Вит Ценев - Протоколы колдуна Стоменова

Фрейд смотрит на меня с секундным любопытством. Потом этот интерес возвращается к пиву.

Фрейд рассматривает содержимое бутылки, словно прикидывая, хватит ему этого или нет.

Я понимающе киваю головой.

Он любит свое прозвище. Наверное, это ему очень льстит…

Я вижу себя со стороны. Меня бьет озноб. Мне двенадцать лет, я стою у могилы своей мачехи и – плюю, плюю, плюю в ее камень, не в силах остановиться. Я пинаю сухие комья земли, и они рассыпаются в пыльные брызги…
Фрейд ушел. Толстая баба за стойкой размазывает разлитый кетчуп… Меня тошнит. Мне страшно. Шестнадцатый день допроса…

Шестнадцатый день допроса (Советы):

Стоменов: – Когда убиваешь человека, Сергей Дмитрич, правильнее всего будет похоронить его по-особенному. Когда человек простой, случайно или намеренно, другого человечка загубил – он его прячет, и чаще всего, как вы и без меня прекрасно знаете – земле его предает. Схоронить так, чтобы ни одна душа живая не узнала – смотрите, как интересно, Сергей Дмитриевич: вроде бы и спрятал, и похоронил одновременно. Только вот какая оказия выходит – кто то содеет, да и ума лишится от страха, или там от ожидания кары какой то всемогущей, а кто-то ненависть лютую к покойничку продолжает иметь. Но учил нас Никола – если убить кого хочешь – без лютости душевной делай это, а к помершему тем более злобы не храни. Могилки почитай, в них Сила для нас и хранителям нашим отрада будет. А коли на тот свет спровадил, а схоронить возможности не имеешь – хранителям милость сделай, а милость эта у нас, Смертной Силы Магов, выражается, Сергей Дмитрич, в танце нашем особенном…
Расскажу я тебе баечку одну, а ты сам прикидывай, сказка это али быль. В двадцать втором году, когда я с Николой и Игнатием по Украине бродили, подошел к Михаилу Ивановичу Калинину старичок один седенький, метр с кепкой, по имени Василий. И говорит ему: «Ты, Михайло Иваныч, меня послушай, потому как этот разговор тебе потом сгодится, жизню тебе поберегет. А сказать я тебе хочу вот что: скоро помрет Ленин ваш, Ульянов. Ты не дрыгайся, Михайло, а слухай спокойно. Так вот, схороньте его особенно, как управителей многих древних хоронили, земле его не предавайте, а сладьте избу ему почетную – и Силу получите: кровавую силу, но великую. А для тебя говорю особенно, Михайло, потому что укроет тебя это от смерти случайной». Сказал это Василий Калинину, да и след его простыл. И Михаил Иванович видимо, не забыл об этой встрече. Ведь не спроста же, Сергей Дмитрич, политбюро еще осенью двадцать третьего обсуждало вопрос о будущем захоронении Ленина. А кто предложил Ульянова на особый манер захоронить? Да Михайло Иванович, кто же еще!.. Он первый эту мысль – НАШУ МЫСЛЬ – высказал, а Иосиф Виссарионович поддержал ее горячо. И заметь, Дмитрич, товарищи Троцкий, Каменев и Бухарин были против МЫСЛИ НАШЕЙ, считали, что Ленина нужно хоронить по русскому обряду, земле предать… Ну, а теперь кумекай дальше: кто долгожителем партейным сделался – Калинин или Бухарин, ась? (следователь улыбается) . Вижу, постигаешь ты меня, Сергей Дмитрич, и это ладно. Слухай еще историю…
В 1973 году один человечишко недалекий приноровил на себя бомбу
самодельную, чтобы Ильича, значит, взорвать (следователь кивает). Вышла, однако, оказия в замысле его… Человечишко-то сгинул, а телу Ильичову хоть бы хны. Ни повреждения, ни царапинки, чудеса – да и только. Вот так-то, ребятушки, в смерти Сила великая имеется, только знать о ней надобно – и не сладят с тобой ни умысел, ни случай…
Знаешь, Сергей Дмитриевич, как русский люд говорил раньше: «Покойника не поминайте лихом». Теперь говорят иначе: «Не поминайте лихом», по сути – о себе как о покойнике просят. И ничего худого в этом нет, смертный час не приближается. Уважь смерть чужую – защищенней будешь на свете этом, почитай Мертвых – Сила к тебе придет, могущество великое… Не отнимай у мертвого того, что положено ему никогда не мути мир иной, мертвый мир, кровью и жаждою зальют они землю нашу. Потеряли вы в Сталина веру – и выкинули его из пристанища его. Крадучись делали, суда живых людишек боялись – а надо б мертвых страшиться… Пуговицы золотые с кителя срезали, на простые блескучие поменяли – зачем, Сергей Дмитрич? Никола нам всегда говорил: «Положена с покойничком рубаха добрая – и пускай навечно с ним останется, а положены злата и каменья разные – тем паче с ним всегда должны быть».
