Другая причина такой озабоченности 7–й заповедью (не прелюбодействуй) в том, что священнику легче всего «уличить» пришедших на исповедь именно в этой сфере. При этом чаще всего забывается, что человек на исповеди должен каяться лишь в тех грехах, которые он совершил с момента последней исповеди. В курсе пастырского и догматического богословия особо подчеркивается, что если человек раскаялся в том или ином грехе и священник отпустил ему этот грех, то священник уже больше не должен даже напоминать об этом, поскольку грех прощен и разрешен именем Христа. В противном случае, какой же смысл исповеди и разрешительной молитвы, если все равно остается необходимость каяться в том же самом? В этом запрете учитывается и то обстоятельство, что всякие разговоры об уже раскаянном грехе могут вызвать совершенно излишние воспоминания о нем. Другое дело, когда по разным причинам человек сам снова и снова говорит священнику о том грехе, который он уже исповедовал раньше. Здесь могут быть необходимы поддержка, утешение, выяснение глубоких корней совершенного с тем, чтобы помочь совести верующего принять прощение, которое дарует нам Христос. Все это, однако, забывается, так как проще всего терзать человека, как на допросе: «Нарушала?.. Делала? Ну, вот! Смертный грех! Слезами кровавыми должна плакать…» и т. п. и т. д.
Доходит просто до комизма. Помню, исповедовал один батюшка. На исповеди было двое — явно беременная молодая женщина и дряхлая старуха. Батюшка, тем не менее, стал проводить «общую» исповедь, то есть говорить слово о грехах. О чем же он говорил целых минут 20? Ну, конечно же, про аборты. Другой, более актуальной темы для этой аудитории у батюшки не нашлось. Дело, конечно, просто в том, что он всегда говорил один и тот же текст, то есть всегда про аборты.
Вообще говоря, тема абортов действительно является на исповеди большинства священников самой актуальной. Во–первых, большинство прихожан — женщины. Во–вторых, жизнь, к сожалению, такова, что практически нет женщин, не сделавших в своей жизни хотя бы одного или двух абортов. Так что здесь открывается необъятный простор для обличений, увещеваний и, в конце концов, унижения. Такие батюшки именуются у народа «строгими». На самом же деле здесь происходит явное злоупотребление властью и авторитетом священника и очевидное вымещение на несчастных женщинах собственных комплексов. Вместо утешения, наставления и поддержки, человек на такой исповеди подвергается просто унижению и приводится к ощущению своего полного ничтожества и банкротства. Бог в этом случае предстает не как любящий Отец, Который Сына Своего не пожалел ради нас, а как мстительный полицейский с дубинкой, готовый покарать нас за малейший промах.
Я всегда с болью смотрю на этих заплаканных женщин, подходящих к причастию. По всему видно, что многие из них пришли впервые или, во всяком случае, впервые попали к такому «строгому» батюшке. В большинстве случаев они больше не приходят. Они так и не узнали в церкви о том, каков наш Бог, не узнали Христа. Потому что все совершенно не похоже на отношение, которое такие же вот бедные, израненные люди находили у Иисуса из Назарета. Ведь нигде в Евангелии мы не найдем, чтобы Иисус обличал лично какого–либо пьяницу, жулика или блудницу. Самое большее, что Он говорил в подобных случаях: «И Я не осуждаю тебя: иди и впредь не греши». Напротив, самые гневные осуждения из уст Иисуса были направлены в адрес людей благочестивых, кичившихся своей праведностью, своим стремлением в точности исполнить все предписания законов и преданий. Эти люди, создавшие для самих себя образ мелочного, мстительного бога, заинтересованного в скрупулезном выполнении обычаев и обрядов, забывали о самом главном — милости и сострадании. Именно эта праведность, возводимая исключительно человеческими усилиями, ставшая преградой между религиозными лидерами древнего Израиля и Богом, привела к казни Иисуса.
Следует отметить, что такие «строгие» батюшки пользуются неизменным уважением у некоторой части нашего церковного народа, в основном у тех, которые и сами «строги» со случайно зашедшей в храм молодежью. Здесь происходит какая–то странная встреча жестокого стремления унизить грешника «ради его же блага», в целях исправления, и, с другой стороны, прискорбного желания быть, в свою очередь, самому униженным более авторитетным лицом.
Эта идея — исправления через унижение — пользуется большой популярностью у консервативно настроенных людей, С восторгом выслушиваются и передаются истории о том, как в древних монастырях монахи стяжали необычайное смирение и, впоследствии, святость через исполнение всевозможных нелепых и бессмысленных приказаний. Соответственно, рассказы о том, что наш последний великий святой — Серафим Саровский — встречал всех без исключения приходящих к нему словами «Радость моя!», пользуются куда меньшим спросом. Причина ясна: подражать Серафиму Саровскому гораздо труднее, чем этим мифическим монахам.
