Мой друг Хуан-Антонио был членом "Общества свидетелей Иеговы" с детства. Его мать, вдова, и один из его братьев также были иеговистами. Хуан-Антонио вынужден был рано начать работать, но, к счастью, у него сохранился интерес к знаниям и желание учиться. В нашем собрании я был единственным, кто учился в университете, единственным, имевшим степень бакалавра, и единственным, знавшим какой-то язык, кроме испанского. Я был также единственным, у кого была библиотека, потому что собрание книг и журналов под изданием "Сторожевой башни" не заслуживало такого названия. Хуан-Антонио часто приходил ко мне, и мы часами напролет рассуждали об истории, литературе, философии или же слушали музыку.
Хуан-Антонио не был ни фанатиком, ни дурно воспитанным, но над ним нередко насмехались молодые люди нашего объединения. Он работал в кожевенной мастерской одного иеговиста, который, пользуясь ситуацией, эксплуатировал его самым бесстыдным образом. Там же работали еще несколько молодых единоверцев. Каждое утро по дороге на работу Хуан-Антонио приходилось переносить множество дерзостей и насмешек только из-за того, что он читал какую-нибудь книгу. Поведение этих юных иеговистов отчасти было понятным, потому что, с их точки зрения, конец приближался с каждым Днем и не было смысла учиться. Но часто их насмешки выражали просто презрение, которое порождается невежеством.
Однажды мы с Хуаном-Антонио говорили об искусстве, и вдруг один парень из нашего объединения прервал нас и заявил, что при наступлении нового порядка для него одним из самых больших удовольствий будет сжечь одну за другой все картины, собранные в музее Прадо - самом большом хранилище картин.
На этом фоне легко понять дружбу, которая связывала нас с Хуаном-Антонио. Когда он принял решение оставить организацию, я ощутил глубокую скорбь. Я сожалел об этом так, как если бы умер кто-то из самых дорогих мне людей.
Согласно правилам "Сторожевой башни", мы не должны были общаться с Хуаном-Антонио, но я считал, что он умен и добр и переживает всего лишь плохой период. Несомненно, он вернется в родное гнездо, если к нему проявят милосердие. В ожидании этого момента я продолжал встречаться с ним и часто приглашал его к себе.
Мотивы его ухода вовсе не были абсурдными. Он считал, что конец света - всего лишь приманка, сущий обман, что общество "Сторожевой башни" далеко от состояния "благоразумного раба", что, по сути, дело было только в коммерции, что учение претерпевало серьезные изменения и т. д.
Слушая его, я ужасался и в то же время испытывал тоску и беспомощность. Тоску - оттого, что конец близок и мой друг должен будет погибнуть; а беспомощность - оттого, что все мои доводы тщетны и бессильны.
Фразы, предназначенные пронзать всякое сердце, не влияли на Хуана-Антонио. Он не верил им совершенно и считал их не заслуживающими и малейшего внимания.
Истерия и страх
Как-то Хуан-Антонио упомянул о книгах по истории, которые недавно приобрёл, и я попросил их почитать. Он сказал, что в данное время сильно занят и в ближайшие дни не придет, однако книги пообещал передать через свою мать, которая отдаст их мне в Зале царства.
В четверг, минут за десять до собрания, мать Хуана-Антонио подошла ко мне и что-то прошептала. Сперва я подумал, что у нее болит горло (дело было зимой) и она не может говорить громче. Так я ей и сказал, но она сделала мне знак замолчать и добавила, что у нее для меня что-то есть. Я спросил, что именно, но она сказала, что нужно дождаться конца собрания. Я никак не мог понять, почему она столь таинственно ведет себя. После собрания я подошел к ней, но она, посмотрев по сторонам, сделала мне знак молчать и, кивнув на дверь, дала понять, что отдаст все на улице.
Я надел пальто и вышел, заинтригованный этой сценой, подходящей скорее для фильма о шпионах, чем для дружеских отношений, которые, как предполагалось, царили между всеми нами. Но и на улице мать Хуана-Антонио не отдала мне пакет. Мне пришлось идти рядом с ней добрый десяток минут, пока наконец она внезапно остановилась, сунула руку в сумку и вынула объемистый сверток.
Я взял пакет и, предельно заинтересованный, попробовал развернуть, но она взмолилась, чтобы я не делал этого, пока не приду домой. Чтобы исполнить ее желание, причины которого я совсем не понимал, я пробежал еще несколько улиц и раскрыл пакет. Это были книги, которые обещал мне Хуан-Антонио. Он завернул их в бумагу так, чтобы непонятно было, что это книги.