Следователь: – Скажи, Андрей Николаевич, – вот могилами ты пугать горазд, жизни человека лишить можешь – знаю, верю, а вот другое мне интересно: польза есть от тебя и магии твоей людям другим, в сто крат тебя более духом слабых, силы магической не имеющих, а?
Стоменов: – Ишь, заговорил как… Никак вид на меня имеешь? Умыслы твои чую, только, Дмитрич, ты меня сейчас не искушай, так как не время еще. Никола нас как поучал – человечка другого Человеком сделать, Силу ему дать, от хвори избавить не хитра наука, много мастеров найдется, а вот Силу его отнять, жизни лишить, своей жизни торжество предоставить – трудна наука сия, опасна, не каждый ее одолеет. Смогешь сгубить – смогешь и спасти, коли нужда такая будет. Со смертью сдружишься – жизнь посеять сможешь. По деревням проедь, Дмитрич, много старух ты найдешь, которые кровь заговорить смогут, чтобы течь перестала, да не найдешь таких, что слово шепнут – и кровью изойдешь ты. Вон видишь писаку нашего – он на головку слабоват будет, я лишь мизинцем пошевелю, а кровь отовсюду пойдет у него – чрез нос, глаз, ухо и рот… Не-е, ты, сынок, успокойся, не вздрагивай, это я для образности сказал, в смерти твоей нет мне проку. Но на головку слаб он, Сергей Дмитрич. Вот таков ответ тебе будет. И говорю я тебе правду истинную, потому как врать мне без надобности…
Вот какая интересная вещь получается: есть закон такой магический, который ведает, что многие или все предметы, находившиеся в контакте, продолжают взаимодействовать после разделения. Закон этот славу дурную имеет, так как пользуются им исключительно для того, чтобы человека портить или здоровья его лишить, а то и жизни. Почему – неведомо мне, Сергей Дмитриевич, посему как наша правда будет – если вещица с человеком соприкоснулась, то, вещицу эту используя особенно, можно не только болезнь ему причинить, но и от хвори поправить; можно не только жизнь забрать, но и сохранять ее надежно, как оберег иногда сильный хранит. Никола нам глаза раскрывал на все на свете, слепы мы были, как котята народившиеся… Вишь, Сергей Дмитрич, я все еще на вопрос твой ответ даю. Утерял ты заколку свою галстучную – я, ее пользуя, силу имею кровь твою спортить необратимо, иль, напротив, печени твоей послабление дать серьезное. Это для нас баловство будет, дело нехитрое. А вот если слушаешь меня внимательно, интерес имеешь, расскажу я тебе о принадлежностях людских, в Смертной магии особенную Силу имеющих.
Если далек человек от тебя, в тысяче верст расположен, а тебе иль помочь ему надобно, иль жизнь его забрать – обратись к хранителям своим, чтобы сказали они тебе точную дату рождения человека этого. Если баба это мужняя, с фамилией чужой – узнать надобно, как по родителям она называлась. Еще хранитель сказать тебе может, как кликали человечка этого, прозвище его или имя ласковое. Этого достаточно будет, чтобы Силу над ним возыметь на веки вечные. Ну а если близок человечишко – многое из потреба его годным будет:
перво-наперво волос его, состриженный или оброненный, ногти стриженые, зуб утерянный, кровь истекшую. Потом человечишко исходит – платочек ему дай свой оприходовать, а затем прибереги – власть ты над человеком этим обрел. У мужика еще, ясно дело, семя, а у бабы – выделения ее кровавые… А если кушаешь с человечком нужным – хлебушек, им кусанный, но не доеденный прибери, или тот кус, которым поперхнулся он опрометчиво, ­– уже в этом кусе смерть его содержится.
