Это смешение понятий (табот = ковчег Завета, табот = деревянная или каменная алтарная скрижаль) обсуждалось многими выдающимися учеными, занимающимися религиозными практиками Эфиопии, например Людольфом, Диллманом или Лвиди. Самое популярное объяснение этой проблемы предполагает, что первоначальное значение данного слова было действительно "ковчег" как контейнер прямоугольной формы, но затем произошло перемещение значения с емкости на содержимое, на скрижали Моисея с Десятью заповедями. И именно в этой форме табот существует сейчас.
Максим Родинсон считал, что идея "перенесения значения с емкости на содержание, с целого на часть" достаточно сомнительна. Он также не был согласен, что процесс несения таботов вокруг церквей "сильно напоминает путь, по которому священники несут свитки Торы в еврейских синагогах"[20]. Вместо этого он утверждал:
В иудейском культе нет объектов, подобных священной скрижали. Напротив… эфиопский артефакт имеет аналог в христианских алтарных скрижалях, находящихся в основном именно на Востоке, особенно в коптских церквях[21].
Мы можем спросить, если это только имя целого, обозначающего часть, то почему же слово "табот", обозначающее "ящик", употребляется для указания на деревянную табличку, а не на ящик, в котором она хранится? Более сложное объяснение происхождения данного термина опирается на ритуальное использование табота:
По-видимому, дело в том, что слово "табот" употреблялось в Ветхом Завете, а в Ветхом Завете ковчег — это, в общем смысле, ларец. Когда наконец символ ковчега стал применяться по отношению к алтарным скрижалям в Эфиопии, которые уже использовались, было совершенно не важно, что эти куски дерева не имели форму ящиков. Оки уже были частью ковчегоподобного ритуала. Вопрос был в ритуальной функции, а не в физическом сходстве… Возможно, что атрибуты ковчега стали частью табота, потому что с ними были связаны ритуалы жертвенности. И если на первый попадала кровь, пролитая жрецом, то второй стал местом жертвы, воплощенной в евхаристии[22].
СВЯЗАННЫЕ ТОЖДЕСТВА
Для нашего исследования важно возможное отождествление табота с ковчегом Завета. Как бы там ни было, но этот факт является весомым доказательством пребывания ковчега в Аксуме. Позднее я покажу, как он постепенно появляется в литературе и как вовремя происходит его отождествление с таботом, давшее почву для идеи, что "концепция и функция табота представляют собой полное подчинение ветхозаветным формам культа"[23].
Но так ли это? Эфиопский священник, которого я процитировал, полностью соглашается с данной точкой зрения, и в ней явно виден смысл — версия КН: ковчег находится в Эфиопии, таботы — это его копии. В реальности смысл и функции эфиопского табота — христианской алтарной скрижали — очень далеки от тех, что связаны с иудейским ковчегом, хотя сами эфиопы и пытаются связать их вместе концептуально.
В какой период истории таботу стало приписываться не только центральное место в церковной службе, но и символическое отождествление с ковчегом или скрижалями Моисея? Когда, согласно версии о бесконечном копировании ковчега в таботах, ковчег стал центральным звеном каждой евхаристии по всей Эфиопии? Правда ли, что "уже в XV веке каждое церковное здание в Эфиопии рассматривалось как подобие святая святых храма Соломона в Иерусалиме, а табот — как копия ковчега Завета"[24]? Изучая материалы, мы выяснили, что отождествление табота с ковчегом произошло гораздо позднее.
Около 1200 года Абу Салих описал ковчег в Эфиопии. Его несли во время религиозных процессий, так же как сегодня несут таботы во время церковных праздников. Это свидетельство иностранца, который ни разу не был в Эфиопии, единственное на сотни лет, и с интерпретацией Абу Салиха надо быть осторожным.
Когда же появилась эта символическая связь? Царь Зара Якоб (1434–1468) отождествлял ковчег ("золотой табот") с Марией, а скрижали Закона с содержимым ее чрева, но идентификация алтарной скрижали с ковчегом еще не произошла. Франциско Альварес, первый иностранец, писавший о таботе в первой половине XVI века, по-видимому, ничего не знал о символизме, связанном с ковчегом, хотя и занимался религиозными эфиопскими проблемами более шести лет. Даже когда он описывает алтарный камень с горы Сион в Аксуме, то только упоминает, что в церквях тоже есть алтарные камни[25]. Но он не развивает эту идею дальше. Скрижали Закона упомянуты в примечании архиепископа Бекаделли к копии текста Альвареса, но в отношении походной церкви, сопровождавшей царский лагерь. Интересно, что эта сноска появилась благодаря римской эфиопской диаспоре. В письме к Пьетро Данесу от 1542 года Бекаделли заметил, что он подверг работу Альвареса переработке. Он также сделал некоторые исправления там, где "наши римские эфиопы" (среди них знаменитый ученый Тасфа Сион) были не согласны с написанным[26]. Примечание ясно указывает на то, что в середине XVI века эфиопы отождествляли табот царского окружения со скрижалями Закона, но не с ковчегом.
