Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце

Карфаген был крупнейшим культурным центром Африки. Один из весьма серьезных исследователей так рисует новую среду Августина: «Город кишел людьми, но еще больше кишел мерзостями. Он купался в богатстве и вдвойне купался в пороках. Никто не мог состязаться с жителями Карфагена в алчности, распущенности, пьянстве и грубости. Этот город и в самом деле был полон безумия, и несчастья, которые ему сопутствовали, превосходят все слова. Невозможно описать мораль, господствовавшую на его улицах. Одним словом, в городе было все необходимое для того, чтобы он мог считаться центром цивилизации» (Sparrow Simpson).

По словам самого Августина (Исп. II, 2; III, 1), он хотел любить и быть любимым. Посещение театральных представлений давало возможность завязывать знакомства с противоположным полом (Исп. Ill, 2). Церковь тоже была удобным местом для молодых людей, которые хотели познакомиться друг с другом (Исп. Ill, 3). Где именно Августин познакомился с той, что вскоре родила ему сына Адеодата, мы не знаем. Но, по–видимому, он нашел свою будущую конкубину вскоре по приезде в Карфаген. Он нигде не упоминает ее имени, несмотря на то, что они прожили вместе пятнадцать лет (Исп. VI, 15).

В риторской школе Карфагена Августин был первым учеником (Исп. Ill, 3). Занимаясь риторикой, необходимо иметь образец для подражания, и Августин нашел его в Цицероне (Исп. Ill, 4). Его пленяла не только формальная сторона речей Цицерона. Он очень серьезно отнесся и к их содержанию. Позже Августин вернется к скептицизму Цицерона по отношению к истине, но, прочитав в девятнадцать лет диалог Цицерона «Гортензий», он решил серьезно заняться философией (О блаж. жизни, Состяз. 1). Сам Августин сравнивает впечатление, произведенное на него этим философским диалогом, с «обращением». Диалог будет сопровождать Августина уже всю жизнь. И в трактатах «О граде Божием» и «О Троице» (XIII, 8; XIV, 26), и позже, во время полемики с Юлианом Экланским, Августин будет ссылаться на отрывки из «Гортензия».

В «Исповеди» проводится аналогия между чтением Цицерона и тем, что случилось, когда блудный сын решил вернуться домой. Задним числом Августин понимает, что в книге Цицерона ему не хватало только имени Христа. Ученые много спорили о том, кто стоял в центре христианства Августина, Бог или Христос. Эти дискуссии только сбивали с толку, потому что изменения в понятии Бога и в представлениях о Христе, характерные для стадий развития Августина, — это не выбор между Богом и Христом, но и сама суть его веры. Для юного Августина Христос был прежде всего учителем мудрости. Любовь к мудрости превосходила у него все другие страсти. Мудрость, в его понимании, охватывала и глубокие знания, и соответствующий образ жизни. Впоследствии светский успех и философская мудрость в сознании Августина исключат друг друга. После пребывания в Кассициаке в 386 году брак и мудрость тоже станут для него целями, несовместимыми друг с другом.

На первых порах «обращения» Августина к философии в 372 году христианство не играло для него никакой роли. Чтение Цицерона привело к тому, что Августин стал искать спасения в широком толковании мира. Первой группировкой, предложившей ему искомую им «философию», были гностики–манихеи. «Так и попал я в среду людей, горделиво бредящих, слишком преданных плоти и болтливых» (Исп. Ill, 6).

В то же время Августин пытался читать Библию, но ему была неприятна жестокость Ветхого Завета и его грубый тон. Как нам известно, так же реагировал на Ветхий Завет и молодой Иероним, который впоследствии перевел Библию на латынь. Августин жаждал чего–то более изысканного, вернее, он искал эстетически ценного совета, как спастись (Исп. Ill, 5). Он не хотел «наклонять голову». В сочинении «О пользе веры» (2) он пишет, прибегая к цветистым метафорам, что плакал, вздыхал и бил кулаками в грудь матери Церкви, чтобы на него упало хоть несколько капель ее спасительного молока. Но в ту пору он не получил оттуда никакого питания.

