Эти отрывочные размышления о свидетельстве станут бесполезными в день, когда наше бытие станет призывом. Если важно, чтобы какая–то группа христиан задумалась над проблемой евангелизации, бесконечно важнее, чтобы те, кто не вовлечен в служение Христово, могли точно знать, что мы перешли от видимости к бытию, от тоски — к миру, что истина Божия уже присутствует в той неизмеримой радости, которая есть заря Царства.
В святом, живущем среди нас, меня поражает то, как одновременно и одинаково сильно ощущает он могущество Божие и собственную человеческую немощь, которые, притом, с необходимостью обусловливают друг друга. Когда на византийской литургии священник перед Причащением преломляет евхаристический хлеб и возглашает: «Святая святым!», хор от лица собрания возражает ему: «Един свят, един Господь Иисус Христос…» Поскольку смирение есть ощущение нашего ничтожества — и, по Иоанну Лествичнику, высшая ступень на лествице добродетели, — оно позволяет нам видеть, как мы убоги, тем яснее, чем более дано нам созерцать свет Господень. Здесь двойной парадокс, утвержденный догматически. Если святость есть встреча благодати и доброй воли человека, то есть синергия, то реальность человека при его освящении никогда не исчезает.
Человек поставлен Богом перед Его лицом навеки. Поэтому наша любовь к Нему не есть слияние с Ним. Будь она слиянием, это стало бы отвержением творения. Никто не проник в тайну взаимной любви Бога и человека. Мы стоим здесь перед невозможностью единения в мистическом браке: «Созерцаю Твой убранный брачный покой, Господи, и нет у меня одежды, чтобы войти в него». Это вечная нагота человека в молитве и вечный покров, который дарует ему Бог.
Однако великий святой Симеон Новый Богослов, живший в Византии в X–XI веках, учил, что духовный человек существует в осознании благодати, нового рождения в Духе, что тождественно познанию Самого Духа. Разумеется, человек для этого рождения выношен Крещением, и не бывает внезапных прорывов благодати вне церковной жизни. Но, как утверждает св. Симеон, Крещение — всего лишь купание в воде, если оно не соединено с даром слез.
Данная нам благодать никогда не вызывает у нас чувства собственной значимости, ибо мы знаем, что всегда остаемся «непотребными рабами». Мы осознаем Божию святость в нас, наше назначение передатчиков и наше всецелое недостоинство. Богочеловеческое дело все так же несказанно.
Святость непостижима вне категории эроса. Когда св. Игнатий Антиохийский сказал об Иисусе: «Моя Любовь (эрос) распята», он сознавал, что через мученичество придет к брачному покою. Понятия agape и eros всегда бывают противопоставляемы, но Бог питает именно страсть к человеку. Он отдается ему в смерти Сына и вызывает в нем ответную страсть к Богу. Человек исследует собственное сердце и своей покорностью поверяет свою жажду Бога: «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди» (Ин. 14,15).
Зримый нами Лик Божий становится силой Преображения. Человек верует потому, что тронуто его сердце. Вера–первое, с чего начинается обручение нашему Господу. Лик Божий все еще скрыт, ибо свет его слишком ярок для нас. Но когда Любимый вводит нас в Свою сокровенность, граница между верой и видением стирается и зацветают обетования будущей жизни. Мы осознаем, что Царство — внутри нас. Все озаряет прошение из молитвы Господней, которое св. Григорий Нисский произносил так: «Да приидет Дух Твой Святой», вместо: «Да приидет Царствие Твое». Любовь к Богу сама становится силой веры, порождает ее, возрождает и, раскаляя до пламени, окружает ее собой.
В глубинах святости вера и надежда стремятся слиться с любовью. Кто, действительно, пришел к полному осознанию того, что он любим Богом, тот уже перенесен в Царство и берет его с собой в смерть. Кому Бог доверился, кого усыновил в Сыне, тот уже видит свет незакатный. В каком–то смысле он уже воскрес из мертвых. Только он один ясно видит Воскресение Христа как Святого и как Господа. Мы живы в Живом, Который воскресает в нас Духом. Нет никакого познания вне видения этой вечной Пасхи, которую мы вкушаем в чистоте сердец.
