Установилось молчание.
Покачав головой, он наконец сказал:
— Размышляя о типах страдания, которые нам могут встретиться, вы можете в некоторой степени подготовить себя к подобным вещам, напоминая себе о том, что в жизни возможны и такие ситуации. Таким образом, к подобным ситуациям можно подготовиться ментально. Однако вы не должны забывать тот факт, что это их не исключает. Подготовка может помочь вам противостоять проблемам ментально, ослабит ваш страх и т.д., но не исключает сами проблемы. Так, если еще не рожденный ребенок имеет какие-то дефекты, не важно, как долго вы размышляли об этой потенциальной проблеме ранее — вам все равно придется искать выход. Поэтому все это очень сложно.
В этих его словах прозвучала нотка печали, но вся мелодия в целом была отнюдь не мелодией безнадежности. Далай Лама снова замолчал, теперь уже на целую минуту, глядя в окно, будто на целый мир, затем продолжил:
— Как не пытайся, невозможно обойти тот факт, что страдание является частью жизни. И конечно, никто из нас не любит страдания и проблемы. Но мне кажется, что большинство людей все-таки не понимает, что страдания являются неотъемлемым элементом нашего существования...
Далай Лама внезапно рассмеялся:
— Знаете, на дне рождения обычно говорят: "Поздравляю с днем рождения!", хотя день вашего рождения был днем вашего страдания. Никто ведь не говорит: "С днем рождения — днем страдания!" — пошутил он.
— Для того чтобы принять идею, что страдание является частью человеческой жизни, вы сначала должны изучить факторы, вызывающие ощущение неудовлетворенности и несчастливости. Так, вы чувствуете себя счастливыми, если вы сами или близкие вам люди добиваются успеха, известности, богатства и других приятных вещей. И вы чувствуете себя несчастливыми и неудовлетворенными, если не добиваетесь этих вещей или если их добивается ваш соперник. Проанализировав свою повседневную жизнь, вы обнаружите, что факторов, вызывающих боль, страдание и неудовлетворенность, во много раз больше, чем факторов, вызывающих радость и счастье. Это факт, который не зависит от нашей воли и с которым мы должны смириться. Так как страдания — одна из реалий нашего бытия, нам необходимо пересмотреть свое отношение к ним. Наше отношение к страданию определяет нашу способность противостоять ему. Обычное отношение к боли и страданию — резкое неприятие и нетерпимость. Но если нам удастся изменить свое отношение к страданию, сделать его более терпимым, мы сможем эффективнее противостоять чувствам несчастливости, неудовлетворенности и разочарования.
Лично мне кажется, что наиболее эффективная техника усмирения страдания — попытаться понять, что страдание является глубинной природой сансары[5], непросветленного бытия.
В тот момент, когда вы испытываете физическую боль или какое-либо другое страдание, вы, конечно же, думаете: "О, страдать — это так плохо!" У вас возникает неприятие страдания: "Я не должен испытывать это!" Но в этот момент вы также можете взглянуть на ситуацию под другим углом и осознать, что это самое тело... — он похлопал себя по руке, — является основой страдания, и эта мысль ослабит чувство неприятия страдания — чувство, что вы не заслуживаете этой участи, что вы стали жертвой. Итак, как только вы поймете и примете эту идею, страдание станет для вас чем-то естественным.
Взять, например, страдания, через которые прошел тибетский народ. С одной стороны, можно только удивляться сложившейся ситуации: "И как только такое могло произойти?" Но с другой стороны, можно задуматься также над тем, что Тибет находится в самом центре Сансары, — он рассмеялся, — впрочем, как и вся планета, и Галактика в целом.
Он вновь засмеялся.
— Таким образом, я считаю, что ваше мировоззрение оказывает огромное влияние на то, как вы воспринимаете страдания. Если вы, например, считаете, что страдания негативны и следует изо всех сил пытаться избежать их, в трудных обстоятельствах это прибавит вам беспокойства, нетерпимости и отчаяния. Если же вы считаете, что страдания являются естественной частью вашего существования, это позволит вам гораздо спокойнее принимать перипетии судьбы. Без терпимости к страданиям ваша жизнь превратится в сплошное несчастье, в бесконечный кошмар.