Из вещей особо годны сродненные с ним предметы – может быть, это именные часы будут, или брошь фамильная, иль еще какие-то родословные украшения. Попало тебе это в руки – и царем судьбы человека этого сделался.
Еще хороша фотокарточка или портрет художественный. Но самое средство сильное – земля могильная, где родня его похоронена. Обращаться с ней нужно осторожно, особенно если не ведаешь, для чего это надобно…
Все, Сергей Дмитрич, страшатся, когда покойничек снится, дурной приметой это считается, смерти предвестником… И правда, и неправда в этом сокрыта. Привиделся тебе мертвый во сне – благодать в этом, и худо с человеком сделаться может, если он прихода этого страшится, от прихода этого отбрехивается. Многие поминать покойного начинают, блины да кутью готовить, да только не еда со стола вашего нужна ему, а духа вашего почитание и уважение. Тогда он от смерти скорой оберечь сможет, хранителем незримым стать, а по смерти вашей примет радушно.
Расскажу я тебе, Сергей Дмитрич, еще историю одну. Было дело это в июне 1941 года, а если точнее быть – то в ночь с 21 на 22 июня – один весьма научный букашка человечий спустился во вскрытую гробницу Тимура, завоевателя великого, кровожаждущего, и череп Тимуровский в руки берет…
А что через несколько часов случилось – ты и сам, Сергей Дмитрич, знаешь без моего. Деда-то своего, почитай, потерял в Великую Отечественную, да? Ты можешь сказать – мол, случайно все это вышло – да только говорю: не случайно все это!
Следователь: – Складно кроешь, Андрей Николаевич…
Стоменов: – У кого жизнь складно идет, тот и говорит знаючи. Много я по свету погулял, видел разного, слышал дельного и бездельного, но еще больше знаю того, чем Никола с нами делился. Правда его была, много раз пришлось убедиться в этом. Бродишь по уезду – народ дикий, смурной, суеверный, верят во что ни попадя. У смоленских своими глазами видал, как кол осиновый мужики в могилу колдуну своему помершему вбивали… Боялись колдунов этих – страсть как боялись, да только там предрассудки одни, а проку немного.
Вологодский колдун, помираючи, совет дает: если в поле умереть мне придется, то в избу не вносите, а коли в избе смерть придет – выносите не ногами вперед, а головой, а у первой реки остановитесь, навзничь в гробу переверните и пятки или жилы подколенные подрежьте. Скажи мне, Сергей Дмитрич, чего ж это за колдун такой, что знать не знает, где смерть принять придется, догадку строит, а?
Следователь: – А ты, никак, знаешь, Андрей Николаевич?
Стоменов: – А то как же! И смерть свою знаю, и время ее… Грош бы цена слову моему, если над другим потешаюсь, а сам таков же. Нас, Сергей Дмитрич, немного Магов Смертных на земле этой ходит, и каждый кончину свою доподлинно ведает. Кто сто сорок лет проживет, кому не боле сорока полагается, мне вот восемьдесят Николой заповедовано. Он известие имеет, кому когда правильным умирать будет, и никто еще из кривошеевских и никитовских не ослушался его. Не было такого! Не ослушались и те, кто на смену покойничкам нашенским пришли…
Следователь: – А что, ослушаться можно?
Стоменов: – Да вроде бы и не понукает никто, только никому это на ум не пришло. И говорю я это не потому, что мысли в нас такие бродют, а лишь потому, что много с человеками судьбы обычной, непримечательной делов иметь пришлось. А вы другие, вас постоянно сомнения одолевают, вопросы разные, вроде: «А что, если…» да «Каков в этом смысл?» Моя душа прозрачна, Сергей Дмитрич, прозрачнее родниковой воды будет. Вот тут ваш дружок потешный голос свой надсаживал, что, дескать, кровью замутнена водица моя, да только не пойму я, о чем это он… Живу я светло, потому что знать не знаю, для чего я живу и почему вот говорю тебе все это. Так уж у нас заведано – известно мне, что сподручник мой в Красноярских краях исполняет, но не ведомо, для чего я здесь и какова польза от этого.
Следователь: – Значит, Никола ваш всеми вами управляет?
