскресения, упомянув крест только лишь как неудачный поворот истории. Зачем делать его центральным символом веры? «Зачем — зедь, может быть, из–за этого образа некоторые люди потеряли свою веру!» — восклицал один из персонажей Достоевского после того, как увидел картину Гольбейна, изображающую распятого Христа.
Разумеется, существует очевидный факт того, что Иисус велел нам вспоминать о его смерти, когда мы соберемся вместе на поклонение. Ему не нужно было говорить: «Сие творите в мое воспоминание», — о Вербном воскресенье или Пасхе, но ясно, что он не хотел, чтобы мы забыли то, что произошло на Голгофе. Христиане не забыли. По словам Апдайка, крест «основательно оскорбил греков с их игривым, симпатичным, неуязвимым пантеоном и евреев с их традиционным ожиданием царственного Мессии. Однако в том виде это было ответом на эти факты, на нечто глубокое в людях. Распятый Бог стал мостом между нашим человеческим ощущением жестокого несовершенства, безразличным миром, с одной стороны, и нашей человеческой потребностью в Боге, нашим человеческим ощущением того, что Бог существует, с другой стороны». Когда я стоял на углу улицы в Бомбее посреди пешеходов, велосипедистов, домашних животных, снующих вокруг меня, я понял, почему крест должен был так много значить для христиан, почему он должен был так много значить для меня. Крест предписывает нам глубокие истины, которые без него были бы лишены смысла, крест дает надежду, когда нет никакой надежды.
Апостол Павел услышал слова Бога: «Сила моя совершается в немощи», — и потом он пришел к выводу о самом себе: «Ибо, когда я немощен, тогда силен». «Посему, — добавил он, — я благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях…» Он делал упор на таинстве, которое на несколько шагов отстает от буддистского пути преодоления страдания и трудностей. Павел говорил не о покорности, а о трансформации. То, что заставляет нас чувствовать дисгармонию, то, что разрушает надежду, используется Богом для завершения его работы. Чтобы удостовериться в этом, взгляните на крест.
Я хотел бы, чтобы кто–нибудь, обладающий талантом Мильтона или Данте, изобразил сцену, которая должна была произойти в аду в тот день, когда умер Иисус. Без сомнения, там разразился адский праздник. Змей из Книги Бытия обвился вокруг пяты Бога; дракон из апокалипсиса поглотил–таки дитя. Сын Божий, посланный на землю со спасительной миссией, теперь свисал с креста как оборванный бродяга. О, какая победа дьявольских сил!
О, какая кратковременная победа. Ирония этого поворота всей истории заключалась в том, что то, что сатана считал злом, Бог считал благом. Смерть Иисуса на кресте перебросила мост через пропасть между совершенным Богом и фатально испорченным человечеством. В тот день, который мы называем Великой Страстной пятницей, Бог победил грех, превозмог смерть, одержал победу над сатаной и собрал снова свою семью. В этом акте преобразования Бог совершил самое страшное деяние в истории и превратил его в величайшую победу. Неудивительно, что этот символ не исчез; неудивительно, что заповеди Иисуса мы никогда не забудем.
Благодаря кресту, у меня есть надежда. Это благодаря ранам Служившего нам Иисуса, мы исцелились, сказал Исайя — а не его чудесам. Если Бог смог такое очевидное поражение превратить в победу, смог почерпнуть силу из момента абсолютной слабости, что же сможет Бог сделать с очевидными ошибками и трудностями моей жизни?
Ничто — даже убийство Его Единородного Сына, не может изменить отношения между Богом и людьми. В алхимии искупления людских грехов Христом это самое чудовищное преступление становится нашей исцеляющей силой.
Неизлечимо раненный исцелитель вернулся на Пасху, в тот день, который демонстрирует, как вся история будет выглядеть с обладающей преимуществом точки зрения вечности, когда каждый шрам, каждая боль, каждое разочарование будут видеться в ином свете. Наша вера начинается там, где она, казалось бы, должна была закончиться. Между крестом и пустой могилой заключено обещание, данное нам в истории: надежда для мира, надежда для каждого из нас, живущего в нем.
Немецкий теолог Юрген Мольтман в одной фразе описывает огромную пропасть между Великой Страстной пятницей и Пасхой. Это действительно итог человеческой истории: прошлое, настоящее и будущее: «Бог плачет с нами, чтобы мы могли однажды смеяться вместе с ним».
Писатель и проповедник Тони Камполо иногда читает волнующую проповедь, которую он перенял у старого чернокожего пастыря в его церкви в Филадельфии. «Сейчас пятница, но воскресенье близко», — звучит название этой проповеди, и если вы знаете название, вы знаете, о чем вся проповедь. Говоря все более быстро и громко, Камполо противопоставляет то, как выглядел мир в пятницу — когда силы зла победили силы добра, когда все друзья и ученики в страхе бежали, когда Сын Божий умер на кресте, — тому, как он выглядел в пасхальное воскресенье. Ученики, которые пережили оба дня, пятницу и воскресенье, никогда больше не сомневались в Боге. Они поняли, что когда кажется, что Бог предельно далек, он может быть предельно близок. Когда Бог выглядит совершенно обессиленным, он может находиться на пике своей силы, когда Бог выглядит абсолютно мертвым, он может воскреснуть к жизни. Никто так и не научился просчитывать поведение Бога.
Однако однажды Камполо перескочил в своей проповеди с одного момента на другой. Оба эти дня нашли место в церковном календаре: Страстная пятница и Пасхальное воскресенье. Однако в действительности мы живем в субботу, в день без имени. То, что ученики пережили в течение короткого промежутка времени — три дня, проведенные в скорби по одному человеку, умершему на кресте, — мы сейчас переживаем в космических масштабах. Человеческая история перемалывается между временем обещания и временем его исполнения. Можем ли мы положиться на то, что Бог сделает что–нибудь святое, красивое и благое из мира, в котором присутствуют Босния и Руанда, районы гетто и переполненные тюрьмы, принадлежащие богатейшему народу на земле? Это суббота на планете Земля; придет ли когда–нибудь воскресенье?
Эта мрачная Пятница Голгофы может быть названа Великой только благодаря тому, что произошло в Пасхальное Воскресенье, в день, который, после долгих мучений, дает ключ к разгадке вселенной. Пасха обозначила раскол вселенной, из которого веет энтропией и распадом, подтверждая
