Из этого кокоро произошло все, и все когда-нибудь вернется туда же. Но это не имеет отношения ко времени. Кокоро и все вещи суть одно, но в то же время и не одно; это пара, но и не пара.
Однажды монах спросил Чжао-чжоу (яп. Дзёсю): «Меня учили, что десять тысяч вещей возвращаются в Одно. А куда же возвращается Одно?»
Чжао-чжоу ответил: «Когда я жил в Цзинчжоу, было у меня платье весом в семь цзиней».
Это мондо [120] точно показывает разницу между внешним и внутренним путем. Если такой вопрос зададут философу, он сошлется не на один десяток книг. Но мастер дзэн, идущий внутренним путем, не станет отвлекаться на размышления и сразу даст точный, окончательный ответ.
…Кокоро, совершенно свободное от всяких мудрствований, и есть бездна абсолютного ничто. Но все же в самой глубине его что-то движется. С точки зрения внешнего пути это непознаваемо, ибо как может абсолютное ничто вообще двигаться? Должно быть, в этом есть какая-то загадка. Возможно, кто-нибудь назовет ее «загадкой существования». Кокоро словно исчезает в невообразимых глубинах бездны. Кокоро стремится познать себя…
В западной терминологии кокоро, скорее всего, родственно понятию «Бог» или «Божественность». Бог также хочет познать себя; он не мог или не хотел вечно оставаться одним и тем же, погруженным в медитацию. Каким-то образом он возник из самого себя, произнес первую мантру: «Да будет свет!», и тут же возник целый мир. Откуда? Ниоткуда! Из ничего! Из Божественности! Мир есть Бог, Бог есть мир, и Бог говорит, что это хорошо.
По Ашвагхоше, «в самой глубине кокоро сам собой просыпается нэн». Нэн (кит. нянь, санскр. читтакшана) есть тот момент, когда сознательное приходит к самому себе; оно, так сказать, встает из бессознательного, хотя и с некоторой задержкой. На санскрите слово экачиттакшана буквально означает «одно мгновение разума (или одной мысли)». Это есть «мгновенная мысль», или «единица сознания», формирующая сознание подобно секунде или минуте, т. е. оказывается единицей измерения времени. «Спонтанно» (яп. коцунэн) обозначает способ, каким читтакшана появляется в кокоро. Ведь и Бог произнес свое «да будет» спонтанно. Когда говорят, что в кокоро мысль возникает, чтобы оно познало самого себя, то подразумевают, что возникает она ненамеренно; просто так случилось, т. е. само по себе.
Но в связи с этим нужно обязательно помнить, что когда мы говорим «ненамеренно», то понимаем это как бы извне, разумом, и с трудом увязываем с понятием сознательного. Для того чтобы разъяснить это, нужно долго и много спорить, но так как это не касается нас здесь напрямую, позвольте сказать лишь, что в понятии «Бог», как и в понятии «кокоро», свобода и необходимость есть одно.
Когда буддисты упоминают Бога, они не имеют в виду Бога в библейском понимании. Когда я говорю, что Бог создал свет, о чем нам рассказывает Книга Бытия, я ссылаюсь на нее в надежде, что так мои читатели-христиане лучше поймут буддийскую идею внутреннего пути. Поэтому дальнейшие мои рассуждения нужно понимать именно в этом смысле.
Известно, что библейский Бог открыл свое имя Моисею на горе Синай, сказав: «Я есмь Сущий». Конечно, я не большой знаток иудейской и христианской теологии, но это «имя» — неважно, каково первоначальное значение еврейского слова — представляется мне настолько значительным, что ни в коем случае нельзя пренебрегать им, если мы хотим понять развитие идеи Бога в христианской мысли. Библейский Бог всегда личностен, даже, я бы сказал, интимен, почему же он назвал себя таким чисто метафизическим именем, которое открылось Моисею? Но это верно лишь с точки зрения внешнего пути, а вот для пути внутреннего «Я есмь Сущий» — это так же естественно, как плеск рыбы в горной реке или облако, плывущее по небу. «Есть-ность» Бога так же реальна, как моя «есть-ность», или как «есть-ность» кота, спящего на коленях у хозяйки. Именно это отразилось в изречении Христа: «Я был прежде Авраама». В этой есть-ности, которая не подпадает под категорию метафизических абстракций, я вижу доказательство фундаментального единства всех религиозных переживаний.