Стоменов: – Никола свое деет, он к царству мертвых ближе всего будет. А нас Хранители направляют, совет дают, о спокойствии и безмятежности нашей исправно пекутся. До знакомства с вами, мужи государственные, Андрюша – висельник был ко мне других ближе, а теперь – Андрей, от тифа сгинувший, со мной денно и нощно рядом. Ты, Сергей Дмитрич, чую я, предположение имеешь, что Никола вообще смерти не имеет, так ошибаешься ты… Николе сейчас сто пять годков будет, и отпущено ему до конца века нынешнего прожить. Сказку, небось, читали: «Жили они долго и счастливо и умерли в один день…»
Все-таки умерли, Сергей Дмитрич, хотя и после того, как «долго и счастливо».
В 2001 году в Мир этот новый Никола придет. Звать его, конечно, по– другому будут, год, который назвал я, не день рождения его означает, а день Прихода к нему людей, в силу его уверовавших…
Кристо Ракшиев (дневники):

В 1919 году деревня Кривошеевка опустела. В день ухода в деревне, по словам Кривошеева, находилось пятьдесят четыре человека, ушло же сорок девять. Пятеро были детьми от трех до одиннадцати лет, их всех тихо передушили и тщательно, с любовью, захоронили на кривошеевском кладбище. Ни слез, ни причитаний не было, психоз полыхал вовсю. Я не знаю, как назвать ЭТО по– иному… Тридцать два мужика и семнадцать баб разбрелись по миру в только им известных направлениях. Нет, кое-что мне теперь известно. Сам Кривошеев, в конце концов, приноровился в Софии. Никола – хм, недурно устроился, в Филадельфии. Кто-то, я так понимаю, сейчас в Союзе, в Красноярском крае… Марфа умерла в 1939 году в Югославии, Ерофей, отец Николы, умер в 1969 году в Казани. Народился уже давно их новый дьявол, тоже где-то в Советах.
Я полез в литературу искать день его рождения: Кривошеев сказал, что народился он хоть и в год другой, но дни схожие со смертью Гришки Распутина. На Гришке, по его словам, печать смерти за два дня организовалась, вот и Никола новый родится, с печатью этой соотнесенный. Григорий Распутин, фаворит царский, был убит в Юсуповском дворце в ночь с шестнадцатого на семнадцатое декабря, то есть, если я правильно понял разглагольствования Кривошеева, дьяволище их родиться должен или четырнадцатого, или пятнадцатого декабря.
Черт, черт подери, чем я занимаюсь?! С чего он взял, что у меня с головой что то? Врачи говорят – сердце береги – болит, зараза… Надо меньше курить, меньше курить… Поголодать, что ли? Ишь, не ест по три дня, а не скажешь: розовощекий, глаза блестят, зубы… как ему удалось сохранить такие зубы?
Пишу про магию дальше…
Голодать, с бабой не спать, молчать – мало! Главное, чтобы та сила, которая в тебе рождается, толкает на усилия нечеловеческие, чтобы жажду свою притупить, успокоить – эта Сила должна быть подчинена, но не утихомирена, а напротив, усилена еще больше и направлена вовне. Если эта Сила в тебе обуздана – дерево с корнем из земли вывернуть сможешь, за версту от тебя стоящее, одним только взором пристальным. Поверить я в это не могу, но Кривошеев утверждает, что это так. Странно, но ему никто из следователей не предлагает проделать какой-либо фокус из тех, о которых он рассказывает. Хотя… Про печень полковнику помянул – случайно, или знает что-то? Знает, что у меня детей нет. Непрост дед, ой, непрост. Говорит чудно – то как академик вещает, а то говором каким-то чудным … Я справился у Фрейда относительно воздержания, он говорит, что это обычное дело, сублимация, ну и прочая ахинея. Фрейд – он и есть Фрейд.
Голод ослабляет человека. По Кривошееву же – силу дает, если правильный подход иметь. А в чем подход этот заключается, мне не понять. Почему, например, нельзя голодать, если до этого другой голод не познал – вожделение сексуальное? Почему? Почему сначала раззадорить человека нужно, чтобы потом предмет желания у него отнять? Почему ругаться нельзя? Фрейд говорил, что ругаться полезно, нервное напряжение снимает… Кривошеев говорит иное. Почему, почему, почему? Ну, молчу я, положим, сорок дней и даже больше – и что, магом заделаюсь? Немые, выходит, самые невозможные маги будут! Так ведь получается?