Ранее, в XV веке, смутный намек на связь между таботами и скрижалями Десяти заповедей присутствует в словах царя Зара Якоба: "каждый табот возвеличивается до Десяти заповедей"[27]. В летописях его правления можно найти упоминание об указе, касающемся таботов: "в церквях должно быть несколько таботов, и один из них освящен именем Марии"[28]. Набожность Зара Якоба поставила Деву, в форме ее табота, в каждое церковное святилище — и Мария, из чрева которой вышел новый закон, Христос, отождествлялась с ковчегом Завета, хранившим старый Моисеев закон в форме Десяти заповедей.
Действительная идентификация табота, алтарной скрижали, с ковчегом произошла гораздо позднее. В КН нельзя найти ни прямой, ни косвенной связи между таботом и ковчегом. С другой стороны, утверждение, что скрижали Закона из Иерусалима находятся в Эфиопии, смутно прозвучавшее в словах Зара Якоба, совершенно ясно было подтверждено послом Сага Заабом в начале 1530-х годов и немного позднее Жуао де Барросом в их версиях эфиопского предания о Соломоне и царице Савской. Они не говорят о ковчеге и не отождествляют скрижали с таботами, хотя эфиопское примечание в манускрипте Бекаделли позволяет предполагать, что эта идея уже была на слуху.
После Абу Салиха мысль о присутствии ковчега Завета в Эфиопии не появлялась по крайней мере до XV века, хотя эта дата зависит исключительно от неточной датировки парижского манускрипта КН. Как показало мое исследование источников, присутствие ковчега подразумевается в хронике императора Сарса Денгеля второй половины XVI века, что затем подтверждается переводом КН Паиса в начале XVII века. А около 1627 года Мануэль де Алмейда приводит нам первое недвусмысленное свидетельство отождествления слова "табот" с материальным объектом, самим ковчегом: "говорят, что сундук, который они зовут таботом Сиона, — это сам ковчег Завета с горы Сион…"
"ОН ЗДЕСЬ…"
Каковы бы ни были те процессы, что привели к идентификации табота и ковчега, сегодня большинство эфиопов, проживающих в сельской местности, верят, что табот их церкви — это одновременно и ковчег Завета, и скрижали Моисея, необъяснимое мистическое объединение трех могущественных артефактов, один их которых достаточно большой по размерам, в один маленький объект. Как сказал мне мой друг, живущий в Аксуме, что "фактически это сам Бог".
Для большинства сельских жителей Эфиопии факт реального присутствия ковчега Завета в Аксуме и в каждой церкви христианской Эфиопии посредством табота не подвергается какому-либо сомнению. В среде более образованных священников существуют более или менее сложные версии, касающиеся таботов, их значения, функции и связи с ковчегом, но точного определения нет до сих пор.
Староста церкви Аксума Белай Мараса подтвердил мне, что специальный исследовательский комитет пытался четко определить все проблемы, касающиеся данного вопроса. Подобное предприятие уникально для церкви Эфиопии, таких прецедентов не было даже у коптов. Эфиопское духовенство, неожиданно оказавшееся в центре внимания в связи с ковчегом после выхода бестселлера Грэма Хэнкока "Знак и Печать", понимало, что уникальные, важнейшие особенности их верования будут неправильно пониматься и интерпретироваться. Несмотря на то что образ ковчега и скрижали Моисея — это неотъемлемая часть символики и ритуала эфиопской православной церкви, многое остается неясным как для местных жителей, так и для иностранных исследователей. Особенно этот ореол неясности окружает все, что связано с фактом реального присутствия ковчега в Аксуме. Среди эфиопского духовенства заметно сомнение и замешательство по данной проблеме. Они крайне неохотно отвечают на вопросы, касающиеся определения сущности табота, ковчега или скрижалей Моисея и их сложной взаимозависимости.
