Впрочем, в те времена во всей империи, или, точнее, на ее границах, легионы набирались из населения, где располагался военный лагерь. Так что ассимиляция местного населения с римлянами была довольно значительной. Однако местные новобранцы привносили в легионы и собственные национальные обычаи, что также явилось причиной того, что наемники прокуратора — то есть мои собственные наемники, — высмеивали и бичевали Господа, которого я им препоручил. Но они не менее, чем другие иудеи, не подчиненные мне по службе, были разочарованы тем, что мессия, или, если хотите, тот, кто мог быть мессией, — что Иисус так плохо, то есть не так, как они хотели бы, сыграл свою роль; потому-то они потом, когда представился случай, и воспользовались возможностью так жестоко обойтись с ним.
С другой стороны, только следствием разочарования и злобы иудеев, а лучше всего сказать, следствием снова неудавшейся попытки сбросить римское иго и поставить себя исключительно в подчинение Богу, нельзя объяснить все эти жестокости, которые совершили фарисеи, воины, весь народ против Господа, весь этот избыток сарказма, который они на него обрушили. Но скажи мне и ты: как бы я сам без такой твердости и жестокости мог обходиться с народом, который позднее, как ни крути, отвергнет совершенство римского управления, сооружение водопроводов, и строительство дворцов, и всего остального, и тогда же, восстановив против себя все другие народы мира, опять поставит себя под господство Бога, который еще в давние времена вел этот народ через пустыню, представая в виде столпа дыма и пламени; народ, о котором, с той поры как он стал оседлым, было слышно так же мало, как мало мы слышим о наших собственных богах! Или, другими словами: о божествах, как о главных управителях, можно, вероятно, иметь еще меньшее представление, чем об управителях-людях.
Но об этом, если я когда-нибудь вообще затрону эту злосчастную тему, — позднее. Руф, центурион, после своей службы в Палестине окончательно спился и поддерживал свое существование преимущественно тем, что ежедневно, когда подходило время обеда или ужина, позволял христианам приглашать себя к столу, и в благодарность за угощение рассказывал им историю распятия. Распаленный винными парами, он выдумывал все новые штрихи трагедии на Голгофе и представлял и себя, и роль, которую он играл, в столь трогательном свете, что в конце застолья, по причине всеобщего умиления, этому грешнику, который каялся и проливал слезы, давали еще и чаевые, и он их тут же использовал по назначению — немедленно нес в ближайший кабак.
В конце концов он и сам под действием винных паров уже ничуть не сомневался, что в человеке, которого он пригвоздил к кресту, он узнал действительного Бога; после сильного подпития он засыпал, а на следующий день рассказывал свою историю снова.
Короче говоря, он и в этот раз описал весь ход распятия, и что мне понравилось, он сообщил об этом не отдельными кусками, а полностью, — Бог его знает, как он смог это сделать. Согласно его рассказу, события происходили следующим образом:
Был — так по крайней мере он утверждал — не один Христос, который считал, что он мессия, но с некоторых пор объявилось несколько мессий, и они не отмалчивались, как сам Спаситель, а во всеуслышание претендовали на то, чтобы их считали освободителями; действительно, я вспомнил о том времени моей службы, когда время от времени разносилась молва о подобных спасителях, мне даже приходилось усмирять волнения, которые снова и снова возникали из-за этих слухов. Но разве кто может упомнить все эти постоянные мятежи, восстания, эти бунты и небольшие войны! Об одном случае я помню определенно: в Самарии появился очередной мессия, и он говорил о себе: он тот, который ни во что не ставит ложь. Что за ложь он имел при этом ввиду, я не знаю. Иудейство же всегда находилось в состоянии брожения из-за своей вечной мечтательности и химер в голове. Во всяком случае, этот человек оказался из тех, кого мне труднее всего было усмирить; и из-за него мне приходилось использовать иногда небольшой отряд, иногда когорту, а иногда и целый легион. Короче говоря, Руф сказал, что в то время, когда он распял человека, был не один, а было два мессии — Иисус из Назарета и Иисус Варавва. И в этом есть нечто; Вар-Аввас означает: сын отца, а это было одним из имен самого мессии. И самое примечательное: этот Варавва, которого Руф представлял как второго мессию, был никем иным, как человеком, «который ни во что не ставит ложь».