А ведь про Тимура я думал, что наврал Кривошеев. Полез в литературу – а это правда, правдивей не бывает. «Букашкой» этой, как его Кривошеев назвал, был известный антрополог и археолог Герасимов…

Допрос, день четырнадцатый…
Стоменов: – Так уж выходит, что на каждое явление бывает оппозиция его. День и ночь, черное и белое, добро и зло, бог и дьявол. Величайшая антитеза – это жизнь и смерть: хоть человеческая, хоть любая другая. Смотрите, Сергей Дмитрич: определенные богохульственные ритуалы, положим – чтение молитвы задом наперед или, например, ассоциирование креста Иисусова к органам детородным – цель у них простая выходит: почитателей бога бессильными показать. Только делают они более, чем сами это понять могут: не показ бессилия божьего это, а истинное магическое обессиливание врага своего. От того все так богохульства страшатся – нет, не потому, что боженька накажет или проклянет на веки вечные, а лишь потому, что богохульничающий веру твою обессиливает и тебя самого. Никола сказывал нам: если хочешь Силу обрести великую, то пользуй то, что противоположность твоя. Потому и наблюдается из века в век: как человек яркий, жизнь любящий, живому поклоняющийся, так и помирает других много раньше. Или возьми, к примеру, добро ваше, что зло тысячелетиями искоренить пытается… Зло, если вашей меркой мерять, посильнее добра-то будет, но с добром никак не сладит. А почему? А потому что добро силою зла пользуется, рушит и мертвит ради блага ее и справедливости. Так вот: и те не ведают, что делают, и другие, а посему и прок невелик от деяний их. Но Смертной Силы Магия к мертвому обращается, чтобы жизнь свою упрочить, корнями разрастись. В противоположности твоей всегда Сила больше, чем в тебе, и эту Силу использовать умей… Уговоришься разумно, знаючи – чудеса сотворять сможешь, власть над миром земным обретешь великую.
Взор у меня и сейчас востр, а по молодости – еще вострее был. Никола-то меня и ослепил, чтобы силу я нашел, в противоположности прятанную. Бродил я, не зрячий, по лесу, как кутенок слепой, – слух обострился, нюх собачьим стал, а потом, Сергей Дмитрич, видеть я стал взором внутренним… Сначала – ночь от дня различать стал, опосля деревья и пни узрел, а уж потом букашечку каждую на землице разглядеть мог. Вот и получил, а как назовешь, тебе лучше знать: ясновидением, аль еще как – вижу я мир очами своими, но земли и моря иные, далекие, зреть могу тем взором, что в лесах мне открылся…
Если чревоугодничаешь ты – Силу в голоде великом найти сможешь. Пищи себя лишаешь умело, потребность свою преобразишь умеючи – и потом не только голод случайный, нежданный легко сдюжишь, но и пищу правильную различать станешь, чрево насыщать с толком великим. Удержишь если, и не крикнет естество твое криком громким, когда страх в нутро твое закрадется неведомый, – кликнуть духом своим сможешь, да так, что на земле иной, далекой, услышать можно будет. А если жить хочешь надежно, неопасливо – мертвых бери в сообщники свои, хранителями своими сделай. Любая охрана земная столь же смертна, как и ты сам, только мертвый всеведущ, уберечь тебя сможет от всего, от чего никто не уберегет…
Следователь: – Но, Андрей Николаевич, скажите, какая нужда мертвых о судьбах ваших печься заставляет?
Стоменов: – Каких слов ты ждешь от меня? Так уж в мире устроено. Жить хочешь ладно, уверенно – к мертвому ближе будь, а помереть хочешь скоро – жизнелюбствуй и траве мураве хвальбу сочиняй. Те, кто смерти страшится, о жизни вечной думу думает, первые жизни лишаются, и не потому, что они страхом обуяны, а лишь потому, что силу в слабости найти тщатся и мир иной не почитают, уважения к нему не имеют. Но заметь, Сергей Дмитрич, равнодушных к смерти хранители тоже в почет не берут. Уважение к миру смертному, мертвых почитание – вот что надобно, чтобы жизнь долгую и надежную иметь.
