Это случилось под утро, в месяц март. Явной причины впоследствии так и не доискались, хотя было много версий. Даже поджог. Но я этому не верю. Дача была старая, так что все возможно. А их уже не вернуть, наших стариков, какую причину ни отыщи. Этот жуткий запах гари преследует меня - смесь древесной золы с горелым линолеумом, тряпок, какой-то резины, а главное – горелая плоть, ее страшный дух. Я долго отходил после того, как вышел из морга после опознания. Невозможно было представить себе, что эти почерневшие останки – наши дорогие, любимые родители.
Мне никогда не приходилось звонить в монастырь. Это оказалось совсем непростым делом. Я шел по цепочке телефонных номеров, и каждый раз новому настороженному голосу объяснял через силу, почему мне нужно найти сестру Иринею. Мне не очень-то верили: «Мы вам перезвоним…» Где же она, любовь к ближнему? – думалось мне в минуты ожидания. Минуты складывались в часы.
Наконец я услышал ее тихий сдавленный голос.
- Мне сказали… матушка настоятельница сказала. Это правда?
- Да, их больше нет.
- Господь не оставит нас. Я буду молиться за их души, наших дорогих… - ее голос прервался
- Люба, ты приедешь?
- Да, приеду… Да, конечно… Конечно, матушка благословит.
- Приезжай скорее. Очень жду. Без тебя хоронить не буду. Ты, ты мне сейчас так нужна… Очень…
- Да, да… Я сейчас буду собираться. Позвоню с дороги уже. Телефона у меня нет, но как-нибудь – люди помогут…
- Я тебя встречу на вокзале. Жду.
В зале крематория было холодно, несмотря на близость громадной пылающей печи. Мы стояли вокруг гроба, установленного на постаменте, таком же сером, как и окружающие нас стены. Люба остановившимся взглядом смотрела на цветы на закрытом гробе - одном на двоих. Она очень похудела со времени нашей последней встречи в монастыре. Черты лица заострились, темные глаза казались еще больше. Но мне показалось, что она даже как-то помолодела. К ней вернулась былая прямая гордая осанка, вроде бы не свойственная смиренной монашке.
Наши немногочисленные родные – любина дочь с мужем и мой сын с женой тихо прошли мимо, прощаясь. Гроб передвинули на каталку, чтобы опустить в печь. Подошли и мы.
Она повернулась ко мне, и взяла за руку. Ее лицо, влажное от слез оказалось совсем близко. Она прошептала:
- Как ужасно… Их сейчас еще раз сожгут, еще раз! Понимаешь? Эта печь – как геенна огненная… За что эти муки? За что?
Она разрыдалась. У меня тоже накатил комок к горлу. Что-то подобное и у меня давило в душе. Этот легкий дымный запах крематория уже перерастал в тот смрад пожарища, где они нашли свою гибель. Но надо было сдержаться. Изо всех сил. Я сказал:
- Любочка, не надо. Это была их воля, мы уже говорили. Нельзя против воли. Значит, так Богу угодно.
Мы остались после поминок вдвоем в пустой родительской квартире. Совершенно измотанный и изрядно выпивший я ушел спать, а Люба осталась прибирать посуду.
Когда я открыл глаза, было совершенно темно. То ли глубокая ночь, то ли предрассветный час. Слабый свет ночника сочился из-за приоткрытой двери в соседнюю комнату. С усилием я приподнялся на кровати, неверными шагами направился в коридор. Люба полуобернулась на меня, когда я приоткрыл дверь шире. Она стояла на коленях рядом с едва разобранной постелью, закутанная с головой в простыню, так что только лицо было открыто. Вся ее фигура была белый балахон и черные, широко распахнутые глаза. Но в глазах – ни слезинки. Ни боли. Это был взгляд отсутствующий, обращенный вглубь себя. Казалось, она едва замечала меня.
- Ты! – выдохнула она и вновь повернулась к ночнику. Ни образа, ни крестика, ни чего-то такого, что помогает молитве не было.
- Любочка, ты наверное, страшно устала… Приляг, не истязай себя!
- Истязать? Нет, … ты не понимаешь, - прошептала она, - я без этого не живу, не могу жить…
- Без чего: без Бога, без молитвы?
Она повернулась ко мне и проговорила:
- Да, но все не так просто, как меня учили и наставляли. Надо истинно уверовать! – она помолчала. – Я тебе как-нибудь объясню, если ты захочешь слушать… Да, тебе обязательно надо это знать – вскинулась она.