Бедная женщина действовала таким образом из страха быть изгнанной из общества иеговистов. Поскольку она была родственницей дезертировавшего из рядов "свидетелей Иеговы", за ней был установлен особый надзор. Она боялась вызвать подозрение и потому прибегла к таким таинственным приемам.
Как же относилось к своим членам общество "Сторожевой башни", если они вынуждены были вести себя таким образом?! Как только не принуждали их подчиняться, пугая утратой шанса достичь нового порядка вещей! Наглядный пример этого - случай с матерью моего друга.
Мне пришлось видеть людей, которые шпионили друг за Другом и предавали членов своей семьи и друзей. Я видел пресвитеров, которые надзирали за членами объединения подобно полицейским. Те, чье мнение отличалось от официально признанного, немедленно подвергались допросу и осуждению. С прискорбием я наблюдал, как женатые люди таились от своих жен из страха быть выданными пресвитерам, а сыновья скрывались от своих матерей и отцов, опасаясь изгнания.
Целая система доносов, шпионажа, заискивания сплеталась вокруг пресвитеров и их жен; то же происходило со странствующими служителями. Доносить, информировать, шпионить - сделалось добродетелью, приносившей дивиденды и, что еще более важно, спокойствие при мысли, что за тобой-то теперь шпионить не будут.
Навасеррада поздравляет меня
1976 год был отмечен еще двумя важными для меня событиями. Первое произошло летом. В испанском журнале "Белое и черное" опубликовали статью католического священника Сальвадора Муньоса Иглесиаса о "свидетелях Иеговы". Я воспользовался этим случаем и немедленно написал редактору журнала опровержение.
Мое письмо, целиком напечатанное в журнале, нашло значительный отклик среди иеговистов. Первый раз нам удалось выразить свое мнение в издании, не принадлежащем "Сторожевой башне"!
Тем летом в городе, где я проводил каникулы, пресвитеры местного Зала царства расточали обильную хвалу по поводу моей статьи и официальный представитель "Общества свидетелей Иеговы" в этом объединении Антонио Навасеррада лично поздравил меня за публичное свидетельство.
К концу года у меня набралось много причин, чтобы быть довольным собой. Я проповедовал и регулярно продавал издания "Сторожевой башни", множились мои библейские занятия, мое письмо было напечатано... А конец света приближался все ближе и ближе...
Тогда-то и произошло второе событие.
Глава девятая Мессия - Всевышний
Проповедь в университете
На первом курсе университета я столкнулся с удивительными понятиями. До этого мне легко было в своих беседах с людьми ссылаться на Библию. Никто не отрицал, что она является Словом Божьим, и потому она служила трамплином для наших дискуссий. Велико же было мое изумление, когда я убедился, что в университете далеко не все принимают Библию за истину. Некоторые студенты интересовались восточными культурами и отказывались ставить Библию выше религиозных писаний Индии или Китая. Другие заявляли о своей атеистической, или по меньшей мере агностической, позиции и спрашивали, чем особенна Библия, чтобы верить ей больше, нежели человеческим произведениям.
Разговоры с товарищами убедили меня в необходимости более глубоко изучать Библию как Слово Божье. Я прочитал одну книгу "свидетелей Иеговы" на эту тему, но нашел ее слабоватой для того, чтобы убедить кого-либо, обладавшего хотя бы минимумом культуры. Просмотрев все возможные аргументы в пользу Библии как Слова Божьего, я отметил исполнение пророчеств и, когда говорил об этом с друзьями, заметил их изумление.
Мессианские пророчества
Библия приводит по меньшей мере пятьсот исполнившихся пророчеств, и мне нужно было выбрать самые яркие, самые важные, чтобы товарищи хорошо поняли их. Я решил ограничиться мессианскими пророчествами и нашел множество аргументов, доказывающих богодухновенность Писания.
Пророчеств было столько, что отпадало подозрение в случайном совпадении, так как все они всегда относились к одной и той же Личности. Невозможно также было подделать их или написать после их исполнения. Пророчества никак не могли быть результатом подделки, потому что были произнесены за четыреста или пятьсот лет до прихода Мессии. А некоторые прозвучали еще за тысячу лет до рождения Иисуса. Пророчества произносили столько людей, что невозможно было говорить о сговоре или о чем-либо подобном.