Христианин знает, что он зависит только от Бога, поскольку, отрекшись от себя самого, освободился от всего. Всегда творя угодное Отцу, Он водится Словом и, по своему послушанию, бывает «очищен, озарен, просвещен и удостоен видеть откровение великих тайн, глубины которых никто никогда не видел и не увидел бы» [1]. Говоря, что чистые сердцем Бога узрят, Иисус имеет в виду непосредственное лицезрение Творца и твари. Христианин вводит Господа в свои отношения с людьми и, делаясь им слугой, служит именно Ему. В надежде славы, к которой предназначена вселенная, он уже теперь видит мир преображенным. Другие люди могут прозревать свет и единство мира через святых.
В самом деле, важно верить в то, что святость озаряет не только наших братьев, но космос как целое. Судьба мира — в свободе материи. Сейчас она порабощена, однако «тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надеже, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» (Рим. 8, 20–21). Бог освободил космос через святых и ради той симфонии, которая должна воцариться в преображенной вселенной.
В надежде на это преображение, в историческом становлении, цель которого — приближение полноты времен, святость принадлежит церковной общности как целому. Это то здание, которое, по слову апостола Павла, «слагаясь стройно, возрастает в святый храм в Господе, на котором и вы устрояетесь в жилище Божие Духом» (Еф. 2, 21–22).
Это полностью исключает индивидуалистическое понимание спасения и момента спасения. Нас всех несет единый поток любви Божией. Св. Исааку Сирину была невыносима мысль о том, что кто–то навеки останется в аду: «И что есть сердце милующее? Возгорение сердца о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах, и о всей твари. При воспоминании о них, при воззрении на них очи слезятся от великого и сильного сострадания, объемлющего сердце. И сердце смягчается, и не может оно стерпеть, или слышать, или видеть какого–либо вреда или малой даже печали, испытываемой тварию. А посему и о бессловесных, и врагах истины, и о причиняющих ему вред ежечасно приносит моление, чтобы сохранились и очистились. И об естестве пересмыкающихся молится по великой жалости. Возбуждается она в сердце без меры по уподоблению в том Богу» [2].
Никто не совершает своего спасения в одиночку или только для себя. Человека составляет факт любви. Если Господь живет в его сердце, Он расширяет его в бесконечные пространства, именно это дает ему разумение тайн нового творения. «Соединенные вместе», как говорит апостол, верующие достигнут «совершенного разумения тайны Бога» (Кол. 2,2). Лишь вместе друг с другом мы совершим дело «созидания Тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Еф. 4, 12–13). Мы стремимся не к уединенному совершенствованию верующего, но к совершенству «мужа совершенна» в смысле соборном, то есть Христа в целом, как Главы и как Тела.
Всякий богословский разговор о святости должен начинаться с Троицы, поскольку святость — это троическая жизнь в нас. «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына» (Мф. 11,27). Если мы раз навсегда перенесены в лоно Божественной Троицы, если мы участвуем в этой непрестанной жизни любви, то мы обращаемся к людям, чтобы нести им наше свидетельство; и если мы с ними вместе преобразимся в огонь, то запылает мир и преобразится в своем шествии к будущему веку.
Мы исходим из глубокого убеждения, что источник нашего знания о человеке — Бог. Только Бог открывает природу и предназначение человека. С этой точки зрения основание христианской антропологии лежит в новозаветном утверждении, что мы «причастники Божеского естества» (2 Пет. 1,4). Прежде всего от этого откровения идет знаменитая святоотеческая формула: «Бог становится человеком, чтобы человек мог стать богом». С этой формулы начинается учение об обожении человека. Здесь фундаментально то, что человек не уходит от своей человечности, чтобы остаться образом и стать подобием Божиим. И Бог, отдаваясь человеку, не становится меньше, а человек не становится человечнее, когда его отрывают от Бога. Человечность становится в этом случае, так сказать, слабостью и компромиссом с грехом. Ввиду этого Отцы и стремятся обосновать ту мысль, что наша природа–восхождение, а не падение. Принятая Христом, одновременно прославленная и сокрытая в Нем, природа наша восседает одесную Отца, разделяя достоинство и величие природы Божественной. Наше освящение — это непрестанное восхождение, превращение нашего существа в новую тварь. Началось это превращение с Главы. «Так как Бог стал человеком, человек может стать Богом. Он поднимается в Божественном восхождении в той же мере, в какой Бог смирился из любви к людям, когда, не меняясь, принял на себя худшее в нашем положении», — пишет св. Максим Исповедник.