Она подняла опущенное лицо и посмотрела мне прямо в глаза. В полумраке я мог только угадывать, что крылось в этом взгляде. Мы молчали. Она смотрела, не отрываясь, казалось, стараясь мне что-то передать из глубины себя, войти в мое сознание с черного входа, как это бывает делают гипнотизеры. В тот момент я не думал об этом, а только чувствовал, что вижу другую Любу, не такую, какой была когда-то моя сестра. Не было в ней ничего, что давило ее последний год: одиночества и опустошенности после ухода любимого мужа, чувства вины, которую породила та неделя, проведенная нами вместе в Болгарии. Напротив, ее взгляд более не был виноватым или подавленным. Он был наполнен какой-то из ниоткуда взявшейся силой, желанием подчинять себе. Даже страшная смерть наших родных, казалось, прошла у нее где-то стороной, не породив настоящего горя.
Наконец я прервал молчание.
- Любочка, что-то случилось? Я тебя не узнаю, ты была другая. Помнишь, как я приезжал к тебе в монастырь?
- Случилось? Ты это значит заметил?
И она опять посмотрела на меня долгим испытующим взглядом.
- Ты расскажешь мне, что это?
- Да. Тебе первому расскажу. Папы больше нет. Ты мне самый близкий человек. – она помолчала. – Только ты постарайся понять, не смейся над этим. Надо себя открыть. Иначе вера не войдет, ты понимаешь это?
- Умом – да.
- От ума путь к сердцу тоже может быть проложен. Так мне говорили. Спасение – оно ведь всем нужно, и людям «современным» в том числе. Ты ведь современным себя считаешь?
- Да, пожалуй…
- И я такая – была. Ты помнишь. А сейчас я другая.
- Это ты обрела в монастыре?
- И да и нет. Послушание мне давалось тяжело. Тебе признаюсь: я туда пошла не потому, что уверовала вдруг. Я была уверена, что мы совершили страшный грех, и хотелось очиститься от него, заслужить прощение. Я очень старалась убедить себя, что это единственно для меня необходимый путь. Я молилась, я тяжелым трудом изживала из себя грехи мои. И иногда казалось, что вот – просветление наступает.
Но в глубине души этот камень все лежал и давил. Ты понимаешь?
Конечно, были и бытовые неприятности. Многие монашки смотрели на меня свысока. Не подходила я под их понятие правильной «невесты христовой». Может, им матушка настоятельница, которой я исповедовалась, что-то рассказывала про меня. Но я всю правду ей так и не решилась сказать. И вот теперь рада этому.
- Ты не верила ей, боялась, что она нарушит тайну исповеди?
- Да, тогда это меня остановило. Но и стыдно было так, что не смогла себя пересилить.
Она слегка выпрямилась и сказала ровным, почти торжественным голосом.
- Мне был предначертан другой путь. К истинной вере. Там нет места таким мелочам, как исповедь!
- Что?! И это ты, монашка, мне говоришь?
- Я теперь пребываю в истинной вере . А монашка – это так, временное обличье. Я его сброшу, как старую ненужную одежду…
- Вот как… Значит церковное учение тебе не подошло?
- Да, оно не привело меня к спасению. Если б я не встретила там, в монастыре одну женщину, тоже монашку, то может и не узнала бы никогда Истину. Она была моим настоящим учителем, она меня просветила и принесла спасение.
Ее звали Варварой, и она уже несколько лет была послушницей. Она одна относилась ко мне по-человечески, без этой елейной фальшивой интонации, за которой скрывается чувство превосходства. Она была проста, тиха и ласкова со мной. Мы скоро сблизились, и старались держаться вместе. Она была несколько старше меня, но выглядела очень молодо, несмотря на нашу убогую монашескую одежду. Я замечала, что к ней, как и ко мне относятся с подозрением, как к чужой.
Как-то раз я спросила ее, как ей удается так легко переносить всю эту монашескую жизнь, весь этот тяжелый быт, косые взгляды. Она только улыбнулась, но тот раз ничего не ответила. Варвара видела, как с каждой неделей мне становилось все тяжелее переносить эту жизнь, к которой я была совершенно не приспособлена. Я вспоминала родной дом, тебя, и слезы сами собой навертывались на глаза. Через какое-то время я повторила вопрос, и тогда она взяла меня за руки, строго посмотрела в глаза и спросила, смогу ли я принять и сохранить в тайне то, что она мне скажет. Я поклялась на Св.Писании, которое у меня было с собой. Но она только улыбнулась и сказала мне, что клятва не нужна, а нужно просто принять душой, и оно само будет лежать там сокровенной тайной. - И ты сможешь сама извлекать Тайну оттуда, как из ящичка, когда это будет нужно, - добавила она тогда.