Следователь: – Значит, чтобы жить хорошо, нужно мертвым поклоняться?
Стоменов: – Ты, Сергей Дмитрич, говори, да не заговаривайся. Если ты, как в церквях, челом бить станешь, крест носить, гроб лобызать, псалмы читать – проку то от поклонов твоих? Уважай смерть духом и сердцем своим, хорони покойничков добротно, лютости не имей к царству мертвому – вот и все, что от тебя надобно. Могешь умершего схоронить богато – хорони, средств не жалей, не могешь – бедно могилку справь, но с большим почтением. Будь мудр, когда дело это делаешь: в гроб вещи, покойным любимые, положи обязательно, непременно, но упаси тебя вещицы свои класть или другие чьи-то… Случай один расскажу тебе, Дмитрич: в Брянском уезде Орловской губернии на похоронах колдуна одного, положила его дочь в могилу свежей сжатой ржи. И сейчас же после этого гром грянул, туча нашла грозовая с градом, и выбило все полевые посевы. С тех пор каждый год, в день похорон колдуна этого, в течение трех лет подряд град грозовой побивал хлеб в одной этой деревне – и ни в чьей больше. И только тогда, когда мужики разрыли могилу эту да сноп гнилой вынули – сгинуло наваждение. Посему правда такая есть – подложи в гроб покойничку вещь какую-либо, человеку принадлежащую, которого погубить тебе надобно, – и приберет скоро к себе этот покойничек. Только люди, это деящие, не ведают, что дело такое можно делать, если поддержку хранителей имеешь, ну а если нет – рисковая затея сия, сам жизни лишиться можешь…
Вот такая наука наша, Сергей Дмитрич. Поэтому, когда ретивец из ваших меня во злах всяких учинял – смешно мне, право слово! Злобности во мне нету никакой, удел мой смирный, спокойный, а что жизни кого-то лишал – так нет в этом худа… Надобность имею – смерть сотворю, но надобности этой в нас совсем немного будет.
Следователь: – И как часто необходимость такая возникает?
Стоменов: – Надобность эта смертная не мной определяется, но хранителями, а с хранителями Никола речи ведет. Хранители совет дают, а мы прислушиваемся да исполняем. Ты, Сергей Дмитрич, не подумай, в убиении нет мне особого удовольствия. Отрада там есть, не спорю, но невыразительная, малая, потому как больше этого нельзя нам испытывать. Убивцы убийства ради, сладость его вкушающие, во множестве на земле этой ходят, только судьба у них незавидная будет. По природе устроено – волкам косулю порвать, голод насытить, не грех будет, но не убьет животина животину одного только убийства ради. А вот среди людей такое встретить можно, бывали такие, да и будут еще, тезки Щикатилины всякие (Я смею предположить, что Кривошеев фактически предсказывает появление известного российского маньяка Чикатило, уж слишком большое искушение от созвучия фамилий. К тому же Кривошеев называет его тезкой, а Чикатило звали Андреем. Непонятно только одно – почему он говорит о Чикатило как бы во множественном числе. – Примечание автора) . Много смутного земля наша носит. Иногда хранитель наказывает, чтобы человечишке какому-то оборот дать, иногда – от смерти случайной оберечь кого-то или хворь снять тяжелую. Дел много мы, Сергей Дмитрич, делаем, да только ведаем мало – для чего это деется. Знаю я, к примеру, пошто Михаил в Красноярских краях обитает – смуту ему сдержать велено, которая Ульянова Ленина схоронить обычно пытается. Что, думаешь, вру я? Нет, Сергей Дмитрич, не обманываю я тебя, есть такая смута – и еще больше она будет в недалеком времени. Ленина вашего из дома его выкинуть захотят, схоронить обычно, но нельзя этого делать никак, так Андрюха – висельник мне сказывал. Беды тогда ждут Русь великие… Сдюжит Михаил, силу сдержит до конца века этого – ладно будет, а не удержит – худо будет, а как худо – мне не ведомо…

Шестнадцатый день допроса:

Стоменов: – Гришка Распутин был не из наших – но силен был, очень силен от природы. Нам его Никола поминал еще до революции. Жили мы чуждо ото всех, ни книг не видели, ни люд не приходил. Материны сказы да Николова наука – вот и все мои университеты будут. Читать да писать я много позже обучился, да и то не по нужде, а любопытства ради: чего это люди там все читают, читают – поди, интерес какой-то в этом особый. Почитал, почитал, тьфу!.. Ересь всякая, дитям на потеху. Бросил я чтения эти. Не по мне будет. Что хранители скажут – то и дело, а остальное – так, водица мутная, зеленелая.