Если мы вернемся к началу нашей статьи, самопроизвольность есть-ности — это то, что раскрывается в «вечной жажде» к чему-то, неподвластному внешнему рационалистическому пути. Желание кокоро познать самого себя или требование Бога увидеть «свет» есть, выражаясь человеческим языком, не что иное, как наше стремление превзойти мир частностей. Но увы, живя в реальном мире, мы слишком часто увлекаемся процессом «познания», которое начинается, едва мы выходим из сада «невинности». Все мы сразу же хотим «знать», «чувствовать», «выбирать», «решать», «нести ответственность» и т. д., а взамен получать то, что принято называть «свободой».
«Свобода» же — это понятие, принадлежащее только внутреннему пути, а никак не внешнему. Но в нашем разуме все перепуталось, и мы бешено гонимся за тем, чего никогда не достигнешь на внешнем пути. В этой сумасшедшей гонке нами все сильнее овладевает беспокойство, потому что мы забываем о состоянии «самопроизвольной есть-ности».
Теперь мы видим, что «пробуждение нового сознания» вовсе не всегда радостно. Мы стремимся к тому, что мы потеряли, а не к чему-то неизвестному, о чем у нас нет ни малейшего представления. На самом деле в мире, в который мы пришли на какое-то время, ничего неизвестного нет. Любое стремление подразумевает, что у нас есть некие первоначальные знания о том, к чему мы стремимся, хотя мы можем этого совершенно не осознавать. Стремление того рода, о котором говорю я, — это тень первоначального кокоро, отбрасываемая на внутренний путь. От настоящего объекта мы не сможем избавиться до тех пор, пока вновь не обратимся к обители, которую так небрежно покинули. «Пробуждение нового сознания» — это, таким образом, обретение себя в той первоначальной пустоте, где все мы пребывали до нашего рождения. Это ощущение возвращения, абсолютного спокойствия, хорошо описанное в литературе любой религии.
Чувство абсолютного спокойствия подразумевает спокойствие свободы, а спокойствие свободы и есть не что иное, как «пробуждение нового сознания». Как правило, мы любим порассуждать о свободе, имея в виду чаще всего ее политическую и моральную сторону. Но пока мы идем внешним путем восприятия мира, мы не поймем, что такое свобода. Все формы свободы, о которых мы обычно говорим, — это вовсе не свобода по своей сути. И большинство людей, увы, здесь сильно заблуждаются.
То, что «пробуждение нового сознания» есть на деле возвращение к нашей изначальной обители, хорошо сочетается с христианской идеей Бога-Отца. Его «дом» был моим, когда я был мал, и оставался моим до тех пор, пока я не вырос. Но ведь я и не смогу никуда от него уйти. Я всегда там, где я родился, — именно там и ни в каком другом месте. То, что я не там, — это игра воображения, иллюзия, в которую меня заставляли верить. Понять это — значит, повернуться к новому сознанию. Здесь нет ничего нового; это лишь обретение, казалось бы, утраченного; в то же время у меня это было; и я был в этом, я долго нес это в себе; следовательно, я — это оно, а оно — это я.
(…)
В дзэн мысль о восстановлении или возвращении может быть обнаружена в упоминании Эно «изначального (или первичного) лица», которое, как он хотел, должны увидеть его ученики. Под «лицом» он понимал то, чем мы были до своего рождения. Иначе говоря, это лицо «невинности», которое было у нас до того, как мы съели плод с древа познания добра и зла. «Древо познания» есть внешний путь разума. Когда мы стоим на нем, «невинность», т. е. внутренний путь, прячется и становится невидимой. Большинство людей видят в слове «невинность» прежде всего термин из области морали, но я бы придал ему, скорее, символическое значение. «Невинность» — это то же самое, что «изначальное (или первое) просветление» Ашвагхоши, в котором мы все пребывали или пребываем. Ее нельзя потерять даже тогда, когда нами полностью владеет «знание», потому что без нее наше существо-мание теряет всякий смысл, да и само «знание» в любом его виде становится невозможным. В этом отношении «внутренний путь» — одновременно и внутренний, и внешний. Когда он отделяется и мыслится как противоположность внешнему пути, то сразу же перестает быть самим собой.