— Не кажется ли вам, что идея неизбежности страданий и, таким образом, несовершенства нашего бытия слишком пессимистична? — заметил я. Далай Лама пояснил:
— Когда я говорю о несовершенстве бытия, я говорю об этом в контексте буддийской теории. Мои слова нельзя трактовать отдельно от буддизма, в противном случае, конечно же, подобный подход любому покажется чрезмерно негативным и пессимистичным. Необходимо понять суть отношения буддизма к страданию. Первое, чему людей пытался научить Будда, — принцип Четырех Благородных Истин, первая из которых — Истина Страдания. Смысл этой истины в том, что страдание является частью нашего существования.
Вы не должны забывать о важности размышления о страданиях по той причине, что существует выход, существует альтернатива. Существует возможность освобождения от страданий. Покончив с причинами страданий, вы можете достичь Освобождения, состояния, свободного от страданий. В соответствии с буддийской теорией, основными причинами страданий являются невежество, страстное желание и ненависть, которые называются тремя ядами для ума. В буддийском контексте каждое из этих понятий имеет особое значение. Например, невежество означает не недостаток информации, как мы привыкли понимать, а фундаментальное заблуждение человека относительно истинной природы себя и окружающего мира. Прозревая относительно истинной природы реальности и побеждая такие болезненные состояния сознания, как желание и ненависть, можно достичь полностью очищенного состояния сознания, свободного от страданий. В буддизме размышление о неизбежности страданий используется для искоренения их причин. Если же надежда на освобождение от страданий отсутствует, размышления о них, конечно же, будут действовать угнетающе.
По мере того как он говорил, я все яснее понимал, как размышления о естественности страдания могут облегчить нам жизнь и научить правильным образом относиться к повседневным проблемам. Я также начал понимать, каким образом можно рассматривать страдание в более широком контексте — как элемент духовного пути — в частности, в рамках буддийской теории, которая предполагает возможность очищения ума и достижения состояния, в котором отсутствует страдание. Однако оставив эти философские материи, я решил выяснить, каким образом Далай Лама воспринимает страдание на более личном уровне, как он относится, например, к потере любимого человека.
Много лет назад, во время моего первого визита в Дхарамсалу, я познакомился с младшим братом Далай Ламы, Лобсангом Самденом. Он показался мне очень хорошим человеком, поэтому я был опечален, когда несколько лет назад узнал о его смерти. Зная, что он и Далай Лама были особенно близки друг с другом, я спросил:
— Наверное, смерть вашего брата была для вас тяжелым ударом...
— Да.
— Я просто хотел узнать, как вы ее восприняли. — Конечно, мне было очень, очень плохо, когда я узнал о его смерти, — тихо сказал Далай Лама.
— И как вы справились с этим? Я имею в виду, было ли что-то особое, что помогло вам справиться с этим горем?
— Не знаю, — ответил он задумчиво. — Я горевал в течение нескольких недель, но постепенно это чувство рассеялось. Тем не менее я до сих пор испытываю сожаление... — Сожаление?
— Да. Меня не было рядом с ним, когда он умирал, и мне кажется, что, если бы я был там в тот момент, возможно, я смог бы ему чем-то помочь. Именно поэтому я испытываю сожаление.
Возможно, многие годы размышлений о неизбежности страданий в человеческой жизни помогли Далай Ламе смириться с этой утратой, однако он не стал холодным и жестким человеком, принимающим страдания с решимостью на лице, — печаль, прозвучавшая в его голосе, показала, что он способен на глубокие чувства. В то же время его прямота и искренность, а также отсутствие какой-либо жалости к себе или самообвинения говорили о том, что он полностью смирился с потерей брата.
В тот день наша беседа затянулась до самого вечера. Кинжалы солнечного света, прорезавшиеся сквозь деревянные ставни, медленно перемещались по комнате, погружавшейся во тьму. Я чувствовал меланхолическую атмосферу, заполнявшую комнату, и знал, что наша беседа подходит к концу. Все же я надеялся подробно расспросить его о природе утраты и горя, узнать, есть ли у него какие-нибудь особые советы, помогающие смириться со смертью любимого человека, а не просто с неизбежностью страдания.
Открыв рот, чтобы задать вопрос, я вдруг заметил, что он выглядит каким-то рассеянным и усталым. Тут в комнату тихо вошел его секретарь и многозначительно посмотрел на меня; отработанный за долгие годы службы, этот взгляд говорил о том, что мне пора уходить.