Так вот, Никола про Григория-то нам рассказывал, да и говорит, что откровение ему было по Гришке особенное. Тут я тебе, Сергей Дмитрич, одну вещь сперва сказать должен: у люда простого смерти печать появляется примерно этак за неделю. Некоторые калякают, что, мол, за много лет смерть человечью предсказать можно, да только под силу это очень немногим, а чаще всего лгут людишки, так говоря. Человек из нашего, Кривошеевского, рода смерть распознать может лет этак за пять – десять, а человек, просто некоторую силу имеющий, знать о смерти чужой смогет дней за семь – десять, не более, потому как эта самая печать проявляется, и увидеть ее можно. Тут вроде ничего особенного нет, что про смерть человечью узнать можно загодя, многие про это толкуют, да только есть во всем этом знак важный, о котором знать надобно. Так вот, главное в предсмертье не то, когда сама смерть приходит, а тогда, когда эта печать самая проступает. Этот день выйдет особенным, если и человек какой-то особенный будет, в котором или сила, или пророчество какое-то… Как можно отличить человека, который Силу имеет, от всех остальных? А так, что печать эта смертная много позднее у него проступает, за день или за два до самой смерти…Это значит, что защищен человек серьезно Силою своей или какой иною, и трудно смерти к нему подобраться. У Гришки Распутина печать смертная за два дня до смерти проявилась, а узнал это Никола много раньше, потому как хранители его сказывали. Никола потом нам и вещает: «В год другой придет Тот, кто меня заменит, но день, когда народится Он, тем же случится, когда у Григория печать смертная явится»… Много лет прошло с тех пор, но правду Никола сказывал – народился тот, кто после Николы управителем наших будет…
Отчего наша Магия Смертная с судьбою распутинской переплелась – не ведомо мне, Сергей Дмитрич, а поэтому и не спрашивай. Все деется так, как Никола сказывает – и деяться будет на веки вечные.
Следователь: – И как зовут управителя вашего нового? Тоже Григорий?
Стоменов: – А вот имени его не знать мне… Я, Дмитрич, скрывать ничего не скрываю, говорю не таясь, что известно мне, а что не ведаю – того и сказать не могу, а узнать не стремлюсь.
Следователь: – Может, и судьбу мою можешь предсказать?
Стоменов: – Чего ж не сказать, коли знаю… Если про смерть беспокойство имеешь, то одно знаю доподлинно – в ближайшие десять лет тебе не помирать, а что дальше – мне неизвестно. Знаю другое – своя смерть тебя ждет – и никакая другая. Полковник ты сейчас – полковником и останешься, выше тебе не скакнуть, надежды не имей. Печень у тебя нездорова, ревматизм будет, ну а в остальном ничего будешь… В 1991 году работы своей лишишься враз, но без харчей не останешься, даже богатым сделаешься. Отец помрет твой в восемьдесят третьем от сердца, а мать твоя, кажись, даже тебя переживет… (следователь барабанит пальцами по столу, на Кривошеева не смотрит). Старость тебе будет легкая, нетрудная… Ну что, Дмитрич, хватит? (следовательмолчит) . Хватит, хватит, опосля еще чего-нибудь накалякаю, если спросишь…

Кристо Ракшиев (дневники):
Или правду говорит Кривошеев, или… Суеверный я стал совсем. Аппетита нет никакого, но в столовой сидел с некоторой пользой. Вышло мне на этот раз за одним столом со следователем советским есть. Хороший, фактуристый такой полковник: рослый, крепко сбитый, жгучий брюнет без единого седого волоса, хотя ему близко к сорока по моей примерке. Ходит исключительно в штатском, всегда тщательно выбрит, всегда немного не в себе… ну, в смысле – глянешь на него, а он словно в облаках витает. Ест с аппетитом и как-то по-особому, по– аристократически, изысканно, неторопливо… Обычный человек – никакой субординации, ничего лишнего. Классический Сергей Дмитриевич…