Августин изучал диалог Цицерона «Гортензий», который представлял собой латинский парафраз Аристотелевского «Протрептика». Обе работы были утрачены, однако известно, что их главная цель заключалась в том, чтобы склонить читателей к философии. Из диалога Цицерона сохранилось 103 фрагмента, 16 из них — в цитатах, приведенных в сочинениях Августина. Термин «обращение» широко применялся в философской связи до того, как его стали употреблять в связи с христианством. Августин говорит, что Цицерон зажег его душу (Исп. Ill, IV). В поздней античности философия была так же близка к религии, как наука. Философская мудрость требовала определенного уклада жизни, а не только умения красиво говорить и убедительно аргументировать. В Цицероновском диалоге «Гортензий» говорилось о том, как благодаря чистому знанию душа может очиститься и вернуться на небеса. Цицерон называл Сократа мудрым героем, и позже Августин употребит похожее выражение (О граде Бож. VIII, 3).

Авторитет Цицерона как философа подкреплялся тем, что его все еще считали величайшим оратором. Августин почти не делал различия между философской мудростью Цицерона и его ораторским мастерством. Цицерон пробудил в нем любовь к мудрости и стал для него великим образцом оратора и ритора. Способность человека говорить, которая является первым признаком нашего вида и отличает нас от животных, дала философское обоснование для высокой оценки риторского искусства уже во времена Аристотеля и Исократа.. Следуя этой традиции, «Гортензий» Цицерона вполне мог «обратить» Августина к философии. Именно поэтому выбор профессии ритора сыграл главную роль в его понимании самобытности человека. Всесторонние и глубокие ораторские способности были ключом к истинному образованию.

Во времена Августина риторика уже перестала быть основным политическим инструментом, каким была в последние дни республики при жизни Цицерона. Она отчасти лишилась своего содержания и использовалась для того, чтобы льстить и восхвалять власть имущих. Позднее Августин перевел риторику из имперской сферы в сферу Церкви. Само собой разумеется, что христианская апология и раньше не была чужда искусству риторики. Но бегство Августина из императорских кругов в Милане в 386 году следует рассматривать почти как символическое событие: с этого момента все искусство его риторики служит исключительно проповеди христианства.

Так Августин наполнил риторику новым содержанием и установил близкое родство между красноречием и жизненной мудростью, которые он некогда нашел у Цицерона. Он спас риторику от загнивания, приправив ее новой солью. Августин выбрал Цицерона в качестве философского спутника потому, что его работы помогли ему познакомиться и со стоицизмом, и с сочинениями Аристотеля, и со скептицизмом. Образование Цицерона было суммарным как раз в той степени, которая позволяла ставить новые вопросы, не привязывая читателя к определенной философской школе.

Влияние Цицерона на Августина было настолько всеобъемлющим, что в результате изучения его трудов Августин фактически примкнул к манихеям. Совершенно очевидно, что его привлекли к ним серьезное отношение к жизни и высокая оценка мудрости, а не какие–то определенные аргументы, понятия или точка зрения. Манихейство стало для Августина точкой, где встретились христианские и философские идеи. Лишь спустя много лет он обнаружил религиозные и философские возражения против системы мышления гностиков. Позже он назовет манихеев «обманчивыми ловцами птиц», которые возле открытой воды мажут жердочки клеем, чтобы прилетевшие напиться птицы сели на такую намазанную клеем жердочку (О пользе веры, 2). В первый год жизни в Риме Августин пережил фазу скептицизма и временно оказался рядом с неоплатониками (Исп. V, 10).

Манихеи ввели Августина в социальную среду, где концентрировались их единомышленники, познакомили с новой формой философского культа дружбы. От Платона до Сенеки «дружба» — philia, как она называлась по–гречески, или amicitia по латыни — была главным ключом к философской форме жизни. Поэтому Августин привлек в эту манихейскую секту и своих друзей. Когда же он сам обрел почву в христианстве, ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вызволить их оттуда. Своеобразным мотивом большой части его творчества является желание объяснить в письмах и поучениях свои превращения так, чтобы его друзья соблазнились и пошли тем же путем, каким следовал он сам.

Переписка Августина заслуживает особых комментариев. Письмо в античности было средством вести долгий, полный напряженной мысли разговор. Пересылка писем занимала много времени, потому что их отправляли с нарочным. Часто нарочному приходилось ждать ответа по нескольку дней. Но другой формы связи для споров, просьб и обмена мнениями не существовало. С письма мог снять копию сам отправитель, посланник или адресат так что содержание писем не было частным делом. Августин сам считал письма частью творчества и планировал тщательно пересмотреть свои письма наподобие того, как он исправил свои ранние произведения в «Пересмотрах». Эпистолярный жанр на христианской почве несомненно был инспирирован Посланиями Нового Завета, в котором этот жанр использовался именно для того, чтобы направлять и указывать путь всем верующим.