К счастью, таких «строгих» батюшек не так уж много, и такого рода подводные камни нашей церковной жизни нетрудно обойти, особенно если есть друзья, которые сами уже «воцерковились» и могут посоветовать, к кому лучше пойти на исповедь. Надо заметить, что и среди, так сказать, простых священников есть немало людей вполне благоразумных и даже мудрых. Я сам слышал, как один из таких батюшек наставлял более молодого собрата: «Особенно много не говори. Что ты думаешь? От наших слов придет человеку прощение? Господь это делает». К сожалению, среди таких батюшек много просто равнодушных, исповедующих 40—60 человек в течение 10—15 минут. Но лучше уж такое равнодушие, чем ревностная, не по разуму, жестокость. Надо заметить еще и следующее: хотя таких «ревностных» батюшек совсем немного, но они все же довольно заметно «делают погоду», так как им не откажешь в активности. Это, естественно, привлекает людей. А то, что вместо евангельской любви и правды такой батюшка в большей мере насаждает средневековую жестокость, то в этом разобраться довольно трудно, особенно вновь пришедшему.
Здесь надо еще сказать, что в последние десятилетия жизни нашей Церкви дело исповеди, по существу, пущено на самотек. Ни епархиальное начальство, ни благочинные, ни даже настоятели не интересуются тем, как проводят исповеди священники, что они говорят в качестве вступительного слова на общей исповеди, о чем спрашивают и как разговаривают с кающимися.
Необходимо сказать также об одном из самых больших камней преткновения в жизни нашей Церкви — выборе времени исповеди.
Как это ни печально, за многие десятилетия Советской власти из–за малого числа храмов и соответственно их переполненности укоренилась практика так называемой общей исповеди. В отличие от частной, или индивидуальной, священник уделяет главное внимание не столько беседе с каждым исповедающимся, сколько обращенному ко всем слову перед исповедью, в котором говорит о самом главном, в чем следует каяться приступающему к таинству Святого Причащения, о значении самого Таинства. Соответственно используется то, что относится к празднуемому в это время событию, или читаемый в этот день евангельский текст и пр. Практика общей, исповеди была введена святым Иоанном Кронштадтским также ввиду огромного числа людей, стекавшихся на его богослужения. Из–за невозможности поговорить с каждым из многих сотен желавших исповедаться и причаститься, св. Иоанн говорил общее слово, потрясающе глубокое и прочувствованное, после чего восклицал: «Кайтесь!». По свидетельству очевидцев, здесь начиналось нечто невероятное: люди рыдали, били себя в грудь, громко просили у Бога прощения. Через некоторое время св. Иоанн успокаивал народ, читал общую для всех разрешительную молитву, после чего допускал весь народ к Причастию.
Понятно, что св. Иоанн был фигурой уникальной и подражать ему чисто внешне означало бы браться за нечто невыполнимое. Но сама обстановка в наших храмах привела к необходимости именно общей исповеди. Правда, священники стараются сочетать общее слово с краткой беседой с каждым из исповедающихся. Само по себе это вполне логично и соответствует нашей ситуации. Однако в отношении времени исповеди современную практику иначе как порочной не назовешь. Я имею в виду насчитывающую уже не одно десятилетие традицию в тех храмах, главным образом городских, где имеются два и более священников, проводить исповедь непосредственно во время литургии. Здесь–то сама обстановка и открывает простор для чисто формального проведения этого важного Таинства.
Как правило, общая исповедь проводится в одном из приделов, в котором в данный момент литургия не совершается.
В зависимости от архитектуры храма это оказывается либо слишком близко к тому алтарю, где совершается литургия, и тогда исповсдающиеся практически не слышат ни молитв, читаемых священником, ни того слова, которое он говорит, стремясь расположить сердца своей паствы к покаянию; либо это оказывается в другом конце храма, так что исповедающиеся не слышат самой службы. Конечно, теоретически возможно выбрать такое место, где будет слышно и то, и другое, но все–таки нельзя от всех прихожан требовать способности одновременно полноценно молитвенно участвовать в литургии и при этом слушать слово, произносимое на общей исповеди, размышлять о своих грехах и принимать решение оставить то или иное в своей жизни как явно неугодное Богу. Получается странная вещь: те, кто не исповедаются и, следовательно, не причащаются, могут стоять и внимательно вслушиваться в нашу замечательную православную литургию, не будучи участниками той Тайной Вечери, которая и совершается в этот момент «за всех и за вся». В то же время те, кто исповедаются, то есть являются именно участниками этой Вечери, не в полной мере в ней участвуют, так как именно в этот момент они участвуют в другом таинстве — покаяния. И то, и другое таинство совершаются без необходимого внимания и сосредоточенности.