Он, сей человек, и Господь, казалось, действовали одновременно или даже заодно, когда подняли народ на восстание. Только Господь, даже если он и относился с отвращением к насилию, скорей бы мог увлечь народ, чем Варавва, который, будучи гораздо менее красноречивым, пытался добиться благодати силой и соперничал с Господом в борьбе за власть. Я же, однако, в те предпасхальные дни оттеснил Варавву вместе с его повстанцами к горе Гаризим, разбил мятежников и пленил его самого и некоторых из его сторонников. Но Господь, который остался в Иерусалиме и оказался без защиты, поскольку восставшие были рассеяны, испугался, когда разочарованный народ обратился против него, и бежал на Масличную гору, где был выдан собственными людьми первосвященнику Каиафе, другу римлян, и пленен слугами Каиафы в Гефсиманском саду; Каиафа выдал Христа прокуратору, то есть мне самому. К тому времени — утверждал Руф — я уже вернулся с горы Гаризим в Иерусалим; и тем самым он перешел к событиям, которые он сам пережил вместе со Спасителем.
Прежде всего он рассказал о том, хотя и сам узнал об этом из слухов, как Христос и его ученики в святой четверг съели пасхального ягненка, при этом странным оказалось то, что пасхального ягненка не было; Руф утверждал, что он знает, почему ягненка не было. Пасхального ягненка, сказал он, требовалось сперва доставить в храм, чтобы там его заколоть; и, насколько я знаю, именно священникам полагалось закалывать ягненка. Затем ягненка снова приносили домой и жарили, чтобы его съесть. Весь процесс освящали венками из роз, пальмовыми ветками, иконами святого Антония из Падуи, другими святыми иконами, и прочим. А Иисус не смел в этой опасной ситуации, поскольку он был добровольным и невольным участником только что подавленного восстания, пойти в храм, который он всего лишь несколько дней тому назад очистил от скверны торгашей; он также считал, что недостойно посылать туда того или иного из своих учеников, а поскольку ягненка не было, то он предложил двенадцати ученикам в качестве пасхального ягненка самого себя.
Предполагается, что отсутствие ягненка было действительной причиной столь странного предложения. Хотя можно было послать с ягненком в храм кого-нибудь другого, например владельца дома, где происходила Тайная Вечеря. Но владельца этого дома, где, между прочим, после смерти своего сына жила и умерла святая Дева Мария, тоже, как мы знаем, не посылали в храм, — если этот владелец дома вообще существовал. И если не знать, когда были написаны Евангелия, то все равно можно заключить, что их написали достаточно давно, чтобы скомпрометировать владельца дома, где происходила Тайная Вечеря, будь в Евангелиях названо его имя. Ведь в Евангелиях есть подобные дискредитации. Например, мы никогда не узнаем имени юноши, одетого в простую льняную одежду, который присутствовал при аресте Христа и, сбросив эту свою льняную одежду, убежал, когда стражники хотели его схватить. Короче говоря, если мы не знаем, почему в действительности ягненок отсутствовал, нам легче всего предположить, что отсутствие ягненка просто придумано то ли самим Христом, то ли евангелистами, чтобы в конце прийти к самопожертвованию Христа, — к вкушению его тела и питью его крови, или, другими словами, к введению божественной субстанции в самих учеников. При этом безразлично, была ли в действительности осуществлена эта трапеза. Ведь само убийство Бога произошло лишь на следующий день; и то, что вместо его настоящего тела вкушали хлеб и вместо его настоящей крови пили вино, в основном не имело значения. Хлеб и вино вкушали, как если бы они были телом и кровью Господа. Лишь теперь, когда мы сами причащаемся, хлеб и вино являются телом и кровью Господа.
Как я уже говорил, — и этот древний обычай убивать и поедать своих вождей, если они больше не приносили пользы, и это принесение в жертву освященных царей в древнейших государствах, а также убиение княжеской свиты, которую хоронили вместе с князем, и эти древнейшие ритуалы наших предков, хотя и сублимированные до неузнаваемости, — все эти основные способы объединения с божеством перешли также в христианство; в противном случае, наша собственная вера не стала бы истинной верой. Кроме того, во времена Христа отнюдь еще не произошло разделения скотобойни и церкви. Парфенон на Акрополе, храм Соломона и святилище Юпитера на Капитолийском холме были у римлян и тем, и другим. В храмах Азии и Америки, в лабиринтах Крита, в святых рощах Германии — везде действовали священнослужители с высоким профессиональным служением убийству, пытаясь примирить непонятное, что нами движет, относилось ли это к человеческим жертвам или к принесению в жертву животных или полевых плодов.
