— А куда же Констанций положил пока тело своего отца?
— Доподлинно неизвестно. Неясно и то, каким был первый храм: круглым, восьмиугольным или имел форму креста, каковым поминает его святитель Григорий Богослов: «Прощай и ты, славный храм Христовых учеников с крестообразными сторонами». Некоторые же полагают, что Константинов храм, где гроб его стоял посреди стел с именами двенадцати апостолов, и есть этот его мавзолей, а крестообразный храм построил Констанций, а затем перестроил великий Юстианиан. Но всё это не более чем догадки — рассуждения, пользы душе не приносящие. А теперь, братия, берите свечи и пойдёмте живей в крипту, к мощам святых апостолов.
Паломники гуськом по узкой боковой лесенке спустились под алтарь храма. Здесь огонь свечей озарил большой порфирный саркофаг с останками апостолов Андрея, Луки и Тимофея.
— Как я вам уже рассказывал, братия, мощи всечестных апостолов были перенесены сюда при императоре Констанции святым мучеником Артемием Стратилатом. Затем они пришли в безвестность — быть может, от случившегося вскоре землетрясения — и были обретены при императоре Юстиниане, когда рабочие разбивали пол храма, и положены под Святым престолом. А теперь, пока вы лобызаете их святой гроб, я расскажу вам о случившемся древле чуде.
Тут провожатый встал у саркофага и чёткими, отработанными движениями подпускал по очереди каждого из паломников, на миг удерживал его, чтобы тот лишь краем губ успел коснуться камня, и быстро отставлял его в сторону, при этом успевая вести рассказ:
— Когда многострадальные и святые мощи триблаженного апостола Андрея были перенесены святым Артемием из Ахеи и был открыт святой гроб для его погребения, тогда положенные там ранее апостольские и святые мощи, лежавшие рядом, породили у занимавшихся погребением честных мощей святого и Первозванного апостола Андрея намерение положить их с одной из сторон и больше не устраивать изъятия апостольских и святых мощей. Когда они так рассудили и архиереи взяли на руки святые мощи и спустились для их положения, тотчас перед собравшимися там открылось потрясающее зрелище, ибо положенные там ранее святые мощи сами собой раздвинулись и уступили место между собой для положения честных мощей триблаженного Андрея, этим — вечно живые и по смерти — почитая величайшего и первозванного в их апостольстве проповедника Андрея, аминь. Ну всё, братия, все приложились, поднимайтесь теперь по противоположной лестнице наверх. Освящённое на мощах масло в ампулах можно будет за пожертвование получить в лавке в правом углу храмового двора. Там же и прочая утварь, в том числе лжицы с именами двенадцати учеников Христовых: можно брать по отдельности, а можно и вместе — так, кстати, выгодней.
Никита потушил свою свечу и спрятался за колонной. Когда шаги паломников стихли и клацнула решётка, он подождал ещё немного, а затем подошёл к лампаде над гробом и снова запалил свечу. Скинув плащ и мантию, игумен подошёл сбоку к украшенному замысловатой резьбой порфирному саркофагу, какой полагался только императору, и стал внимательно осматривать его крышку. Вот дырочки для заливания масла, которое потом сливают снизу и раздают паломникам, а вот и незаметное искомое углубление. Никита взял свой тяжёлый игуменский посох из прочного металла и засунул его острый кончик в отверстие. Любой жезл сломался бы под тяжестью порфирной крышки, но отец игумен, присутствовавший при открытии раки на июньский праздник святых апостолов, знал, что каменное навершие было разбито ещё иконоборцами, искавшими там драгоценные украшения, и заменено впоследствии на деревянную крышку, удачно покрашенную под порфир.
Крышка скрипнула и немного подалась. Никита ещё сильнее нажал на посох, тот слегка изогнулся, но крышка всё-таки сдвинулась с места. Подтолкнув её ещё чуток руками, игумен, наконец, смог перевести дух. Засунув руку за пазуху, он снял с шеи маленький мешочек, развязал шнурок и достал изнутри содержимое. В этом мешочке, который Никита впервые открыл через несколько дней после бегства из Города, оказались, вопреки ожиданиям, не деньги, а маленькая пяточная кость апостола Андрея, завёрнутая в листок пергамена с записью монаха Епифания. В ней тот сообщал, что косточка эта досталась ему от распутного евнуха Никиты, который похитил её из храма Святых Апостолов, и что он просит вернуть её на место после восстановления иконопочитания. Тёзка развратного вора, Никита решил возвратить святыню на место, чая этим добрым делом прервать цепь своих злоключений.
В свете свечи заглянул он внутрь саркофага: там лежала златотканая пелена. Отодвинув её в сторонку, игумен увидел плотно прилегающие друг ко другу кости. «И где же тут лежит Андрей?.. — задумался он на миг, но почти сразу вспомнил рассказ местного клирика. — Конечно же, на самом почётном, среднем, месте. Вот рёбра, вот таз, вот бёдра, вот стопы».
И тут Никита замер от изумления: обе пятки были на месте! Он ещё раз недоверчиво оглядел мощи, и вдруг почудилось ему, что одна из пяток немного другого, чем остальные кости, цвета. Игумен перегнулся через бортик, опустил внутрь руку и вытащил наружу пяточную кость апостола. Благоговейно поцеловав её, Никита неожиданно рассмеялся: пятка была выточена из слоновой кости.
— Па-а-а-п, ну папа, долго нам ещё тут стоя-а-а-ть? Ноги замёрзли, кушать хочу, хочу пи-и-и-ть.
— Ну чуть-чуть потерпи ещё, сынок. Видишь там двери — мы войдём туда, и всё, и сразу домой.
— Господи Иисусе, помилуй мя грешную!
— Извините, пожалуйста, вы случайно не на Вермеера в Пушкинский стоите?
— На какого такого Бер-Меира? Проваливай отсюда, нехристь!
— А куда, простите, такая очередь огромная?
— К мощам, к чему ж ещё — разве не видно-то? — к самого апостола Андрея Первозванного честной главе!
— Ничего себе! После войны, помню, за селёдочными головами очереди выстаивали, а теперь, надо же, к святым головам…
— Вали отсюда, говорят же! Не мешай людям молиться!
— Па-а-а-п, а где мама? Почему её так долго нет?
— Я же тебе говорил: мама в музее, скоро придёт. Хочешь, посиди у меня на закорках.
— Вы это чего, мужчина, с ума сошли, что ли, на закорках, а? В зоопарк пришли, да? Идите-ка лучше к жене в этот свой музей бесовский, Бер-Меиру в ножки поклонйтесь!
— Да чо вы пристали-то к мужику? Нормальный ведь мужик, с ребёнком ведь.
— Эй, вы, который с ребёночком, да, — может, вы прямо к милиционерам подойдёте? Говорят, они с детьми без очереди пускают.
— Ага, знаем мы таких, без очереди желающих. Инвалидами прикидываются. Духовные они инвалиды — вот кто они такие! Апостол Андрей — он такой, он всех на чистую воду выведет. Потому что он по тому свету покойничков водит, вместе с апостолом Иоанном.
— Как это водит? Сами, что ли, не пройдём? Туда каждый запросто так попадает.
— А вот не знаете — и не говорите. А мне сам старец Евсевий сказывал, да.
— Это что ещё за старец такой?
— Эх вы, а ещё интеллигенция называется! Великого старца из Спасо-Омутнянской пустыни не знаете… Он ещё у старца Кузьмы келейником был. А старец Кузьма самому государю нашему царю-искупителю Николаю, умученному от жидов, во дворце служил!
— А при чём тут апостол Андрей?
— А вот при том. Тот старчик Кузьма, когда уже в Спасо-Омутнянской пустыни игуменом оказался, видение ему было, значит. Захворал он сильно, пять месяцев животом мучился, истощал весь, в былинку превратился, а через пять месяцев, как настал день Господень, в третьем часу очнулся от своего недуга, то есть как бы пришёл в себя, приподнялся так с постельки и присел, а с двух сторон поддерживали его монахи — они дежурили около него круглые сутки, чтобы не дать ему без покаяния скончатися. А один из тех молоденьких монашков наш батюшка Евсевьюшко и был, он всё своими глазами и видел, всё своими ушами слышал, а теперь рассказывает верным своим чадам. Так вот, сидит этот старчик Кузьма как обмерший, не здесь он уже, но ещё живой, потому что глаза открыты, но не моргают, и смотрит в потолок кельи, а сам лепечет что-то нечленораздельное. Никто тогда ничего не понял, что он говорил, а через несколько часов такого сидения и сказал чётко-чётко, ну прямо абсолютно ясно все слышали: «Дайте мне, — говорит, — два ломтя сухого хлеба, которые я получил от честного старца». Что за хлеб? Никто ничего не разберёт, а он лезет себе за пазуху, шарит там, хлебушек ищет. Все думают: бредит старик, сейчас Богу душу отдаст — ан нет. Очнулся он от своего беспамятства и всё рассказал, что видел. Там…
— Где это «там»?
— Ну, там… Потому что всё, как было, он поведал. Сижу, говорит, на кровати, когда вы меня держали, а слева вдруг полезли какие-то чернявые — то ли негры, то ли кавказцы, то ли вообще какие-то чурки нерусские. Бесы, одним словом. Одни из них были косые, другие — с мёртвыми-премёртвыми зенками, а у третьих глазища кровью налились. У одних обе губы были налиты кровью, аж распухли, а у других — только одна: у кого верхняя, а у кого нижняя. И вот эти человечки начали, говорит, меня тащить с постельки, и совсем я подпал под их власть, хотя сперва их и не боялся-то. Но потом они как повязали меня по рукам и ногам, как исколотили до синяков, так и дотащили до какой-то жуткой расщелины: узенькая такая расщелина, а дна не видать, но где-то там, слыхать, течёт адская река и вся скрежещет. На одном из склонов расщелины той была узенькая тропинка, на ней даже стопочка не помещалась, и по этой тропинке силком тащили бесы батюшку Кузьму Меня, говорил он, так и заваливало набок, чуть я не свалился в ту бездну, а потом меня, значит, притащили в самое начало этой страшной расщелины, там были огромные ворота, чуть приоткрытые, а у них сидел чёрный великан — сам сатана! Глазами косит, они у него кровью налиты и пламя пущают, а из носу дым валит, язык изо рта висит на локоть, правая рука у него совсем иссохла, а левая распухла — вот этой ручищей хватал он покойничков и швырял в бездну. А когда, говорит, привели меня к этому сатане, то он как рявкнет: «Это мой друг!» — и лапу свою протянул, чтоб схватить меня. Я весь задрожал и сжался…
